Он запнулся, раздумывая, не настал ли удобный момент, чтобы раз и навсегда порвать с этой женщиной, но вспомнил о том, что она располагает сведениями о канонике Докре.
— О чем же? Ну, я слушаю!
Он в нерешительности покачал головой, удерживая себя от слишком дерзкой и гнусной лжи.
— Раз вы настаиваете… признаюсь, хотя мне очень трудно это сделать… уже много лет я связан с одной женщиной… добавлю сразу, что сейчас наши отношения носят чисто дружеский характер.
— Очень хорошо, — прервала его мадам Шантелув, — ваши семейные обстоятельства прояснились.
— И если уж вы хотите знать всю правду… — Дюрталь понизил голос, — у меня есть ребенок от нее.
— У вас есть ребенок! О, бедный мой друг!
Она порывисто встала.
— Что ж, мне остается только удалиться. Прощайте, больше вы меня никогда не увидите.
Он схватил ее за руки, довольный своей выдумкой и немного смущенный ее грубой примитивностью, и стал умолять мадам Шантелув остаться хоть ненадолго.
Она не соглашалась. Тогда он притянул ее к себе, принялся ласкать и целовать ей волосы. Ее взгляд утонул на дне его глаз.
— Ну же, — сказала она, — идем, — она кивнула в сторону спальни. — Или нет, подожди здесь, пока я разденусь.
— Нет, нет…
— Да!
«Ну вот, все начинается сначала», — он безвольно опустился на стул. Его терзала мучительная тоска.
Он разделся и, согреваясь у камина, ждал, пока она ляжет.
И снова он почувствовал холодные прикосновения ее гуттаперчевого тела.
— Мне действительно не стоит больше приходить сюда?
Он не ответил. Ему было ясно, что она не собирается расставаться с ним, и в его душу закралось опасение, что не так-то просто будет отделаться от нее.
— Ответь мне!
Чтобы избежать ответа, он уткнулся лицом в ее шею.
— Шепни мне ответ в уши!
Он удвоил свои усилия, чтобы заставить ее замолчать. Наконец он перевел дух, усталый, разочарованный, но счастливый тем, что все позади. Она обняла его за шею и впилась ему в губы. Но он был грустен, расслаблен и не обращал внимания на ее ласки. Она изогнулась в порыве страсти и добилась своего — он застонал.
— Ага! — ликовала она, — ты кричишь!
Он чувствовал себя изнуренным, разбитым, у него тяжело стучало в висках, он не в силах был собраться с мыслями.
Кое-как склеив себя по частям, он встал и поплелся в кабинет одеваться, оставив в ее распоряжении спальню.
Пламя свечи горело за занавеской, разделявшей комнаты.
Время от времени оно исчезало, оттесненное силуэтом Гиацинты, но тут же снова выныривало из небытия.
— Ах, мой бедный друг, так, значит, у вас есть ребенок!
«Все-таки сработало», — отметил он про себя.
— Да, девочка.
— И сколько же ей лет?
— Скоро шесть.
И он опустился в описание: она блондинка, очень умненькая, живая, но, к сожалению, часто болеет и требует постоянного внимания и забот.
— Должно быть, вы часто переживаете поистине мучительные минуты, — ее голос дрогнул.
— О, еще бы! Кто позаботится об этих несчастных, если я завтра умру!
«Она клюнула!» Мадам Шантелув поверила в существование ребенка. Ее сердце сжалось от сострадания к девочке и ее матери, к глазам подступили слезы.
«Он несчастлив, — думала она, — даже улыбка не может скрыть его постоянную грусть».
Она отодвинула занавеску и вошла в кабинет.
Он взглянул на нее и вдруг понял, что ее чувства не притворны, что она действительно привязана к нему. Если бы не ее посягательства на его тело! Если бы не ее претензии! Они могли бы быть друзьями, умеренно грешить, ни на что особенное не замахиваясь… Но нет, это невозможно. В ее глазах отрава, в очертаниях рта проступает страшный оскал хищника.
Она села за его письменный стол и рассеянно вертела в руках перо.
— Вы работали до моего прихода? Как продвигается история Жиля де Рэ?
— Не так быстро, как мне хотелось бы. Чтобы иметь полное представление о средневековом сатанизме, нужно вжиться в эту эпоху. Мне не хватает общения с сатанистами, а ведь их полно среди нас. Наверное, их практика изменилась, но душевный склад, я уверен, остался прежним, да и цели не тронуло время.
Он прямо посмотрел ей в глаза и, сочтя, что история о ребенке оказала на нее благотворное действие, поднял паруса и пошел на абордаж.
— Вот если бы ваш муж рассказал мне о том, что ему известно о канонике Докре!
