Но странно – чтобы откликнуться на эту мысль, принять ее, сродниться с нею, опять же требовались и дерзость, и мужество. Наконец наступил момент, когда Зайцев почувствовал, что обрел необходимое мужество, что созрела в его душе дерзость.
Медленными, тягучими шагами он подошел к своему столу, плотно уселся и придвинул к себе листок бумаги, лежащий в отдалении, на краю стола. На листке – крупно и с нажимом был написан номер телефона. Оказывается, Зайцев уже давно записал этот номер, уже несколько дней листок томился на столе и призывал его к здравости.
– Ну, что ж, – вслух проговорил Зайцев с таким выражением, будто его долго уговаривали в чем-то, и вот он из великодушия своего согласился. – Пусть будет так… А вы что же думали… Ни фига, ребята… Пробьемся.
И, подняв трубку телефона, набрал номер. Длинный номер, мобильный. Ему долго никто не отвечал, но это было нормально – пока человек услышит слабый перезвон где-то в кармане, пока вытащит мобильную коробочку, раскроет ее, нажмет нужную кнопочку…
– Вас слушают, – услышал он слова значительные, но голосок был несильный, как бы даже слегка испуганный неожиданным вызовом.
– Ваня? – спросил Зайцев.
– Ну? Ваня… И что из этого следует?
– А из этого следует, что ты должен немедленно хватать любую машину и мчаться к моей конторе.
– Это, что ли, капитан Зайцев мне такие указания дает?
– Он самый.
– Жив, значит? Не тронули тебя бандитские пули?
– Мимо прошли.
– Как мы пели когда-то в молодости, глупые и счастливые… Уже изготовлены пули, что мимо тебя пролетят.
– Ваня, мы еще споем… Если, конечно, будет повод.
– Я в Можайске. Тут под платформой неплохое местечко обнаружилось… И публика собирается достойная… Артисты, ученые, поэты… Мы о жизни в основном говорим, о странностях ее проявления…
– Ваня! – простонал Зайцев.
– Видишь ли, капитан… Мои средства не позволяют…
– Не придуривайся. Мои позволяют.
– Это часа два…
– Дождусь.
– Ну, если так… Приеду – на скамеечке присяду. Ты меня в окно увидишь. Я мало изменился после наших прошлых встреч. Хотя сдал, конечно, прежней резвости уж нету… И не столь уж я хорош собой…
– Стерплю.
– Опять небось убили кого-то?
– Ваня, это что-то кошмарное.
– Я уже в машине, капитан, уже мчусь.
И вот только теперь в походке капитана Зайцева вместо унизительной нервозности появилась твердость. Да что там в походке, во всем его облике вдруг проступили черты человека, готового совершить нечто отчаянное..
– Я опущусь на дно морское, я поднимусь под облака, – пропел он и, одернув пиджак, поправив манжеты рубашки, бесстрашно глянул на бледное свое отражение в оконном стекле. И остался собой доволен. Громко, со скрежетом он придвинул стул, уселся и достал папку уголовного дела об убийстве гражданина Захарова Александра Ивановича посредством удара тяжелым предметом по голове.
И вдруг, не успев еще раскрыть папку со страшноватыми снимками, сделанными на месте преступления, Зайцев почувствовал, что волнуется перед встречей с бомжарой Ваней. Зайцев боялся показаться несостоятельным, боялся опростоволоситься. При каждой их встрече бомжара являл такую наблюдательность и ясность суждений, что следователю оставалось только разводить руками и громким голосом, куражливыми словами гасить свою растерянность.
– Ну, ты даешь, Зайцев, – протянул он вслух, но волнение не проходило. Он еще раз пролистнул все бумажки, протоколы очных ставок, свидетельские показания, чуть ли не полсотни фотографий, сделанных в квартире, где случилось преступление… И понял, вынужден был признать, что находится в полном тупике. Он проделал все, что требовалось по закону, по инструкции, все, что позволяли опыт, знания, интуиция… И, захлопнув папку, подошел к окну.
В конце стоянки для машин на покосившейся скамейке сидел Ваня. Поставив локти на колени и подперев кулаками небритые щеки, он печально смотрел в простирающееся перед ним пространство.
– Ага, явился не запылился, – пробормотал Зайцев. Подхватив со стола папку с уголовным делом, он запер кабинет и, сам того не замечая, легко, может быть, даже радостно сбежал вниз по ступенькам. – Я вас приветствую в этот вечер! – с подъемом произнес Зайцев, пожимая пухловатую ладонь бомжары. – Прекрасная погода, не правда ли?
– Вон под деревом зеленая «Волга», – Ваня ткнул большим пальцем куда-то за спину. – Там мужик деньги ждет.
– Сколько? – Зайцев посерьезнел.
