В конторе им дали несколько адресов; смотри-ка, тут и в нижнем городе продаются - кажется, эта секция тут где-то неподалеку - пошли, пошли, чего лениться, все равно гуляем... Так она впервые ступила на эту улочку - странно, что впервые, ведь где-то вокруг кружила часто, - неширокую, неровную, как-то прилепившуюся к холму? горе? скале?.. Трудно сказать, в общем, в который раз вспомнился Гурзуф, правда, кипарисов было не видать, только лимонные деревца, плющ и, разумеется, цветы в горшках на балконах и подоконниках. Те дома, что лепились к склону, шли единой непрерывной белой линией, иногда изгибающейся согласно рельефу; присмотревшись, она поняла, что первый их этаж был единым строением, только вход у каждого отдельный, прямо с тротуара (ну да, секция!), а вот вторые этажи (надстройки? мезонины?) уже никак друг с другом не соприкасались, являя гордую обособленность, словно головы у сиамских близнецов, сросшихся грудными клетками. Разной формы скаты крыш, окна разной конфигурации; на противоположной стороне улицы теснились дома попроще - с лавками на нижних этажах, с бельем в лоджиях на верхних... Тут, сказала ее деловитая спутница, раньше явно были трущобы, как во всем почти нижнем городе, а где-то в шестидесятых все снесли - здесь вот, видишь, для муниципальной застройки, а по этой стороне - что-то типа нашей кооперативной, для среднего класса. Ну, только не типа нашей, - развеселилась она. Конечно, согласилась та, тут тебе без подъездов с нашенскими лифтами и мусоропроводами, но вообще-то - это только по тем временам такое жилье было дорогим и престижным, сразу видно: одна ванная и гараж в подвале только на одну малолитражку; раньше вселялись большой семьей и были счастливы, а теперь считается - тесно, все-таки движемся потихоньку к среднеевропейским стандартам... Вот, видишь, 11-й номер, все верно, табличка "Продается", только непонятно, почему свет горит, в конторе, вроде, сказали, что в это время агент не дежурит. Позвоним, что ли? Да зачем, не стоит, мы ж просто так хотели, снаружи только взглянуть, - поспешно забормотала она, зачарованно вбирая глазами этот дом, часть дома с белеющей в сумерках стеной, на которой четко выделялись коричневая, в медных каких-то шашечках дверь и глухие ставни с полосами просачивающегося света, и выше - белый куб мезонина с темнеющим провалом окна, а на нем - еще один маленький мезонинчик, почти игрушечный, отчасти даже напоминающий те, что часто венчают деревенские дома на родине, где являются обыкновенными чердаками; но у этого оконце было отнюдь не чердачным, а идеально круглым, как в корабельной каюте, чем сразу наталкивало на мысль о море: о, если б взглянуть на него оттуда, сверху!.. (У соседей слева была обычная двускатная крыша - островерхая, черепичная; у соседей же справа второй этаж вообще отсутствовал, представляя собой плоскую площадку, верно, для загорания, обнесенную низким барьерчиком...) Спутница ее между тем вовсю беседовала с возникшим в дверях пожилым подтянутым господином - как оказалось, агентом по продаже, зашедшим сюда за какой-то забытой ранее папкой, так им повезло. Вдобавок он согласился их впустить, и покуда те двое выпевали свои арии (действительно, не язык - опера!), она молча перемещалась по пустому пространству, где давал себя знать юг - отсутствием обоев на стенах, выкрашенных в светлые прохладные тона, наличием жалюзи вместо занавесок... А вот кухня неожиданно оказалась не белой, как можно было бы предположить, а мрачноватой - с обоями, натурально изображавшими кирпичную кладку, и стойкой темного дерева, как в баре; за стойкой скрывались большая плита и глубокая пустая ниша в стене, в которую так и просилась медная посуда... (Тут жил англичанин, - прозвучал попутный перевод, - видишь, он оставил кое-какие вещи, надеется, что их купят вместе с домом...) Одной такой вещью оказался полированный овальный стол с дюжиной стульев в узкой комнате-столовой, сразу за кухней, другою - маленький секретер на втором этаже, в бывшем кабинете. Не спрашивая разрешения, она взлетела по винтовой лесенке на самый верх мезонинчик не был заперт, и в окне-иллюминаторе плясали золотые огоньки на исчерно-синем (совсем стемнело) морском горизонте...