Ее глаза затуманились, но она молчала.
— Конечно, Шантелув подозревает нас…
Она оборвала его:
— При чем здесь мой муж! Наши отношения касаются только нас. Когда я ухожу из дома, он страдает, так было и сегодня, тем более, что он прекрасно знал, куда я направляюсь. Но я считаю, что никто не имеет права контролировать поступки другого человека. Он точно так же, как и я, свободен распоряжаться своим временем, как ему заблагорассудится, и может идти, куда ему вздумается. В мои обязанности входит следить за домом, заботиться о нем и о том, чтобы никто не ущемлял его интересов, любить его, как полагается преданной жене, — и я с радостью все это выполняю. Что ж до меня, то мои поступки не касаются ни его, ни кого бы то ни было еще!
Она говорила резко и решительно.
— Черт! у вас своеобразные взгляды на роль мужа в семейной жизни!
— Да, я знаю, в том мире, в котором я живу, не приняты такие отношения. Вы, должно быть, тоже не разделяете мое мнение. Мои принципы причиняли много горя моему первому мужу. Но у меня железная воля, и я умею подчинить себе тех, кто меня любит. Я ненавижу вранье, и поэтому, когда через несколько лет замужества я влюбилась, то сразу же сказала об этом мужу и открыто призналась в том, что изменила ему.
— Могу ли я спросить, как он принял эту новость?
— За одну ночь он поседел, настолько сильным было его горе. Он не мог принять этого предательства с моей стороны и покончил с собой.
— Ну и ну! — спокойный, уверенный тон этой женщины поразил Дюрталя. — А если бы он решил убить вас?
Она пожала плечами и смахнула клочок кошачьей шерсти, прилипший к ее платью.
— Но теперь-то вы обладаете большей свободой. Ваш второй муж…
— Прошу вас, оставьте в покое моего второго мужа. Это прекрасный человек, заслуживающий лучшей жены, чем я. Мне остается только восхищаться им, и я люблю его в тех границах, которые он сам возвел. И давайте поговорим о чем-нибудь другом, с меня вполне достаточно неприятных бесед с моим духовником, который запрещает мне приближаться к алтарю.
Он в изумлении смотрел на нее. Перед ним была совершенно новая Гиацинта — суровая и непреклонная, о существовании которой он и не подозревал. Совершенно бесстрастно она рассказала о самоубийстве ее первого мужа, казалось, она считает, что ей не в чем себя упрекнуть. Она выглядела безжалостной, а ведь только что она искренне сочувствовала Дюрталю, поверив в его отцовство. Дюрталь содрогнулся. Но, быть может, она, как и он, просто-напросто ломает комедию!
Разговор принял неожиданный для него оборот, он мучительно обдумывал, как бы ему вернуться к сатанисту Докру.
— Забудем обо всем этом, — сказала Гиацинта, подходя к нему. Она улыбнулась и снова стала прежней Гиацинтой.
— Но если из-за меня вы лишены причастия…
— Теперь вы не сможете жаловаться, что я вас не люблю, — прервала она его и поцеловала.
Он вежливо обнял ее, она тихонько застонала, и он счел благоразумным отстраниться.
— Ваш духовник так строг?
— Да, он старой закалки. Совершенно неподкупен. Но я специально выбрала себе в духовники именно такого человека.
— Если бы я был женщиной, то обратился бы, наоборот, к ласковому, снисходительному священнику, который не стал бы ворошить мои грешки. Он смазывал бы маслом пружинки моих признаний, мягкими движениями извлекал на свет мои проступки. Говорят, в духовников часто влюбляются, возможно, не у всех хватает выдержки и тогда…
— О, и тогда происходит инцест, потому что священник является духовным отцом, к тому же это преступление отягощается святотатством, ведь сан налагает определенные обязательства перед Богом! Это безумие! — нервно проговорила она, обращаясь больше к самой себе.
Он наблюдал за ней. Знакомое сияние мерцало в ее близоруких глазах. Ему показалось, что он невольно попал в больное место.
— Ну, — он улыбнулся, — вы по-прежнему изменяете мне с моим двойником?
— Не понимаю…
— Приходит ли к вам по ночам инкуб в моем облике?
— Нет. Теперь вы мой, и нет необходимости прибегать к воображению.
— Да вы настоящая сатанистка, догадываетесь ли вы об этом?
— Возможно, я так много общалась со священниками!
— Неплохой ответ! — Он слегка поклонился ей. — Дорогая моя Гиацинта, окажите мне услугу, ответьте на один вопрос. Вы знакомы с каноником Докром?
— Да.
— Что он собой представляет? Я так часто слышу о нем.
— От кого?
