– Думаю, у сегодняшнего подкаста будет широкий резонанс, – сказал он. – Куда катится этот мир? Депутаты воруют диссертации…
– Да, я читала об этом, – выпрыгнуло из меня.
И Женька выпучила глаза, а Люк посмотрел внимательнее.
– Так ты и есть Соня? – спросил и потянул ладонь, будто мы были на официальном приеме. – Рад знакомству.
На удивление, рукопожатие вышло не сухим, а каким-то душевным, теплым. Люк смотрел прямо, глаза его теперь совсем не походили не рыбьи, они были прозрачно-серыми, как весеннее небо за дымкой облаков. Я отдернула руку, будто по телу прошел разряд тока. Видимо, виновата синтетическая юбка. От стыда за свой внешний вид мне хотелось стащить ее с себя прямо на этом месте. Женька просекла ситуацию и тут же начала рассказывать обо всех моих бедах, из которых последней могло оказаться принародное срывание с себя юбки. Я продолжала послушно краснеть и лишь кивала, подтверждая слова подруги. Внимательно выслушав Женьку, Люк вздохнул.
– Да, институт брака в наше время порядком расшатался, – сказал он. – Мне повезло, что мама психотерапевт, – в ее руках семья как в смирительной рубашке.
Я не поняла, шутит он или говорит всерьез.
– Тебя еще с новым папой не знакомили? – добил Люк.
Я замотала головой с такой силой, что, кажется, уши парусили за щеками.
– Тогда все не так уж плохо, – успокоил Люк. – Есть шанс наладить их отношения.
И он тут же, без промедления, точно заранее готовился к этому разговору, выложил свой план. Надо признать, план был неплох: устроить родителям первое свидание. Вроде того, как мы с Женькой знакомились заново на месте первой встречи, – что же я сама раньше не догадалась? Оставалось лишь разведать у родителей, каким образом они узнали друг друга. Я воспрянула духом. Такую штуку провернуть мне под силу. Теперь даже бант не давил шею, я восторженно слушала Люка, уже представляя, как окуну драгоценных мамашу и папашу с головой в их зарождающееся чувство, обновлю эмоции и не позволю родителям вынырнуть до того момента, как они хорошенько вспомнят, что любят друг друга. Я начинала чувствовать себя почти счастливой и улыбалась своим мыслям, забыв о туго заплетенной косе, из-за которой уголки губ так и ползли к ушам. Зато Женька выглядела обеспокоенной, она вдруг полезла куда-то за диван, над подлокотником демонстративно просвистела крученая дуля ее пучка. Женька разогнулась, в руках она держала гитару.
– Спой мне, пожалуйста, – протянула инструмент Люку и улыбнулась, обнажая зубы, как пациент на приеме у стоматолога.
И я впервые почувствовала себя третьей лишней. Да, туго раньше было Женьке со мной – теперь я сама залезла в ее шкуру.
– Ну, думаю, вы и без меня неплохо споетесь, – подмигнула подруге. – Пожалуй, мне пора.
– Боишься, что я так плохо пою? – засмеялся Люк. – Не хочешь послушать?
– Да нет, хочу. – Я виновато уставилась на Женьку. – Просто мне домой пора, на завтра много уроков…
– Уроков? – удивился Люк.
– Соня хотела сказать, что завтра у нее сложный зачет, ей надо хорошо к нему подготовиться, – пришла на выручку Женька, буквально испепеляя меня взглядом, у меня чуть пар из ушей не пошел.
– Пять минут погоды не сделают. – Люк взял гитару. – Вы не против, если я спою «Старательский вальсок» Галича? Такие песни нельзя забывать!
Мы с Женькой переглянулись, потом закивали – нам хоть Галича, хоть Налича. А Люк уже пощипывал струны, гитара запела, а следом и он сам:
Наверное, я не слишком хорошо понимала то, о чем пел Люк, но для него это было важно, и одно мне стало ясно тогда: нет человека прекраснее, чем тот, который влюблен в свое дело и творит его искренне, от души. А еще я почему-то вспомнила Меркурия с картины Боттичелли «Весна». На картинах даже обычные лица выглядят одухотворенными, слегка неземными. Мне грезилось, будто я выпадаю из реальности, и в то же время никогда не чувствовала себя более живой… Прозвучали последние слова песни:
Я постепенно возвращалась в настоящее, понимая, что мне необходимо молчать о том, что почувствовала сейчас, а еще лучше – забыть раз и навсегда. И для верности – никогда больше не встречаться с Люком. Я была готова стать палачом, лишь бы это чувство к парню моей лучшей подруги не возникло вновь!..