После, невзирая на протесты, она повела ленинградку в дорогой ресторан на маленькой уютной площади, который приметила давно, но куда одна, конечно, не заходила. Ели маринованное мясо козленка со всякими овощами; при свечах ви'
Ну, а дальше, как и следовало ожидать, начался уже настоящий психоз, отнюдь не депрессивный. Она заставила себя походить по конторским адресам разумеется, все типичное не то, стоило ступить на улицу, не говоря о том, чтоб те дома увидеть... В общем, это было безумием, просто тотальным безумием ухнуть все в трехэтажную квартирку, которую вскоре пришлось бы запереть на неизвестно какой срок, ибо - где деньги, Зин? Откуда они потом возьмутся - на самолеты, автобусы и тэ пэ, на житье тутошнее, наконец (да еще, вроде, налоги какие-то), - откуда? Не сдавать же ее тут, в самом деле, внаем - как, кому, вот вздор-то...
Однако небывалая какая-то веселая решимость уже захватила, обуяла, понесла непонятно куда; вспоминалось, как лет пять назад с Машкой, обе на полной мели, вслух мечтали, что б они такое сделали, свались вдруг с неба ба-альшие-бальшие деньги - ну, после того, понятно, как долги б раздали и на жизнь предусмотрительно отложили, - а? Машка сказала, что ей прежде всего хочется купить огромную связку воздушных шаров, теперь, мол, такими классными торгуют, ходить с ними по городу и выпускать, и выпускать по шарику, пока все не улетят; она же тогда представила, как спустится в метро и будет молча подкладывать в коробки музыкантам по приличной купюре - всем: и девочкам-скрипачкам из Гнесинки, и тому мрачному мужичку на "Комсомольской", чья мандолина всегда так горестно-пронзительна, и расхристанной, почти бомжеватого вида тетке, что в длинном переходе на "Театральную" совершенно профессионально исполняет русские романсы, и афганско-чеченским инвалидам с гитарами, что всюду орут дурными голосами свои пусть нестерпимо-графоманские тексты, - всем, всем...
А в конце-то концов, ну должна же она хоть раз в своей жизни совершить какой-нибудь безумный, иррациональный поступок? - и она совершит, будьте спокойны, а то, что суть его банальна, если не сказать по'
Бюрократическая процедура сделки оказалась, вопреки ее тайным надеждам (тогда б уж точно отступилась!..), делом несложным, ленинградская палочка-выручалочка и тут помогла на всех немногочисленных стадиях. На последней, в местном муниципалитете, лишь бегло пожурила за несерьезность прикида - она почему-то решила, что джинсы с клетчатой рубашкой будет самое то, но первая почувствовала себя не в своей тарелке среди посетителей и служащих сего серьезного заведения, где преобладали особи мужского пола в строжайших отутюженных костюмах, пахнущие дорогим парфюмом пополам с крепким табаком... Все прошло быстро, несколько подписей, печатей и вежливых улыбок, после чего ленинградка сказала: ну, теперь все, не взыщи, если что не так, и поспешно укатила к себе назад, даже обмыть это дело времени на сей раз не нашлось.
Оставшись в одиночестве, она долго сидела на скамье у фонтана, пытаясь осмыслить свое новое положение и, так сказать, перспективы. Потом пересекла площадь и, зайдя в мебельный магазин, потерянно побродила среди пошлой, а иногда даже и благородной, но всегда избыточной по ширине и мягкости роскоши; заметив же, что ею заинтересовалась продавщица, поспешно двинулась к выходу. Ей явно был нужен магазин с лежанками попроще и, главное, дешевле - отныне начался период самой суровой экономии...