— От Гевэнгея и от де Герми.
— А! Так вы общаетесь с астрологом. Да, он когда-то встречался с каноником в нашем доме. Но я не знала, что Докр как-то связан с де Герми, который в те времена был у нас редким гостем.
— Да нет, между ними нет никаких отношений. Де Герми даже никогда не видел Докра, он просто тоже много слышал о нем от Гевэнгея. Неужели то, в чем обвиняют каноника, правда?
— Ну, не знаю. Докр очень учтивый человек, он хорошо воспитан и прекрасно образован. Одно время он состоял духовником при королевской фамилии и, несомненно, стал бы епископом, если бы не сложил с себя сан. О нем говорят много плохого, но духовенство так любит сплетни.
— Но ведь вы лично знаете его!
— Да, он даже был моим духовным отцом.
— Тем более вам должно быть многое известно о нем.
— Допустим, что вы правы. Вы весь вечер ходите вокруг да около. Скажите прямо, что вас так интересует?
— О, любые сведения о нем! Хорош ли он собой, богат ли?
— Ему сорок лет, у него приятная внешность, и он тратит большие суммы денег.
— А вы верите в то, что он занимается колдовством и служит черные мессы?
— Это очень может быть.
— Простите мою настойчивость… мне не следует допытываться, тянуть жилы… могу ли я задать вам нескромный вопрос? Эта ваша способность вызывать инкуб…
— Да, я научилась этому от него. Надеюсь, теперь вы удовлетворены.
— И да, и нет. Спасибо, что вы были так добры и ответили на мои вопросы. Боюсь, я злоупотребляю вашим доверием… но не подскажете ли вы мне способа увидеть каноника Докра?
— Он в Ниме.
— Прошу прощения, в данный момент он в Париже.
— А! Вы в курсе! Что ж, даже если я и знаю такой способ, будьте уверены, я не скажу вам о нем. Вам не следует общаться с ним.
— Вы полагаете, что он опасен?
— Мне хотелось бы воздержаться от комментариев. Но у вас с ним не может быть ничего общего.
— Но мне необходимо расспросить его о сатанизме. Моя книга…
— Вам придется прибегнуть к другим источникам. И вообще, — она подошла к зеркалу и надела шляпку, — муж порвал с этим страшным человеком, он больше не бывает у нас.
— Но это не основание для того, чтобы…
— Чтобы что?
— Чтобы… впрочем, ладно, — у него чуть было не сорвалось: «чтобы вы отказались от общения с ним».
Она не настаивала. Поправив волосы под вуалью, она улыбнулась своему отражению. Он взял ее за руки и поцеловал.
— Когда я снова увижу вас?
— Насколько я поняла, мне не следует больше появляться здесь.
— О, вы прекрасно знаете, что я люблю вас, вижу в вас друга… скажите, когда вы сможете прийти?
— Послезавтра, если это не нарушит ваши планы.
— О, конечно же, нет!
— Ну, тогда до встречи!
Они поцеловались.
— И забудьте о канонике Докре! — Она погрозила ему пальцем и исчезла.
«Провались ты со своими недомолвками!» — возмутился он, запирая за ней дверь.
XVI
Если вдуматься, все выглядит очень странно, — размышлял Дюрталь. — Я выстоял в самый трудный момент, когда, по идее, моя воля должна была ослабнуть, я не уступил Гиацинте, явно намеревавшейся надолго обосноваться здесь, но потом, пребывая в совершенно здравом рассудке, я сам стал умолять ее бывать у меня! Правда, у меня не было твердого намерения порвать с ней окончательно, нельзя же ее спровадить, как какую-нибудь девку, — он прикинул, является ли этот довод оправданием его непоследовательности. — И потом, я надеялся выведать у нее что-нибудь о канонике Докре. Да, но в этом мне не повезло. Как бы мне разговорить ее? Вчера она держалась настороженно и отвечала по возможности односложно.
Что связывает ее с этим аббатом? Он был ее духовником и, по ее собственному признанию, научил ее обращаться к инкубам. Наверняка она была его любовницей. Она постоянно вращается среди духовенства, и кто знает, скольких еще она околдовала своими чарами. Ведь именно священники пользуются ее особым расположением. Эх! Если бы я был вхож в эти круги, то наверняка узнал бы массу занятных подробностей о ней и о ее муже. Странно, Шантелув снискал себе довольно плачевную репутацию, но ее тень не коснулась мадам Шантелув. Я не слышал, чтобы кто-нибудь рассказывал о ее похождениях… хотя это не так уж удивительно, ведь Шантелув известен не только среди духовенства и в светском обществе, он подвизается и в кругах литераторов и, естественно, является объектом всяческих пересудов, но в тех домах, где я бываю, не принято приглашать религиозных деятелей, и потом, аббаты — весьма скрытные натуры, а ее избранники — именно те, кто облечен саном. Но как объяснить ее визиты ко мне? Разве что сутаны стали вызывать у нее тошноту, и она решила отдохнуть от черночулочников. Так сказать, каникулы на мирском островке.