– Как скажет, – Ваня пожал плечами.
– Подорожал Можайск, – проворчал Зайцев, возвращаясь.
– Как и все в этом мире, – бомжара вскинул правую руку ладонью вверх и замер в величественной позе – точь-в-точь как древнегреческие боги, если судить по их изображениям в мраморе и бронзе, сохранившимся до наших дней.
На место преступления ехали в машине Зайцева. Бомжара сел на заднее сиденье, забился в угол и затих. Может, заснул, но, скорее всего, просто прикорнул. За людьми Ваниного пошиба это водится – при первом же удобном случае они стремятся присесть, прилечь, прислониться, чтобы как можно дольше сохранить те немногие силы, которые возникают в них после съеденного куска колбасы или выпитых ста граммов водки. Не потому, что они решили, что так будет лучше или же кто-то опытный и прожженный им это подсказал, нет, подобные привычки заложены в человеке с рождения и проявляться начинают, как только в них возникает надобность. В человеке много чего заложено природой, как говорится, на всякий случай. Своеобразная заначка. А кто с заначками дело имеет, тот знает, что каждая из них, в чем бы она ни заключалась – сотня рублей, хорошая девушка, затаившаяся в организме привычка ничему не удивляться… Все своего часу дождется и выручит, и спасет. Не робейте, ребята, если уж прижмет в жизни по-настоящему, высшие силы извлекут из ваших заначек, или, скажем, запасников, такие способности, такие возможности… Ахнете.
– Докладываю обстановку, – громче, чем требовалось, сказал Зайцев на случай, если бомж действительно задремал.
– Говори, капитан, – негромко произнес Ваня, не открывая глаз.
– Это случилось неделю назад…
– Давненько.
– Но мы времени не теряли, проделана большая работа.
– Изловили?
– Кого?
– Убивца.
– Если бы мы его поймали, ты бы сейчас дремал под железнодорожной платформой в городе Можайске, – жестковато сказал Зайцев.
– В обществе артистов, поэтов, ученых, – улыбнулся Ваня.
– Продолжаю, – Зайцев взял себя в руки, но маленькие остренькие желваки чуть дрогнули у него возле ушей. – Труп обнаружили неделю назад. Дочь пришла утром проведать отца и обнаружила его в кресле с проломленной головой. Смерть наступила примерно за десять часов до этого… То есть вечером, в районе двадцати двух. Перед ним стоял журнальный столик, на нем шашечная доска, две чашки со следами кофе… Видимо, убийца и жертва были хорошо знакомы.
– А доска с шашками?
– Да, на доске еще оставались шашки…
– В каком виде?
– Не понял?
– Шашки были свалены в кучу, разбросаны по столу, или же на доске была какая-то позиция?
– Увидишь на снимках, сам поймешь, – ушел от ответа Зайцев.
– А что… Шашек там уже нет?
– Да на месте шашки! На столике, как лежали, так и лежат. Ребята наши заскучали, поиграли немного.
– И ты позволил?! – Ваня оттолкнулся от сиденья и уставился на Зайцева широко раскрытыми глазами. – А отпечатки, а позиция?! Хоть кто выиграл – убийца или жертва? Может, он из-за проигрыша и порешил своего приятеля?
– Повторяю, – Зайцев помолчал. – На столе шашечная доска, две чашки со следами кофе и прочая мелочь.
– Какая мелочь? – негромко спросил Ваня.
– Открытая пачка папирос, зажигалка, какая-то бумажка…
– Какая бумажка?
– Не знаю… Для следствия она интереса не представляет. Ни имен на ней, ни адресов, ни телефонов… Если бы на ней что-то дельное было, убийца бы ее не оставил. Похоже, они на нее пепел стряхивали. Пепел на ней был. Продолжаю. Труп на месте, голова проломлена. Тупым тяжелым предметом. Этот предмет валялся тут же на полу – подсвечник с бронзовым основанием.
– Красивый?
– Голая баба с поднятой рукой. Ей в ладошку и устанавливается свеча.
– Венера, наверное, – мечтательно произнес бомжара. – Подозреваю, Милосская… Покажешь?
– Подарю! Если родственники позволят.
– Спасибо, капитан. Теперь у меня хоть какое имущество будет… Венера Милосская… Я повсюду буду брать ее с собой. Не то украдут. У нас все крадут. И актеры, и поэты, и ученые… Но начитанные, гады, все знают, что в мире происходит…
– Вопросы есть? – перебил Зайцев.
– Украли чего?
– Дочь всю квартиру обшарила… Говорит, что убийца ничего не взял.
– Вопросы есть? – перебил Зайцев.
– Украли чего?
– Дочь всю квартиру обшарила… Говорит, что убийца ничего не взял.
