– Зачем?
– Ну просто покурить, потрепаться.
– О чем вы беседовали?
– Как раз говорили про Бусу. Цыган – я не знаю его имени, Артем его никак не называл, – ругался, что на Бусу у них много было завязано, он очень многих подвел своей дурацкой смертью. Ввязался в какую-то потасовку с бомжами, зачем – совершенно непонятно. Его кто-то и пырнул потом. Они, цыгане, значит, понять не могли, куда он делся, потом бах – видят его фотку в газете, но уже неживого, вроде той фотки, какую вы мне показывали, помните?
– Помню. Продолжайте рассказ. Вы сидели в машине неизвестного вам цыгана и разговаривали. Что было потом?
– Потом мы увидели, как какая-то машина подъехала к «УАЗу» и мигает фарами. Цыган решил, что этот человек не может проехать, потому что мы загородили дорогу. Он сказал, что сейчас немного отъедет, но тут увидел, как дорогу нам перегородила еще одна машина. Он не справился с управлением, сдал назад слишком сильно. Я услышал, как в той машине зазвенели стекла. Артем закричал: «Что ты делаешь, дурак?» Цыган тоже кричал и ругался на нас. Я сначала ничего не понял. Потом увидел, что из обеих машин выскочили какие-то люди и открывают дверцы «уазика». Нас всех заставили вылезти, после чего уложили на землю и стали обыскивать, а потом предъявили найденное в «УАЗе» колесо с пакетами D…
– Что вы можете сказать относительно суммы в полторы тысячи долларов, обнаруженных в карманах вашей куртки? Не их ли вы получили от цыгана за проданный порошок?
– Вы что? Я же говорил, что никому ничего не продавал. У меня не было никаких долларов! Откуда у меня такие деньги? Это, наверное, мне подкинули, когда обыскивали!
– Кто?
– Ну, я не знаю. Может, цыган мне подсунул. Это не мои деньги. Я никому ничего не продавал!
* * *– Ну как я говорила, так оно и есть. Трихомоноз у ваших работодателей, вот и анализ готов.
Валентина посмотрела на переводчицу-молдаванку, которая снова привела на прием жену своего хозяина. Знание русского языка у этой Гули, или как ее там, за минувший день лучше не стало, но держалась она куда менее скованно, чем в прошлый раз: улыбалась, не отводила глаза от Валентины. Небось думает, доктор что-нибудь приятное говорит…
С другой стороны, трихомоноз не сифилис все-таки, кто им только не переболел в наше время!
– Слушай и запоминай, – настойчиво сказала Валентина переводчице. – Прямо сегодня надо купить клотримазол – это для Гули. Он бывает в таблетках и в виде крема. Так вот, ей надо применять по одной таблеточке на ночь в это ее укромное местечко, но предварительно поспринцеваться фурацилином. Сумеешь объяснить? Или мужу растолкуешь, а он ей переведет?
Молдаванка кивнула, поблескивая своими хитрыми глазами.
«Надеюсь, ты-то, красотка, тоже мотаешь на ус все, что я говорю? – подумала Валентина. – И сама для себя тоже купишь лекарство? Определенно спала ведь со своим хозяином, может, от тебя он и подцепил заразу, а потом жену заразил. Факт, что эта ничего не понимающая бедняжка Гуля – здесь страдающая сторона…»
Она выписала рецепт для Гули и ее мужа, объяснив, что он должен делать.
Молдаванка принялась читать рецепты очень внимательно, и Валентина поняла, что барышня все поняла правильно. Она тоже подлечится, никуда не денется. И если у нее есть еще один (два, три – нужное подчеркнуть) любовник, кроме хозяина, то определенно и ему (им) придется «пообщаться» с раствором фурацилина. А впрочем, очень может быть, Валентина идеализирует своих больных – и они спокойно махнут рукой на свои хвори. Не сифилис же! Нос не провалится!
Гуля и молдаванка ушли. Гуля опять поклонилась чуть не до земли. Глаза ее приветливо блестели.
