– Для лучшего результата мне нужен свежий воздух, но я попытаюсь обойтись без него, – отвечала матушка.
Вскоре после этого доля ее работы сократилась. Новую одежду почти не изготавливали, и госпожа сказала:
– Ладно, шейте на улице, только смотрите не пачкайте ткани.
Стояла ранняя весна, и на деревьях распускались почки. В те дни на душе у меня было тревожно. Я наблюдала, как мисс Сара выходит в свет, как надевает пышные наряды и ездит на званые вечера. Она хотела скорей найти себе мужа и уехать. Перед ней распахивался весь мир, а передо мной двери закрылись – верней, никогда не открывались. Взрослея, я стала понимать, что и не откроются.
Госпожа продолжала таскать нас в столовую для молитв.
– Будьте довольны своей долей, ибо она от Господа.
Меня так и подмывало ответить: «А ты засунь свою долю куда-нибудь подальше».
Еще была маленькая Нина, сестра мисс Сары, ставшая для нее почти дочерью. Я тоже любила Нину, не любить ее было невозможно, но она завладела сердцем мисс Сары. Это правильно, но в моей душе поселилась пустота.
В тот день мы с матушкой разложили на корнях дерева все наши швейные принадлежности – нитки, мешочки с иглами, подушечки для булавок, ножницы и маленькую жестянку пчелиного воска для игл. Смазанная воском игла без усилий входит в ткань, к тому же я не любила шить, если не чувствовала запаха воска. С латунным наперстком на пальце, я заканчивала салфетку для туалетного столика из спальни госпожи, вышивая по краям виноградные лозы. Матушка говорила, что я превзошла ее в шитье я не пользовалась разметочным колесиком, но у меня всякий раз получались идеальные швы.
За два года до этого, когда мне исполнилось пятнадцать, госпожа сказала:
– Назначаю тебя помощницей швеи, Хетти. Ты должна всему обучиться и участвовать в работе.
Я начала учиться, поначалу едва иглу держала, но теперь стала официальной швеей, и на меня возложили часть матушкиных обязанностей.
Рядом с матушкой лежала деревянная шкатулка с лоскутами и стопка только что вырезанных красных и коричневых квадратов. Порывшись в шкатулке, она вытащила обрывок черной ткани. Я смотрела, как она на глаз вырезает три фигуры. Без всякого колебания, в этом фокус. Потом приколола фигуры на красный квадрат и начала пришивать. Матушка сидела ссутулившись, вытянув ноги перед собой, а руки ритмично двигались у груди.
Когда мы создали дерево духов, я сшила для нас по мешочку из старого тика. Мамин, набитый кусочками дерева, сейчас высовывался из-под воротника платья. Я похлопала по своему. Помимо амулетов из дерева, в нем хранилась пуговица мисс Сары.
– И какое одеяло ты сейчас шьешь? – спросила я.
– Одеяло нашей истории.
Я впервые слышала о подобном. Матушка сказала, что ее мать шила такое и мать матери. Вся ее родня в Африке, весь народ фон хранил свою историю на лоскутных одеялах.
Я оставила вышивку и стала рассматривать фигурки, которые пришивала мама, – мужчина, женщина и маленькая девочка между ними. Они держались за руки.
– Кто это?
– Закончу и расскажу тебе историю квадрат за квадратом.
Она улыбнулась, показывая редкие зубы.
Прикрепив фигурки людей, матушка вырезала маленькое лоскутное одеяльце с черными треугольниками и пришила его у ног девочки. Вырезала крошечные кандалы и цепи для их ног, а потом разбросала вокруг фигурок звезды. Некоторые были со светлыми шлейфами, другие лежали на земле. Это был рассказ о ночи, когда продали ее мать, мою бабушку, и с неба упали звезды.
Матушка торопилась, чтобы скорей перейти к истории, но чем больше она вырезала и пришивала, тем печальней становилась. Через некоторое время отложила работу в сторону:
– Пожалуй, надо подождать.
Потом взяла неоконченное одеяло – молочно-белое с розовыми цветами – наверняка для продажи. Матушка трудилась над ним без воодушевления. Солнечный свет заливал листву над головами, и я смотрела, как над ней играют тени.
Мне захотелось посплетничать.
– На званом вечере мисс Сара познакомилась с парнем и теперь говорит только о нем.
– У меня тоже есть кто-то в этом роде, – сказала мама.
Я взглянула на нее как на умалишенную, отложила в сторону пяльцы с вышивкой, и белая салфетка для столика угодила в грязь.
– И кто же он, откуда взялся?