Узнавая себя
Я вернулась домой. Все ходила по квартире, проводя ладонью по мебели, включала и выключала телевизор, открывала холодильник, пересчитывая йогурты, – я хотела пощупать свою прежнюю жизнь. Но все вокруг стало иным: везде мерещилось лицо Люка, его широкие скулы и нос с горбинкой, заоблачные глаза. Я не удивилась бы, если, открыв морозилку, обнаружила там голову Люка, и покрытые инеем губы шептали бы: «Промолчи, промолчи, промолчи!» Изо всех сил я старалась приглушить зарождающееся чувство, не помня себя от нахлынувших эмоций, зашла в комнату, села на кровать и обхватила голову руками – что называется, хотела взять себя в руки. Повезло же так вляпаться! Женька точно в воду глядела – предупреждала меня: не влюбляйся! Ей надо деньги зарабатывать гаданием, с такой-то интуицией. Не знаю, сколько времени я занималась бы самоедством, как вдруг за стеной, о существовании которой я совершенно позабыла, раздался протяжный визгливый звук. Я отняла руки от головы, на миг воцарилась тишина, но потом снова за стеной заскрипело, поползло что-то тяжелое, неподъемное. Не иначе как дух принялся двигать мебель! Однако силен оказался, зараза! Да еще с жаждой перемен, если затеял перестановку. Скрежет упирающейся мебели был пронзителен и настолько очевиден, что его нельзя было списать на гудение старых труб или усадку стен. Меня вынесло из комнаты, точно порыв ветра ударил в спину. Я захлопнула дверь, налегла на нее, стараясь удержать необъяснимую стихию. Достала мобильник и закричала в него: «Мама! Дух разбушевался!»
Мама выслушала мои стенания предельно спокойно и наотрез отказалась раньше времени покидать работу.
– Соня, не дури! – сказала она.
И я почувствовала, как сильно маму раздражают мои «выходки». Стало до слез обидно – хоть беги обратно, в лапы застенного монстра, пусть со скрипом задвинет меня куда подальше, если даже родная мать не верит мне! Я отключила телефон. Страх неожиданно отступил, на его место пришло отчаяние. Очень не хотелось оставаться сейчас одной, но идти было некуда. На город ползла вечерняя тьма, она прятала под своим покровом влюбленные парочки вроде Люка и Женьки – наверное, им сейчас хорошо… Я достала ноутбук, вышла в Интернет – Ромка, старый добрый Ромка, был тут как тут! Конечно, он не мог спасти меня от призрака, неуместной любви и материнского недоверия. Но с ним всегда оставалась та частица меня, которая была готова радоваться жизни, беззаботно смеяться и шутить, несмотря на все невзгоды.
Ром, как ты относишься к покойникам, которые скребутся в стены? – спросила я.
Отрицательно. Я их боюсь , – ответил через секунду.
Я усмехнулась. Ромка никогда не задавал лишних вопросов, оттого мне все хотелось ему рассказывать. Конечно, о призраке я больше не упоминала, писала лишь о том, что мама отказывается воспринимать меня всерьез. А еще про угрозу загреметь на кресло к психологу. Ромка, как всегда, был невозмутим. Он говорил, что все это пустяки.
Наверное, у тебя никогда не было проблем с матерью , – писала я. – Раз все так легко воспринимаешь .
Ты права , – ответил Ромка. – Никогда не было .
Довольная своей проницательностью, я отправила ему веселящийся смайл и все ждала, какой будет следующая шутка. Но вместо шутки в окошке высветились слова:
У меня нет мамы .
Я перечитывала эту короткую фразу несколько раз, пытаясь обнаружить какой-то другой смысл, не тот, что резал так больно. Но никакого другого смысла здесь не было, кроме того, что я черствая эгоистка: несколько лет выливала на Ромку все свои пустяшные беды и знать не знала ничего о нем самом!
Прости, я не знала…
Ромка молчал. А я кляла себя последними словами. Вот так, считаешь кого-то своим другом, но не даешь себе труда узнать его поближе, используешь как губку, готовую впитать все твои слезы. Стоило мне быть повнимательнее, я давно заметила бы, что Ромка ни разу и словом не обмолвился о матери. Когда мы познакомились, он отдыхал в Турции с отцом: кому придет в голову на отдыхе расспрашивать человека о семье? Но насколько проще было бы сделать это сразу, чем теперь, когда между нами была долгая дружба и мой короткий ум. Теперь все вопросы застряли комом в горле, мне было стыдно, так стыдно! И Ромка все молчал…
Расскажи, как это случилось, – наконец написала я.
Расскажи, как это случилось, – наконец написала я.
И опять пустой экран, в котором я видела лишь свою гордыню. А затем выскочила сухая фраза, будто ее писал не мой веселый друг, а кто-то совсем другой, незнакомый:
Не будем сейчас об этом. Я спешу.