– До свиданья, до свиданья! – покивала вслед Валентина и позвала погромче, чтобы слышно было в коридоре: – Следующий!
В кабинет нерешительно заглянула высокая худая женщина с невзрачным лицом и небрежно подколотыми волосами, некогда русыми. Сейчас это было нечто серо-пегое, плохо прокрашенное.
– Садитесь, слушаю вас. Карточку взяли? Где она?
– Мне бы провериться, – тихо сказала женщина, отводя выцветшие глаза и переминаясь на пороге. – Грудь на тепловизоре посмотреть.
– А, так вы платная?
– Ну да.
– Карточку, что ли, не заводили?
– Нет… я паспорт забыла…
Валентина покачала головой:
– Фамилия?
– Кому? Мне?
– Моя – Залесская. Ваша какая фамилия?
– Иванова.
Валентина невольно вскинула брови. Откуда взялось ощущение, что эта баба врет?
– Месячные когда были?
– У кого? У меня?
– Ну, я свой цикл знаю.
– Они у меня нерегулярные, – пробормотала женщина, отводя глаза.
– Вы у гинеколога когда последний раз были?
– Когда рожала.
– Ну так ведь я не знаю, когда это было.
– Это… в 83-м году.
– Двадцать лет назад?! Ничего себе… как в тундре.
– Да что вам надо? Я ж не прошу вас на кресле меня смотреть. Мне только грудь проверить, вот и все, – с откровенным раздражением сказала Иванова.
Валентина уже хотела было отправить эту серолицую грубиянку восвояси, но посмотрела на оплаченный талон – и смягчилась. Если в регистратуре не стали возникать по поводу отсутствия карточки и паспорта, ей-то чего заводиться? Платный клиент всегда прав! Совершенно как в публичном доме.
– Ну ладно, бог с ними, с формальностями, – сказала она максимально миролюбиво. – Поступим так: раздевайтесь по пояс, садитесь вон там, в сторонке, на стульчик, закинув руки за голову и так посидите минут пять. Зябко, наверное, будет, но придется потерпеть. Это необходимо для исследования, вы понимаете? Кстати, в коридоре очередь есть?
– Нету ни одного человека.
– Великолепно! Тогда я пока кое-какими делами займусь.
Валентина взялась было заполнять карточку Гули Гурамовой, но никак не могла найти ручку. Пошарила на столе. Рассеянно похлопала себя по карманам. Ага, вот она, ручка. А это что такое? Тьфу, да все тот же злополучный зеленый очечник, который она таскает с собой со вчерашнего утра туда-сюда, на поминки, домой, теперь на работу принесла и зачем-то сунула в карман халата. Надо выложить на стол, чтобы пациентки видели, вдруг кто-то вспомнит, чья это вещь.
Валентина швырнула очечник на стопу карточек. Только взялась за ручку, как в дверь постучали.
Ну разумеется! Очередь – она как черт: его вспомянешь, а он уж тут.
– Да, входите!
Сначала в двери просунулся живот, обтянутый ярко-синим платьем. Потом его хозяйка.
Валентина всплеснула руками:
– Маша! Ты что тут делаешь?
– Как что? – удивилась женщина лет тридцати пяти с милым, простеньким личиком. Русые волосы расчесаны на пробор и забраны сзади в узел. Ей, голубоглазой и чуточку веснушчатой, невероятно шло это имя – Маша. Не Мария, а именно Маша! – Как что делаю? Провериться пришла.
– Провериться? Разве я тебе не выписала направление в роддом?
– Ну, выписали, – виновато сказала Маша.
– Так что ж ты?.. – Валентина сердито стукнула по столу.
Чертов очечник – вот же привязался, а? – соскользнул вниз и упал на пол. Иванова, уже раздевшаяся до пояса и сидевшая с воздетыми руками, сделала резкое движение, чтобы поймать его, однако Валентина шикнула сердито:
– Сидите, кому сказано! – ловко поймала очечник и, чтобы не мешался, снова сунула его в карман халата.