– Когда в следующий раз пойдем на рынок, я тебе покажу его. Скажу только: он свободный чернокожий и он просто необыкновенный.
Мне не понравилось, что у нее от меня тайны.
– Ты собираешься замуж за этого необыкновенного свободного чернокожего? – резко спросила я.
– Нет, он уже женат.
Разумеется!
Мама выждала, пока я не успокоюсь:
– У него появились деньги, и он купил себе свободу. Стоил целое состояние, но у хозяина был карточный долг, и он заплатил за себя только пятьсот долларов. На оставшиеся деньги купил дом на Булл-стрит, двадцать, в трех кварталах от особняка губернатора.
– Откуда у него взялись все эти деньги?
– Выиграл в лотерею на Ист-Бей-стрит.
Я расхохоталась:
– Он так тебе сказал? Пожалуй, твой избранник самый счастливый раб из живущих на свете.
– Он выиграл десять лет назад, и все об этом знают. Купил билет, и ему повезло. Так бывает.
Контора лотереи находилась неподалеку от рынка, у доков. Я как-то проходила мимо нее, когда матушка учила меня делать покупки. Там всегда толпился народ – корабельные капитаны, городская стража, белые рабочие, свободные чернокожие, рабы, мулаты и креолы. Часто можно было увидеть двух-трех мужчин с шелковыми шейными платками и ожидающими экипажами за углом.
– Почему же ты не купила билет?
– Зачем попусту тратить деньги?
Последние пять лет матушка бросала все силы, оставшиеся после шитья для госпожи, на накопление векселей. Все эти годы она работала по найму, но уже не тайком – спасибо доброму Иисусу. Из-за ее поддельного жетона и тайных вылазок я начала седеть. Бывало, выдерну белый волос из головы и покажу ей:
– Посмотри, что ты со мной делаешь.
А она только отмахивалась:
– Я тут деньги зарабатываю, чтобы купить нам свободу, а ты беспокоишься о волосах.
Когда мне минуло тринадцать, госпожа наконец сдалась и разрешила матушке работать по найму. Не знаю почему. Возможно, устала твердить «нет». Может, нуждалась в деньгах, ведь матушка пополняла карман госпожи на сто долларов в год… И конечно же, сшитое матушкой в тот год лоскутное одеяло – подарок к Рождеству – пришлось очень кстати. Оно состояло из квадратов, каждый из которых был сшит из лоскутков одежды детей госпожи.
– Знаю, это не бог весть что, – сказала матушка, – но я сшила вам одеяло для воспоминаний о вашей семье. Когда дети разъедутся, вы сможете им укрываться.
Госпожа прикоснулась к каждому квадрату:
– Ах, это из платья, которое Мэри надела для первого выхода в свет… Это крестильное одеяльце Чарльза… Боже правый, первая рубашка Томаса для верховой езды.
Матушка не теряла времени даром, сразу же попросила госпожу разрешить ей работать по найму. Месяц спустя ее легально наняла женщина с Трэд-стрит. Мама оставляла себе двадцать центов с каждого доллара. Остальное доставалось госпоже, но я знала, что матушка продает на сторону капоры с рюшами, махровые покрывала, лоскутные одеяла – все, что не требовало примерки.
Она заставляла меня регулярно подсчитывать деньги. Дошло до ста девяноста долларов. Мне не хотелось говорить маме, что, узнав про такую кучу денег, госпожа рассердится, однако вряд ли нас продаст.
– Мы слишком хорошие швеи, чтобы госпожа нас отпустила, – задумчиво сказала я.
– Если откажет, станем шить очень плохо и очень быстро.
– А почему ты думаешь, что она не продаст нас кому-нибудь назло?
Матушка перестала работать, казалось, задор ее иссяк. Выглядела она уставшей.
– Этим шансом надо воспользоваться, или мы кончим, как Снежок.
Бедняга умер ночью прошлым летом. Споткнулся в уборной. Тетка подвязала ему челюсть, чтобы душа не вылетела, и, перед тем как положить в гроб, его на двое суток поместили на охлаждающую плиту в кухонном корпусе. Этот человек всю жизнь возил Гримке по городу. Место кучера занял Сейб, и еще хозяева взяли с плантации нового паренька на должность лакея. Его звали Гудис, он косил на один глаз и часто поглядывал на меня.
– Парень заприметил тебя, – улыбнулась матушка.
– Не хочу, чтобы меня запримечали.
– И ладно, – сказала она. – Я смогу купить свободу себе и тебе. Если заведешь мужа, пусть сам освобождается.