Дня через четыре все уже было практически готово, и тянуть, вроде, не имело смысла, пора переселяться в собственные апартаменты, как бы это странно ни звучало. Прогулявшись последний раз по деревне, почти пустой в это время дня, она рассчиталась и весьма трогательно распрощалась с хозяйкой, и та, не слушая ее возражений, даже заставила старшего внука-подростка донести ей вещи до автобусной остановки - хотя всех вещей-то было, помимо маленькой сумочки с новыми ключами и документами, лишь замшевый рюкзак, отданный напрокат Машкой, да пластиковый пакет.
...Ввалившись в холл, она сбросила босоножки и, оставив вещи там же на полу, двинулась в полумрак своих владений, по пути поднимая жалюзи, затем раскрывая окна, затем - ставни, одновременно пытаясь вообразить, будто видит все впервые. И самую большую комнату с камином (неужели его и впрямь можно будет растапливать? племянник быстро разберется - если доберется!), всю затянутую бледно-зеленым ковролином, где всех вещей было - кресло-качалка, мечта детства, чуть поодаль простой журнальный столик с телефоном и куча разбросанных вокруг ярких подушек вроде диванных, но достаточно мягких, чтобы можно было свободно на них развалиться... И комнату поменьше - кушетка под пледом и стул из англичанского комплекта, больше ничего, а одежду, например, можно и на гвоздях по стене развешивать, у Машкиных друзей в мастерских такое практикуется, и смотрится неплохо... И абсолютно пустую пока бывшую столовую, куда в дальнейшем, если понадобится, можно прикупить раскладушку и притащить такой же стул... Столовую она распорядилась оголить не далее чем вчера, попросив грузчиков, привезших заказанную мебель, еще перетащить тот огромный обеденный стол на кухню, где ему, собственно, и было место, хотя основной причиной послужило другое. Она заранее извелась, гадая, положено ли тут давать чаевые и сколько именно, когда грузчики закончат работу, но потом вдруг нашла выход - почему бы не попросить их, как и все остальное - знаками, проделать еще и это немудреное дело, а тогда уж с чистым сердцем можно будет протянуть купюру главному. Что она и сделала, не без трепета глядя на выражение его простецкого, но чисто выбритого лица - чтобы в случае чего тут же добавить еще одну, заранее заготовленную... Но, к счастью, размер вознаграждения сразу пришелся тому по душе, он весело произнес какую-то тираду, дал ей расписаться на квитанции и отбыл со товарищи на своем небольшом пикапе, куда вполне помещалось все купленное, включая еще тахту для ее комнаты наверху и огромный ярко-оранжевый матрац для верхнего мезонина... Для чердака-каюты, осенило ее наконец, вот как, по-цветаевски должно именоваться это дивное помещеньице, что должно оказаться идеальной мастерской для Машки или комнатой для романтического индивидуалиста-племянника...
Оставшись в одиночестве, она долго сидела на скамье у фонтана, пытаясь осмыслить свое новое положение и, так сказать, перспективы. Потом пересекла площадь и, зайдя в мебельный магазин, потерянно побродила среди пошлой, а иногда даже и благородной, но всегда избыточной по ширине и мягкости роскоши; заметив же, что ею заинтересовалась продавщица, поспешно двинулась к выходу. Ей явно был нужен магазин с лежанками попроще и, главное, дешевле - отныне начался период самой суровой экономии...
Дня через четыре все уже было практически готово, и тянуть, вроде, не имело смысла, пора переселяться в собственные апартаменты, как бы это странно ни звучало. Прогулявшись последний раз по деревне, почти пустой в это время дня, она рассчиталась и весьма трогательно распрощалась с хозяйкой, и та, не слушая ее возражений, даже заставила старшего внука-подростка донести ей вещи до автобусной остановки - хотя всех вещей-то было, помимо маленькой сумочки с новыми ключами и документами, лишь замшевый рюкзак, отданный напрокат Машкой, да пластиковый пакет.