Повернулась опять к Маше:
– Мать моя! У тебя, дорогуша, почти тридцать девять недель. Ты почему гуляешь?
– Да неохота ложиться, – беззаботно улыбнулась Маша. – Мужик мой целыми днями на работе, дети будут одни. Жалко. По идее, я еще неделю могу проходить до полного срока.
– У тебя четвертые роды, ты забыла? И предрасположенность к преждевременным. Лучше подстраховаться. Давай я послушаю, как там наша девочка, – начала было Валентина, как вдруг увидела, что живот у Маши вздрогнул раз, другой… – Нет, тут и слушать нечего! Нормально наша девочка, вон как резво шевелится. Слушай, Маша, иди немедленно домой, собирай вещи и топай в роддом, поняла? Ну что за свинство, я не понимаю, мы же договорились, что ты в больницу ляжешь. Не надоело рожать где попало? Хоть раз это нормально произойдет, на столе. Иди, некогда мне! – отмахнулась Валентина, снова хватаясь за ручку и принимаясь разыскивать карточку Гули, которую в сердцах умудрилась куда-то сунуть.
Ага, вот она. Что характерно, позавчера Валентина так устала, что совершенно забыла ее заполнить. Потом эта беда с Людой… Вчера тоже не вспомнила – так спешила сменить мужа на страже в квартире Долохова. Сегодня… неизвестно, что будет сегодня! Вчерашний вечерок выдался еще тот! Как пришли с поминок, так часов до двух-трех всё перезванивались с Володькой и Валентином. Даже думать не хочется, в какую копеечку все эти разговоры влетят.
О боже мой! Нельзя носить мобильник в кармане халата! Когда-нибудь вот так загнешься с перепугу от внезапного трезвона!
– Алло?
– Валентина, ты?
Голос Долохова.
– А кто еще? – спросила она от испуга раздраженно. – Ну кто, скажи, может по этому телефону отвечать?!
– Валентин не звонил?
– Пока нет. А тебе?
– И мне нет.
– Ну, я так понимаю, это хорошо? Вы же вроде договорились, что он позвонит, если дела не так пойдут?
– Ну да…
– А ты где?
– Я? Практически на точке рандеву. Их поезд будет здесь минут через тридцать. Имей в виду, если Валька вдруг не сможет ко мне пробиться и тебе позвонит, сразу сигналь мне.
– Вовка, ты мне надоел не знай как, – устало сказала Валентина. – Ну обговорили все это уже или нет? Сколько раз ты меня инструктировал? Пятьсот? Шестьсот? Знаешь, по-моему, у тебя к этой Ярушкиной патологический интерес. Вторые сутки подряд вытаскиваешь ее из неприятностей, а что поимел взамен? Грохнутые файлы и ультиматум на автоответчике? Слушай, может, ты к ней неровно дышишь, а?
– Ва-аль! – певуче, на нижегородский манер, отозвался мерзкий Долохов. – А ты не ревнуешь, Ва-аль?
– Не дождешься, Во-ов!
– Жаль. Ну, коли так, поясняю: у меня к мадам Ярушкиной чисто деловой и спортивный интерес. Я желаю зацапать ее в свои шаловливые ручонки исключительно затем, чтобы вернуть свои файлы, прежде чем она сможет взломать их. В принципе трудно поверить, чтобы у нее хватило на это мозгов: судя по тому, что вокруг нее творится вторые сутки и с каким упорством она снова и снова наступает на грабли, это совершенно редкостная кретинка, но все же она опасней тротилового эквивалента. И вот из этого мы будем исходить, понятно? Ну ладно, хватит занимать телефон, вдруг Валька позвонит! – сердито проговорил Долохов и отключился.
Валентина едва удержалась, чтобы не грохнуть мобильник об стол. А, так это она, значит, занимает телефон?!