Я завязала узелок и переместила пяльцы с вышивкой, говоря себе: «Не хочу никакого мужа и не собираюсь кончить жизнь, как Снежок, на холодной плите в кухонном корпусе».
– Сколько будет стоить выкупить нас обеих? – спросила я.
Я завязала узелок и переместила пяльцы с вышивкой, говоря себе: «Не хочу никакого мужа и не собираюсь кончить жизнь, как Снежок, на холодной плите в кухонном корпусе».
– Сколько будет стоить выкупить нас обеих? – спросила я.
Матушка воткнула иголку в ткань.
– Вот это тебе и придется разузнать.
СараДо встречи с Берком Уильямсом мне не приходило в голову вести дневник. Теперь же подумала, что, описывая свои чувства, смогу управлять ими и даже обуздать то, что преподобный Холл называл «приступами похоти».
Оно того стоило! Страсть, перенесенная на страницы дневника, который запрятан в шляпную коробку в шкафу, нисколько не ослабевает.
20 февраля 1811 года
Раньше мне казалось, что романтическая любовь – это приятная эйфория, а вовсе не страдание! Подумать только, всего несколько недель назад я считала самой большой своей бедой мой изголодавшийся ум. Теперь страдаю от сердечных мук. Мистер Уильямс, вы меня терзаете, словно я подхватила тропическую лихорадку. И не знаю, хочу ли исцеления.
Мой дневник изобиловал подобными выспренними излияниями.
3 марта
Мистер Уильямс, почему вы не заезжаете? Несправедливо, что я вынуждена ждать от вас действий. Почему я, женщина, должна зависеть от вас? Почему не могу послать приглашение? Кто только придумал эти несправедливые правила? Мужчины, вот кто. Бог задумал женщину как подчиненное создание. Я в возмущении!
9 марта
Прошел целый месяц, и теперь я понимаю: то, что произошло на балконе между мистером Уильямсом и мной, глупышкой, было фарсом. Он бесстыдно играл со мной. Даже тогда я это понимала! Легкомысленный невежа! Уж скорей я заговорю с дьяволом, чем с ним!
Когда я не была занята своими чувствами, заботами о маленькой Нине или пресечением маминых попыток вовлечь меня во всякую женскую ерунду, то рылась в приглашениях и визитках, оставленных на столике у парадной двери. Во время дневного сна Нины заставляла Подарочка прикатывать в мою комнату медную ванну и наполнять ее несколькими ведрами пузырящейся воды из прачечной.
Эта ванна – современное чудо, привезенное из Франции через Виргинию, – была на устах у всего Чарльстона. Похожая на подвижную тележку, она путешествовала на скрипучих колесиках из комнаты в комнату. В ней сидели. Не надо было стоять в тазу и лить на себя воду – нет, можно полностью погрузиться в воду! С одной стороны в ванне имелся клапан для слива использованной воды. Мама велела рабам выкатывать ванну на веранду ближе к перилам и сливать воду во двор. Низвергающиеся в сад водопады сообщали соседям о том, что чистоплотные Гримке опять купались.
Когда незадолго до полудня в мартовские иды в дом доставили записку, нацарапанную небрежным почерком, я вцепилась в нее раньше матери.
15 марта
Берк Уильямс приветствует Сару Гримке и просит составить ему компанию завтра вечером. Он сочтет за честь для себя, если сможет быть к ее услугам.
P. S. Прошу извинить меня за взятую взаймы бумагу.
Я замерла на миг, потом положила записку на столик, думая: «Какое кому дело до того, что бумага позаимствована?», но быстро вышла из оцепенения. В приступе бурного восторга помчалась к себе в комнату и закружилась в диком танце, совсем позабыв про Подарочка с Ниной. Они расставляли под окном на полу игрушечный чайный сервиз. Я повернулась и натолкнулась на изумленные взгляды.
– Наверное, получила весточку от того парня, – сказала Подарочек.
Она единственная о нем знала.
– Какого парня? – спросила Нина, и мне пришлось рассказать ей о мистере Уильямсе.
В этот момент мама, должно быть, отправляла ответ на приглашение, вознося благодарность Господу, и ей и в голову не пришло бы разузнать о его верительных грамотах.
– Ты женишься, как и Томас? – спросила Нина.
Свадьба брата должна была состояться через два с половиной месяца, но уже сейчас она стала точкой отсчета для всех событий.
– Надеюсь, что да, – ответила я, и эта мысль показалась мне вполне осуществимой.
Я не превращусь в засушенный цветок, забытый между страницами книги.