Ромка вышел из Сети. А я так и сидела, уставившись в монитор. Где-то в коридоре разрывался звонок, но я не могла шелохнуться. Кажется, потихоньку узнавая других, я начинала узнавать саму себя. Порой это бывает больно.
– Соня! Ты где? – В коридоре стояла мама. – Неужели монстр слопал?
Услышав мамин голос, такой близкий и громкий, пробирающий до кишков, я наконец очнулась. Выбежала ей навстречу и, не давая сбросить сапоги, обняла изо всех сил.
– Что тут у тебя случилось? – Мама даже растерялась от такого приема.
– Забудь, это все такие пустяки! – разглядывала я мамино усталое лицо. – Мам, я так тебя люблю…
– Я тоже тебя люблю… – Мама никак не могла прийти в себя. – Признайся, ты что-то натворила?
– Я сегодня носила твою одежду, – созналась откровенно.
– Прямо как маленькая! – улыбнулась мама, проводя ладонью по моей щеке. – Ты хочешь вернуться в детство, где, по-твоему, было лучше, чем сейчас…
Мне совсем не хотелось с ней спорить, я взяла у мамы пакет с йогуртами, понесла на кухню и по дороге спросила:
– А давай сегодня какой-нибудь фильмец вместе посмотрим?
– Хорошо! – крикнула мама из ванной. – Выбери диск.
Я начала перебирать в памяти свои любимые фильмы – музыкальные с Заком Эфроном или забавные комедии с неподражаемой Амандой Байнс. Но потом сообразила: все не то. Опять я думала лишь о себе.
– Мам, давай на твой вкус, – я выкладывала покупки на стол. – Что хочешь посмотреть ты?
Мама вошла в кухню, задумалась, открывая жидкий йогурт.
– Джона Хьюза! Любой! – выпила залпом и взялась за следующий.
У мамы была целая коллекция дисков Джона Хьюза. Она любила пересматривать его фильмы, когда накатывало плохое настроение, но и в радостные дни тоже. «Милашка в розовом», «16 свечей», «Скажи что-нибудь» – эти романтические истории мама часто включала «фоном», когда убирала квартиру или готовила. Но в самых любимых фильмах она не пропускала ни минуты, хоть картины были засмотрены до плеши в каждом кадре. «Феррис Бьюлер берет выходной», где Метью Бродерик был так молод и хорош собой, что в нем с трудом угадывался тот коренастый мужчина с грустным взглядом, в котором узнала его я. Мама хихикала как девочка каждый раз, когда непутевый директор школы вступал в схватку с уличным псом. И культовый фильм восьмидесятых «Клуб «Завтрак», под который мы с мамой могли танцевать, встав рядом и смешно передвигая ступни: носки врозь, носки внутрь. А для танцевальных шагов на полусогнутых ногах, когда мы дышали друг другу в затылок и синхронно размахивали локтями, будто командные пловцы, мы звали папу. Тогда получалось, что мы копируем героев фильма. Этот фильм я и выбрала сейчас. Пусть мы не станцуем наше коронное трио, но хоть за парное безумие – пятка-носок – я могла ручаться. Это был первый семейный вечер с тех пор, как ушел папа. И пусть нам было немного грустно, но и радостно от того, что продолжаем традицию, не забыли наши вечерние просмотры любимых фильмов. А если не забыли мы, то, может быть, не забыл и папа…
Фильдеперсовая дочь
В детстве я очень редко бывала шелковой, как говорят родители о послушных детях. А порой наставали такие времена, когда в меня словно бес вселялся. Хотелось спорить, капризничать, упираться, иногда даже кого-нибудь покусать. В эти дни папа называл меня «фильдеперсовая дочь». С одной стороны, фильдеперс – это шелковая нить, а с другой – что-то с вывертом.
Почему-то сейчас очень хотелось вспоминать детство, может, права была мама: меня тянуло в пору семейного счастья, точно ночь неминуемо стремится к рассвету.
Я спешила к Розочке, к бабушке, чья душа молодела с каждым днем. Сейчас, когда папа жил у нее, Розочка увлеклась рисованием. Дом стал походить на канцелярскую лавку: бумага, карандаши, акварель, пастель… Выставку работ бабушка любила устраивать на высоком холодильнике. Там, на магнитах, держалось все современное искусство – творение рук нашей талантливой Розочки!
Сегодня экспозиция пополнилась несколькими свежими работами. Маковый луг, такой сочный и выпуклый, будто выложенный из засахаренных цветочных лепестков. А еще нежный рисунок скованного морозом стекла. На третьем – кошка, лежащая на дощатой скамье. Кошка была такая пушистая, что мне показалось, будто Розочке помогал папа. Он один в нашей семье умел так прорисовать шерсть, что она буквально росла из бумаги. На кухонном столе вместо чашек и тарелок были разложены карандаши, отчего казалось, будто столешница покрыта пестрой скатертью.