Боже ты мой, до чего ей надоели эти долоховские игрища! Теперь еще и Валька в них затесался. Дурак старый, туда же, главное!
Послышалось громкое чиханье.
Так, опять не заполнить карточку Гули. В кабинете прохладно, как бы не простудить пациентку! Довольно ей сидеть, она уже вполне остыла. Тепловизор, прибор, который определяет патологию в женской груди, работает на контрасте температур. Болезненные участки потеплее. Женщина должна посидеть с поднятыми руками, чтобы остыли лимфатические узлы под мышками – не путали картину. Но доводить ситуацию до абсурда тоже ни к чему.
– Встаньте, пожалуйста. Я вас сначала просто по… посмотрю…
Валентина с трудом сдержала потрясенное восклицание. Понятно, что нельзя давать волю эмоциям, но, боже ты мой, эта Иванова и впрямь в тундре проживала последние годы, что ли? Она в зеркало не смотрится? И не замечает, что у нее с грудью? Какой тепловизор, тут и простым взглядом все видно! Грудь асимметричная, правая больше левой, кожа на ней желтоватая, натянутая, с нездоровым блеском. Небольшое пятно различимого синевато-багрового цвета. Синяк? Ударилась? Да вряд ли.
Валентина принялась пальпировать. Мгновенно из соска выделилась желтоватая жидкость. Уплотнение даже искать не надо – оно как тугой земляной ком, приросший к коже изнутри. Специалисты в таких случаях выражаются так: «Уплотнение, интимно связанное с кожей». Казалось бы, Валентина давно должна привыкнуть к этому выражению, но оно почему-то всегда казалось ей пугающим.
Она закрыла глаза, чтобы ни на что не отвлекаться, внимательными, зрячими пальцами исследуя грудь женщины. На каждом миллиметре пальцы натыкались на то, что маммологи называют грибная фиброзно-кистозная мастопатия. И лимфоузлы воспалены. Но и это не все, конечно…
Открыла глаза, постаравшись придать лицу максимально спокойное выражение, чтобы не напугать пациентку, – и поразилась равнодушию, с которым та смотрела в окно.
«Не понимает, что с ней? Не знает? Или просто не хочет знать? Такие тоже бывают. А может, она ненормальная? Наркоманка?»
То, что на сгибах голых рук нет следа от уколов, ничего не значит. На этом лице не простое равнодушие – патологическое.
Валентине стало не по себе. Отошла от пациентки почти со страхом. Села к тепловизору:
– Левым боком повернитесь, пожалуйста. Лицом ко мне. Другим боком. Лицом опять. Вот так посидите…
Аппарат тепловизор сделан неподалеку от Нижнего Новгорода, в Кстове. Замечательное изобретение. Когда врач смотрит в него, он видит как бы негативное изображение женской груди. Болезненные участки, температура которых повыше, выглядят светлее.
На правой груди этой женщины проявилось большое светлое пятно, звездчатое, расплывшееся. Яркое такое пятно.
…Давно, еще в институте, помнится, на первом курсе, кто-то наивно спросил преподавателя, можно ли увидеть рак своими глазами. Вот сейчас Валентина его видит…
– Скажите, когда я здесь трогаю, вам больно?
– Нет.
Голос совершенно спокойный.
Кстати, очень может быть, что ей и правда не больно. То есть нервы еще не затронуты.
– Одевайтесь, пожалуйста. Знаете, мне что-то не очень нравится у вас грудь, тут какая-то опухоль, – сказала Валентина, отходя к раковине и включая воду. – Не знаю ее этиологию, чтобы точно определить, нам нужно кое-какие исследования проделать. Начнем с маммо-лога…
– Этиологию не знаете? – спокойно повторила Иванова, ныряя в свой разношенный свитер. – Да рак у меня, это же понятно.