...Ввалившись в холл, она сбросила босоножки и, оставив вещи там же на полу, двинулась в полумрак своих владений, по пути поднимая жалюзи, затем раскрывая окна, затем - ставни, одновременно пытаясь вообразить, будто видит все впервые. И самую большую комнату с камином (неужели его и впрямь можно будет растапливать? племянник быстро разберется - если доберется!), всю затянутую бледно-зеленым ковролином, где всех вещей было - кресло-качалка, мечта детства, чуть поодаль простой журнальный столик с телефоном и куча разбросанных вокруг ярких подушек вроде диванных, но достаточно мягких, чтобы можно было свободно на них развалиться... И комнату поменьше - кушетка под пледом и стул из англичанского комплекта, больше ничего, а одежду, например, можно и на гвоздях по стене развешивать, у Машкиных друзей в мастерских такое практикуется, и смотрится неплохо... И абсолютно пустую пока бывшую столовую, куда в дальнейшем, если понадобится, можно прикупить раскладушку и притащить такой же стул... Столовую она распорядилась оголить не далее чем вчера, попросив грузчиков, привезших заказанную мебель, еще перетащить тот огромный обеденный стол на кухню, где ему, собственно, и было место, хотя основной причиной послужило другое. Она заранее извелась, гадая, положено ли тут давать чаевые и сколько именно, когда грузчики закончат работу, но потом вдруг нашла выход - почему бы не попросить их, как и все остальное - знаками, проделать еще и это немудреное дело, а тогда уж с чистым сердцем можно будет протянуть купюру главному. Что она и сделала, не без трепета глядя на выражение его простецкого, но чисто выбритого лица - чтобы в случае чего тут же добавить еще одну, заранее заготовленную... Но, к счастью, размер вознаграждения сразу пришелся тому по душе, он весело произнес какую-то тираду, дал ей расписаться на квитанции и отбыл со товарищи на своем небольшом пикапе, куда вполне помещалось все купленное, включая еще тахту для ее комнаты наверху и огромный ярко-оранжевый матрац для верхнего мезонина... Для чердака-каюты, осенило ее наконец, вот как, по-цветаевски должно именоваться это дивное помещеньице, что должно оказаться идеальной мастерской для Машки или комнатой для романтического индивидуалиста-племянника...
Бывшая столовая имела выход во внутренний двор, точнее, на небольшой участок, который упирался в почти отвесный склон горы, покрытой жесткой, колючей травой; где-то наверху этот склон был обнесен защитным барьером, за которым была узкая дорога, по ней иногда стрекотали мотоциклы, а сразу за дорогой, как она знала, к очередному склону снова лепились дома, отсюда невидимые. Участок соседей справа был огорожен проволочной сеткой, местами плотно оплетенной ползучими растениями, местами оголенной, открыто демонстрирующей немного разгильдяйский быт неведомых соседей - с какими-то пляжными полотенцами, разбросанными прямо по траве, и белым пластиковым столиком, полным неубранной посуды. Зато участок слева отделяла только живая изгородь в половину человеческого роста, идеально выстриженная, за которой виднелись прямо-таки райские кущи. Ее же земельные владения оставляли желать лучшего: какой-то полудикий кустарник, выгоревшая трава, ни намека на цветы даже странно, что тут жил англичанин, по идее кущи слева должны были принадлежать ему... Покуда она размышляла, там как раз появилась хозяйка подтянутая седая сеньора с лейкой в руках. Надо было ловить момент, и, через силу напустив на себя бодрый вид, она подошла ближе и заговорила с соседкой. Та, поначалу реагировавшая со сдержанной настороженностью, к счастью, все же поняла ее корявый английский пополам со скудным местным и, на глазах смягчаясь, подробно растолковала, куда тут принято девать мусор и где оплачивать коммунальные услуги.
Выразив напоследок восхищение райским садом, она, довольная, вернулась в дом, где прежде всего позвонила ленинградке, сообщила на автоответчик об окончательном вселении и дала номер своего телефона, после чего начала разбирать вещи. Разбирать, как это делается в гостиничном номере, - по крайней мере, ощущение было именно таким, когда выкладывала зубную щетку и прочие вещицы на подзеркальник в ванной; неведомый душка-англичанин, между прочим, бесплатно оставил тут и это зеркало с подзеркальником, и простые матовые светильники почти повсюду в доме, кроме только кухни, где под потолком сиротливо торчала голая лампочка. Надо ведь что-то покупать туда и вешать, устало заметила она себе, ужас, сколько всего разного надо в дом, просто прорва какая-то; такое впечатление, что быстрее всего деньги тают именно от мелочей, которые она, как белка в свое дупло, таскала сюда последние дни: все эти кружки-ложки, простынки-наволочки, моющие средства... Казалось - ну теперь уже все, однако быстро выяснялось, что чего-нибудь да не хватает: ладно, без будильника пока можно и обойтись, но вот без шлепанцев - никак, пол в ванной и на кухне плиточный и по вечерам почти ледяной; хлебница - излишняя роскошь, хлеб прекрасно сохранится и в пакете, да и мусор можно превосходно собирать и в новенькую коробку из-под чайника, но веник и совок, хошь не хошь, покупать придется... А теперь вот, значит, забытый осветительный прибор, кстати: ведь попадался на глаза где-то недавно такой абажур, коричнево-оранжевый, только бы вспомнить - где, и сходить прицениться...