– Помоги мне убрать рабочее место, – попросила Розочка. – Тогда попьем с тобой чаю, поболтаем по душам…
Я начала сгребать карандаши в кучу, но Розочка тут же остановила меня.
– Погоди, какая ты скорая! – Она достала множество коробочек. – Сюда складывай акварельные карандаши, а сюда – пастельные. Здесь – обычные цветные, а тут – графитовые…
– И как ты в них разбираешься? – удивлялась я.
– С карандашами все как раз очень просто…
Мне показалось, что бабушка хотела продолжить фразу, но потом передумала.
– Тебе тоже трудно из-за мамы с папой? – спросила я.
Розочка увлеченно раскладывала карандаши по коробкам, она опустила глаза, было непонятно, о чем она думает сейчас. Но когда бабушка посмотрела на меня, лицо ее оказалось безмятежным, как море в штиль.
– Да, это очень трудно! – Розочка улыбалась. – Теперь твой отец целыми днями мельтешит перед глазами, напоминает мне о возрасте. Это очень непочтительно с его стороны!
Она шутила, улыбалась. А я все пыталась вспомнить, что мне напоминает эта радость? И поняла: так же улыбалась мама с тех пор, как стала читать книги по психологии в ярких обложках. Было что-то загадочное в этих улыбках, они предназначались не всем и каждому, как сияет солнце в ясный день, эти улыбки «надевались» только для меня, оттого выглядели ущербными – будто одинокий мигающий фонарь на пустой темной улице. Я не стала рассказывать об этом Розочке, тогда получилось бы, что я раскрыла ее маленький секрет. Сама, без подсказки, впервые в жизни. А мне сейчас меньше всего хотелось взрослеть.
Мы накрыли стол для чаепития, сели друг против друга, но разговор почему-то не получался. Мы грызли крекеры, отхлебывали из старинных чашек бабушкин фирменный ягодный чай, но во рту было кисло. Врачи говорят, в голове все связано между собой: уши, горло, нос. Видимо, сейчас мои горькие мысли портили вкус ароматного чая, не давали насладиться им.
– В кого ты сейчас влюблена? – спросила Розочка, расценивая мою кислую мину как результат любовных страданий.
– Ни в кого, – твердо ответила я и даже расстроилась, потому что тотчас вспомнила Люка.
– Так-так, я вижу, на этот раз все серьезно, – хитро подмигнула Розочка. – Ну хорошо, признаешься, когда будешь готова…
Я сделала вид, что не обратила внимания на эту фразу с многозначительным подмигиванием, и спросила о том, что мне было важнее всего сейчас:
– Поможешь мне помирить папу с мамой? Я больше так не могу…
Розочка отставила хрупкую чашку и покачала головой.
– Боюсь, тут я тебе не помощник, – сказала она. – Они давно не дети, должны во всем сами разобраться.
– Ты же видишь, что они сами не могут! – вспылила я, выпуская пар, а потом тихо, еле слышно спросила: – Как думаешь, они еще любят друг друга?
– Я думаю, пришло время это узнать, – ответила бабушка и как ни в чем не бывало снова взялась за свою чашку.
И тут вернулись папа с Собакиным. Я кинулась к ним, начала тискать немытого с прогулки пса.
– Ты бы позвонила, предупредила, что придешь, – как всегда, недовольно бубнил папа. – Вместе погуляли бы.
– Имей в виду, что это не только твоя дочь, но и моя внучка! – с напускной строгостью сказала Розочка. – Раньше она приходила лишь ко мне, а теперь нам приходится делить ее, как апельсин на дольки: мне, тебе, Собакину…
Папа мыл Собакину лапы, а тот извивался, тявкал, тянул ко мне свою длинную мохнатую мордочку. И я целовала его в нос – мокрый, холодный. Розочка ушла к себе в комнату, она сказала, что ей хочется отдохнуть, но я знала: так она дает возможность нам с папой побыть наедине.
– Как там мама? – тихо, чтобы Собакин не подслушивал, спросил папа и кашлянул, хотя был совершенно здоров.
– Приходи, сам узнаешь, – тявкнула я вместо Собакина.
Папа еще раз кашлянул, из чего я поняла: возвращаться он по-прежнему не собирается.
– Пап, а расскажи, как вы познакомились? – Я пошла в атаку, пока решимость не покинула меня. – Ты помнишь ваше первое свидание?
– С кем?
– С Верой Брежневой! – Я была возмущена. – С мамой, конечно. С кем же еще?
И тут я впервые подумала: а что, если у папы появилась какая-то чужая, незнакомая женщина? Вовсе не мама. В горле запершило, хотелось кашлять, хотя я была так же здорова, как и мой отец.