* * *Мы ждали мистера Уильямса к восьми часам, но прошло десять минут после означенного времени, а его не было. Шея матери от негодования пошла красными пятнами, а отец все время держал в руках часы. Мы трое сидели с таким видом, словно ожидали похоронную процессию. Я боялась, что он вовсе не придет, а если и появится, то очень ненадолго. По традиции после комендантского часа для рабов – девять часов зимой и десять летом – джентльменам-визитерам надлежало покинуть гостиные. Когда раздавалась барабанная дробь и рабы уходили с улиц, кавалеры как по команде вставали.
Мистер Уильямс постучал в дверь в четверть девятого. Томфри проводил его в гостиную, я подняла к лицу веер – нелепое сооружение из куриных перьев, – а мои родители поднялись с холодной учтивостью и предложили ему кресло справа от камина. Мне велено было сесть в кресло слева, то есть нас разделяла каминная ширма, и, чтобы взглянуть друг на друга, приходилось выворачивать шею. А жаль, он казался еще красивее, чем я запомнила. Лицо его загорело, а волосы немного отросли и завивались за ушами. Почувствовав исходящий от него аромат лаймового мыла, я затрепетала – настоящий приступ похоти.
После извинений и обязательных фраз отец перешел к делу:
– Скажите, мистер Уильямс, чем занимается ваша семья?
– Сэр, мой отец владеет лавкой серебряных изделий на Куин-стрит. Ее основал мой прадед, она крупнейшая серебряная лавка на Юге.
Он говорил с нескрываемой гордостью, однако напряженная тишина, предшествующая визиту, вновь повисла в комнате. Дочь Гримке выйдет замуж за сына плантатора, который до вступления в права наследования будет изучать право, медицину, религию или архитектуру.
– Лавка, говорите? – спросила мать, оттягивая время, чтобы постигнуть смысл сказанного.
– Верно, мадам.
Она повернулась к отцу:
– Лавка серебряных изделий, Джон.
Отец кивнул, на лице у него читалось: «Лавочник». Мысль эта витала в воздухе, сгущаясь над его лбом.
– Мы часто бываем в этом магазине! – просияв, воскликнула я, будто эти моменты – самые яркие в моей жизни.
Мама пришла ко мне на помощь:
– Правда бываем. Это замечательный магазин, Джон.
Мистер Уильямс подался вперед и обратился к отцу:
– Сэр, у моего деда была мечта – дать нашему городу магазин серебряных изделий, который был бы достоин магазина, открытого вашим дедом Джоном Полом Гримке. Он находился на углу Куин и Митинг-стрит, не так ли? Мой дед считал вашего величайшим серебряных дел мастером в стране, превосходящим мистера Ревира.
О-о, какой находчивый человек! Я повернулась в кресле, чтобы лучше рассмотреть его. Дал нам понять в форме комплимента, что он здесь не единственный выходец из класса торговцев. Разумеется, разница в том, что Джон Пол Гримке удачно использовал прибыль от магазина: вложил ее в хлопковый бизнес и земельные участки на юге страны. Будучи амбициозным и расчетливым, он проложил себе путь в аристократические круги Чарльстона. Тем не менее мистер Уильямс вовремя нанес удар.
Пристально посмотрев на него, отец произнес одно слово:
– Понимаю.
Думаю, в тот момент отец действительно разгадал мистера Уильямса.
Томфри подал чай с бисквитами, и разговор опять перешел на банальности, но прервался, едва прогремела барабанная дробь. Мистер Уильямс поднялся, и я почувствовала себя опустошенной. К моему удивлению, мама настойчиво приглашала его вновь посетить нас, и я заметила, как в изумлении поднялась густая отцовская бровь.
– Можно, я провожу гостя до двери? – спросила я.
– Конечно, дорогая, но с вами пойдет Томфри.
Мы вышли из комнаты вслед за Томфри, а за дверью мистер Уильямс остановился и положил ладонь мне на плечо.
– Вы сегодня очаровательны, – прошептал он, приближая свое лицо к моему. – Соблаговолите подарить мне прядь своих волос, чтобы не так больно было расставаться.
– Прядь волос?
– Как знак вашей любви.
Я поднесла куриные перья к пылающему лицу.
Он вложил мне в ладонь белый носовой платок.
– Заверните в него прядь и перекиньте через ограду на Джордж-стрит. Я буду ждать.
Сделав это волнующее распоряжение, он улыбнулся мне – и как улыбнулся! – и направился к двери, где в нетерпении ждал Томфри.
Возвращаясь в гостиную к родителям, я остановилась у двери и услышала разговор о себе.