Вздохнув, она покинула ванную и отправилась с вещами в свою (подумать только) комнату в первом мезонине. Там, забросив рюкзачок с тряпками - никаких шкафов не предусматривалось и тут, она отнюдь не миллионерша - в угол, занялась содержимым пакета, расставляя на полке секретера оставшиеся экземпляры сборничка, с которого вся эта эпопея и началась (четыре переводных, три - на русском), одну книжку, в последний момент прихваченную в Москве (надо б рецензию), да два толстых журнала. И при этом вдруг осознала одну невероятную прежде вещь: то, что почти месяц подряд ничего вообще не читала, не открывала даже - это она-то, чья вся сознательная жизнь постоянно протекает в сопровождении печатного текста!.. А тут - только бродила до одурения по улицам, по набережной, по музейным залам, заглядывала в лавки и в забегаловки, ела, спала или просто лежала в темноте, вслушиваясь в отдаленный морской гул, который доносился до деревни только по ночам, когда засыпал заслонявший море город,- и ничего ей больше не было нужно, удивительно, но факт... Дополнив экспозицию тетрадью с тезисами прочитанных ранее лекций, почти пустой записной книжкой и простеньким своим, школьного вида пеналом, она покрутилась еще бесцельно по комнате, а потом решительно спустилась вниз, к телефону - в Москве в это время кто-то должен уже быть на месте.
У меня все в порядке, я въехала в дом, сообщила она матери, взявшей трубку (слышимость - идеальная), как вы там? В дом? - в голосе матери были страдальческие нотки, - но ведь ты говорила: квартира! Ну, это можно назвать и квартирой, и домом одновременно, весело ответствовала она и беспечно добавила: в общем, увидишь! Мать молча отмахнулась на том конце провода, для нее все казалось таким же вероятным и необходимым, как полет на Луну, и, в полном замешательстве по поводу этих диковинных известий от самой непутевой и неприкаянной из своих дочерей, лишь жалобно выкрикнула: ты домой-то когда?! Точно не знаю, но где-то скоро, заверила она, про себя добавив: деньги ведь на исходе; так все здоровы? - тогда пока!
За окнами обнаружились сумерки, подтвержденные зажегшейся напротив неоновой вывеской (кажется, видеопрокат). Сколько дел провернула, однако, подумала она, с хрустом потягиваясь, совсем как большая, на сегодня осталось только еды купить - раз уж переходишь на домашний режим, изволь сама себе готовить.
Направляясь в заранее примеченный мини-маркет на соседней улице, она медленно шла по своей, последовательно минуя тот самый видеопрокат, нотариальную контору, аптеку, затем - благоухающую кофием и ванилью кондитерскую, в которую мужественно не заглянула, а вот писчебумажную лавку пропустить почему-то не смогла - вроде ничего и не нужно, но поглазеть лишний раз на всевозможные наборы бумаг, альбомы, блокноты, органайзеры всегда доставляло такое невинное удовольствие... В лавке, помимо прочего, оказалась масса рекламных проспектов, открыток с местными видами и, о чудо, превосходно выполненный, с декоративными вставками план города, - такому самое место в гостиной, в простенке между окнами, пусть маячит перед глазами русских постояльцев! Кроме того, она еще прикупила средних размеров карту страны, очень подробную, - эта должна поместиться под стекло на секретере, будет чего изучать на досуге...