Валентина резко закрутила кран, обернулась:
– Я бы не стала вот так прямо утверждать…
– И не утверждайте. – Иванова небрежно откинула со лба волосы. – Кстати, не утруждайте себя советами. Я все равно ничего делать не буду, ни лечиться, ничего такого. Смысла не вижу. Мой бывший муж, покойный, он был доктор, так он говорил: каждый человек когда-нибудь закончит раковой опухолью, только не знает, какой именно, и не знает, доживет ли он до своего рака. Поэтому, сами понимаете…
Валентина взглянула в ее светлые глаза. Почему они только что казались бессмысленными, пустыми? И говорит она совершенно иначе, чем прежде. Однако живое, страдающее и враз ироничное выражение мелькнуло – и тотчас исчезло. Лицо вновь стало равнодушным, полумертвым.
– Я вам все же напишу направления… – начала было Валентина, как вдруг дверь распахнулась и в кабинет заглянула какая-то молоденькая блондинка с едва заметным животиком.
– Ой, выйдите скорей! – крикнула она испуганно. – Тут беременной плохо!
Валентина выглянула. На кушетке полулежала женщина с огромным выпирающим животом. Ярко-синее платье… Маша?
– Маша! – крикнула она испуганно. – Ты почему домой не пошла?
Та приподняла гладенькую русоволосую голову:
– Ой, мне что-то полежать захотелось. Я уже и шубу взяла, но так вдруг устала… А тут мне как-то поплохело. На низ потягивает.
– Господи, – прошептала Валентина, быстро ощупывая ее живот. – У тебя схватки, что ли? Да ты же рожать собралась, ты это понимаешь?
Вскочила с дивана, кинулась было к регистратуре – к телефону, но спохватилась и выхватила из кармана мобильник. Набрала 03.
– Скорее машину в женскую консультацию! – Выпалила адрес. – Тут женщина рожает.
Маша вдруг громко ахнула. Валентина по телефону – тоже:
– У нее воды отошли! Только что! Скорее машину, девочки!
– Две минуты, – быстро проговорил мужской голос. – У нас как раз бригада в вашем районе.
– Маша, две минуты продержись, – бросила Валентина и со всех ног побежала в вестибюль: открывать входную дверь.
Господи! Бывают же чудеса на свете! Даже двух минут не прошло, а машина уже въезжает во двор.
Выскочил фельдшер со сложенными носилками, следом совсем молодой парень – доктор. Глаза как плошки.
Пронеслись по коридору. Машу взгромоздили на носилки, Валентина набросила на нее сверху шубу. Пришлось помочь нести носилки – ну, это как бы по старой памяти. Сколько она их перетаскала в свое время!
Носилки задвинули в машину. Маша испуганно выглянула из-под шубы:
– Валентина Николаевна! Позвоните ко мне домой! Мужу!
– Позвоню, само собой! – махнула ей Валентина, захлопывая дверцу. – Доктор, послушайте. У нее четвертые роды, срок около тридцати девяти недель. Но воды уже отошли, так что поезжайте как можно скорей.
Она зябко обхватила себя за плечи: холодно.
Парень махом стащил свою куртку-аляску, накинул на Валентину:
– Ради бога! Не бросайте меня! А вдруг она рожать начнет в машине?!
Губы у него дрожали и были совершенно белые от ужаса.
– Да нет, вроде не должна, – сказала Валентина не очень уверенно.
Маша вдруг закричала, да так, что вопль долетел сквозь дверцы и шум мотора.
Доктор схватил Валентину за руку, подтащил к «Скорой» и впихнул в салон. Она, впрочем, не противилась. Скорее наоборот. Когда женщина кричит вот так … тут уж не до споров. Надо действовать.
«Скорая» тронулась. Фельдшер, такой же молоденький, как и доктор, испуганно оборачивался с переднего сиденья.
– Боже мой, – пробормотал доктор. – Какой ужас. Я сегодня первый раз на выезде, вы представляете? Главное, молился: хоть бы не роды, только бы не роды, ну, вызвали бы на статус астматикус какой-нибудь, в этом я отлично разбираюсь, я пульмонолог! А тут… Нет, вот ирония судьбы, представляете?!