– Ишь ты, – бомжара опять подставил небу раскрытую ладонь, будто улавливал какие-то сигналы, посылаемые специально для него. – Бескорыстный какой. Выходит, проиграл в шашки, впал в гнев и не смог себя сдержать.
– Как скажешь, Ваня, как скажешь.
– Отпечатки?
– На шашках пальчики только хозяина дома. И на чашке тоже, на одной – хозяин пил из надколотой. И на пачке сигарет. Хотя курили оба, по окуркам видно.
– Надо же… – бомжара помолчал. – Получается, что если он и впал в гнев, то разум его оставался под контролем. Если он вообще был, этот гнев.
– Думай, Ваня, думай, – пробормотал Зайцев и свернул во двор. – Приехали. Выходим.
– А я надеялся, что мы в машине побеседуем, и ты меня отпустишь…
– Чуть попозже, Ваня, чуть попозже.
Квартира на третьем этаже оказалась самой обычной по нынешним временам. Коридор, направо дверь в туалет, следующая дверь направо – кухня, прямо и налево – комнаты, большая и поменьше. В большой комнате книжный шкаф, у стены кресло, журнальный столик. На нем действительно оказалась шашечная доска и вразброс шашки. Тут же две небольшие чашки с высохшими уже остатками кофе. Ваня осторожно взял одну из них за ручку, повертел перед глазами, заглянул внутрь и поставил обратно на блюдечко. Потом так же внимательно осмотрел внутренность второй чашки. Хмыкнул озадаченно и вернул на столик.
– Осматривайся, Ваня, – усмехнулся Зайцев. – Дай волю потрясающей своей проницательности. Вот кресло, в котором сидел человек с проломленной головой, вот столик, вот шашки, которыми ты так интересовался… Ты спрашивал об отпечатках… Докладываю… Вся квартира в отпечатках. На посуде, на стеклянных дверцах книжного шкафа, в туалете, ванне, на кухне… Хозяин, видимо, любил гостей, и они отвечали ему тем же. Не квартира, а проходной двор.
– Значит, хороший был человек, если гости приходили так охотно.
– Двенадцать человек мы насчитали, – хмыкнул Зайцев. – По отпечаткам. Всех нашли, сфотографировали, целый альбом получился. Все его друзья-знакомые, никто не отказывался, все признали, что бывали в этом доме частенько.
– Выпивали?
– Случалось. Но без перебора. У хозяина давление, поэтому… Сам понимаешь. Не разгуляешься.
– Значит, вылечил его убийца.
– От чего? – обернулся Зайцев из коридора.
– От давления, – невозмутимо ответил бомжара.
– Ну и шуточки у тебя!
– Какие шуточки, капитан… Отшутился. – Ваня тяжело опустился в кресло, где совсем недавно сидел труп. – Прости, ноги болят, присесть хочется. Так что эти двенадцать?
– Очень положительные граждане. С большой теплотой отзываются о покойнике. Любили они его, на дни рождения собирались, подарки дарили…
– Что дарили?
– Посмотри, – Зайцев подошел к шкафу, стоявшему у стены напротив кресла. – Это не книги. Это альбомы с марками. Марки собирал Александр Иванович. Большой был любитель. Вот марки ему в основном и дарили. Изощрялись, кто как мог. Старинные находили, с разных островов и полуостровов, с архипелагов и материков. Сразу отвечаю на твой вопрос… Альбомы пронумерованы, все на месте. Убийца – один из них, из этих двенадцати, – негромко добавил Зайцев.
– Предложи им бросить жребий… На кого выпадет, того и сажай.
– Спасибо, Ваня. Я всегда знал, что дельный совет могу услышать только от тебя.
Не отвечая, Ваня поднялся из кресла, подошел к шкафу, распахнул стеклянные дверцы и долго рассматривал корешки альбомов. Почему-то наибольшее его внимание привлек первый альбом с большой единицей, видимо, вырезанной из календаря и наклеенной в нижней части корешка. Между альбомом и стенкой было свободное пространство. Остальные альбомы на полках шли плотными рядами. Ваня сунул палец в щель, похоже, пытаясь что-то нащупать там, потом внимательно осмотрел свой палец и, вздохнув, вернулся в кресло.
– Что скажешь? – нетерпеливо спросил Зайцев.
– Хорошая коллекция.
– Ты же не заглянул ни в один альбом!
– А зачем… Я тоже в школе увлекался марками, пятьдесят восемь штук собрал. Больше не было ни у кого в классе. У меня их украли. Кто-то из нашего класса и украл. Подозреваю, что Жорка Шестаков. Не смог вынести моей славы… Скажи, капитан… А фотки ты с собой не захватил?
Порывшись в своей сумке, Зайцев молча протянул Ване пачку снимков.