Как бы то ни было, она очень странная женщина. Чем больше я ее узнаю, тем меньше понимаю. Я наблюдал ее в трех ипостасях.
Сначала передо мной была светская дама, сдержанная, даже высокомерная, а в более интимной обстановке — сердечная, даже ласковая.
Затем я лицезрел ее в постели, все в ней было другим: и манера держаться, и тембр голоса, отбросив всякий стыд, она, словно гулящая девка, изрыгала какие-то сальности.
Наконец вчера она показала себя настоящей бестией, сатанисткой, циничной и угрюмой.
И все это сплавлено воедино? Каким образом? Не знаю… Уж не лицемерие ли цементирует эти противоречивые облики? Хотя нет, иногда она настолько откровенна, что это даже обескураживает. Возможно, в такие минуты она просто позволяет себе расслабиться, забыться. Впрочем, к чему пытаться понять характер этой похотливой ханжи! Мои опасения не подтвердились, она не требует, чтобы я развлекал ее, не настаивает на том, чтобы я обедал в ее доме, не ищет каких-нибудь выгод, не заманивает меня в ловушку, опасную, двусмысленную ситуацию. Чего же еще? Лучшую возлюбленную мне не найти. Да, но я и не настроен кого-нибудь искать, я предпочел бы вверять свое тело в продажные руки, за двадцать франков ко мне бы отнеслись с должным вниманием. Да и вообще, только проститутки умеют стряпать пикантные кушанья из чувств.
Странно, вдруг пришло ему в голову, как соблюдаются определенные пропорции. Жиль де Рэ тоже имеет три облика.
Сначала смелый и набожный вояка.
Затем творец, натура изысканная, хотя и преступная.
Под конец — кающийся грешник, мистик.
Эти перемены происходили резко, одним рывком. Если взять всю его жизнь в целом, то на каждый порок приходится добродетель в противовес, но между ними пропасть.
Он был гордецом, болезненно-самолюбивым, но в порыве раскаяния пал на колени перед толпой, униженный, в слезах, которые могли бы течь по щекам святого.
Его жестокость была нечеловеческой, и тем не менее он знал, что такое милосердие, был предан своим друзьям, ухаживал за ними, как за кровными братьями, когда они попадали в лапы дьяволу и оказывались между жизнью и смертью.
Он был нетерпелив, но умел ждать, был смел перед лицом врага, но трепетал перед могуществом зверя из бездны, имел деспотичный, не знавший пощады характер, но слабел, заслышав лесть, которую источали его прихлебатели. Он пережил и взлеты и падения, но его душа никогда не паслась на равнинах, в пампасах. Где та тропинка, которая соединила бы эти противоречия? Когда его спросили, кто внушил ему мысль о подобных преступлениях, он ответил: «Никто, меня толкнуло на это мое воображение, во всем виноваты мои тайные помыслы, мои привычки, склонность к распутству и оргиям».
Он обвинял себя в праздности, утверждал, что изысканная кухня и излишества, которые он себе позволял, выпустили дремавшего хищника на свободу.
Он был далек от минутных, преходящих страстей, изведал глубины добра и зла, душа его билась в пучинах этих двух крайностей. Он умер в возрасте тридцати шести лет, испив до дна стихию необузданных радостей и неутолимых печалей. Он любил на краю смерти, прикасался губами к неподдельным мукам и ужасу, задыхался в объятиях неумолимого раскаяния, ненасытная тоска пожирала его. Он все испробовал, и ему нечего было ждать от земной жизни.
Дюрталь перелистал свои записи. Итак, близилось возмездие. В предыдущих главах он писал о том, что жители прилегавших к замкам маршала мест дознались, кто то чудовище, которое похищает и убивает их детей. Но никто не осмеливался вслух заговорить об этом. Едва завидев хищника, все бросались врассыпную, укрывались в своих домах, за высокими изгородями.
Мрачный и надменный, Жиль проезжал по опустевшим деревням, мимо запертых дверей. Он бы уверен в своей безнаказанности, ибо любой крестьянин счел бы безумием выступить против господина, одного слова которого было бы достаточно, чтобы вздернуть его на ближайшем дереве.
Простой люд боялся его, а пэры не желали связываться с ним из-за каких-то мужланов, сам же герцог Бретани, Жан V, был к нему милостив, потому что стремился за бесценок скупить у него все земли.