– Сколько работы! – Ваня восхищенно взвесил на руке толстую пачку.
– Это еще не работа, – тяжко вздохнул Зайцев. – Это забава… Ты не знаешь, Ваня, какая была проделана работа, чтобы узнать подноготную всех двенадцати подозреваемых…
– Двенадцать – это многовато, – сочувственно произнес бомжара и углубился в снимки. Некоторые он рассматривал внимательно, на иные даже не смотрел, тут же перекрывая снимок следующим, глядя на некоторые, хмыкал не то озадаченно, не то насмешливо и в конце концов вернул Зайцеву пачку, оставив себе лишь один снимок. – Надо же, как вам тут досталось… Тяжелый у тебя хлеб, капитан.
– Какой есть, – Зайцев взял у бомжары выбранный им снимок, бегло взглянул на него – там был крупно изображен стол с шашечной доской, кофейными чашечками, зажигалкой и листком бумаги, испещренным какими-то цыфирьками.
– И что тебя здесь заинтересовало?
– На снимке полная картина преступления. Убийца многое предусмотрел, но учесть все просто невозможно. Наверно, капитан, я не скажу тебе ничего нового, но уничтожение следов – это тоже след.
– Мысль, конечно, интересная, – протянул Зайцев. – Но для задержания преступника недостаточная. Еще что-нибудь произнесешь?
– Произнесу, отчего ж не произнесть, коли есть что… – Где эта бумажка? – спросил бомжара, постучав немытым своим пальцем по снимку.
– Где-то здесь! – ответил Зайцев, повернувшись вокруг своей оси и давая понять, что листок может быть где угодно в этой комнате. – Во всяком случае, отсюда я не позволил родственникам уносить даже окурки! Столько народу… Она от движения воздуха могла слететь со стола.
– Ищем бумажку, – произнес Ваня, пряча снимок в карман пиджака.
– Может, завтра? – неуверенно спросил Зайцев – ему, похоже, уже не терпелось нестись куда-то, давать задания, выслушивать донесения, задавать вопросы и протоколировать их, протоколировать, заверять подписями и печатями, после чего они становились юридическими документами, доказательствами и вполне могли влиять на судьбы людские.
– Мы не уйдем отсюда, пока не найдем эту бумажку, – произнес Ваня и на Зайцева посмотрел с твердостью, которой следователь до сих пор в нем не замечал.
– Ну, что ж, – не столько согласился Зайцев, сколько удивился непреклонному тону бомжары. – Искать, так искать…
Нашли бумажку. Через полчаса нашли – под шкафом с марками. В той суете, которая была здесь в первое утро после обнаружения трупа, когда по комнатам носился фотограф, когда санитары укладывали грузное тело коллекционера на носилки, а молчаливые ребята с кисточками и увеличительными стеклами пытались обнаружить отпечатки пальцев убийцы… А Зайцев еще и распахнул окно, чтобы проветрить квартиру и освободить ее от запахов смерти, преступлений, корысти и зависти, а за любым убийством всегда стоит еле уловимый, сладковатый, как арабские духи, запах зависти. Да, ребята, да! После того как поработал киллер, человек, казалось бы, совершенно посторонний, в воздухе все равно какое-то время витает этот запах. Если бы наемные убийцы никому не завидовали, они бы не были наемными убийцами. Так вот, в той суматохе, подхваченный сквозняком, и слетел листок бумаги с журнального столика, скользнул невидимо и неслышимо под книжный шкаф. Его и не искали, поскольку Зайцев, кроме нагромождения цифр, в нем ничего и не увидел. А чтобы никому не взбрело в голову упрекать следователя в профессиональной безграмотности, справедливо будет сказать, что кроме бестолковых цифр на этом листке действительно ничего не было.
– Ну вот, – счастливо улыбнулся Ваня, рассматривая листок. – Теперь все стало на свои места, теперь в мире порядок и, не побоюсь этого слова, гармония. Цыфирьки можно разобрать и на снимке, но в оригинале они все-таки достовернее.
– Мыслишкой-то… может, поделишься?
– Могу, – бомжара опять уселся в кресло. – Мне больше и делиться-то нечем. Это запись шашечной партии, которая закончилась смертью одного из игроков. Вот смотри… Шестнадцать-двадцать четыре, тридцать восемь-сорок семь, девять-семнадцать…
– И они записывали каждый свой ход?! – почему-то шепотом спросил Зайцев, опасливо оглянувшись по сторонам.
– Записывали, – равнодушно произнес Ваня. – Ну и что? Я надеялся, что они записывали поочередно, каждый свои ходы. Тогда у нас был бы образец почерка убийцы. Оказалось, что он и тут все предусмотрел – записи делал только хозяин, и за себя, и за своего противника.