Элия Барсело Тысяча евро за жизнь
Рассветные сумерки постепенно осветили сине-зелёные тенты и придали пространству вид подводной пещеры. С каждым щелчком минутной стрелки, перескакивающей на следующее деление стенных часов, оба они вздрагивали и озирались в комнате, чтобы затем снова затеряться взглядом в умиротворяющих ландшафтах, украшающих стены.
Оба были в голубых халатах, обычных для европейских больниц, оба темнокожие — он темнее, чем она, — и оба явно находились в почти невыносимом напряжении. Ёрзали, сидя на пластиковых стульях, и при малейшем звуке, нарушающем полную тишину, нервно оглядывались на дверь.
Мужчина — молодой, высокий и мускулистый — со вздохом встал и подошёл к панорамным окнам, выходящим в просторный сад. Она молча проводила его взглядом и тоже стала смотреть на зелёные, усеянные цветами газоны, на пальмы, которые мягко покачивались от морского бриза. Как ей захотелось туда — пробежать босиком по траве, до самого пляжа… чтобы волны касались её ног, пока те не покроются гусиной кожей.
Она спросила себя, доведётся ли ей когда-нибудь снова ощутить солнце на своей коже и воду на волосах после того, как они сделают с ней то, что собираются. Она хотела спросить об этом доктора Мендозу, но ответ знала уже наперёд: да, конечно. Мол, разумеется, есть границы, она это знает, но потеряет она не так много, как ей кажется. Мол, не надо воспринимать это так трагично, в конце концов, есть законы, которые регулируют, сколько можно у неё забрать, а в Европе к законам относятся очень серьёзно.
В Европе ко всему относятся серьёзно, в первую очередь к евро — это царь и бог старого мира. И нового тоже. И всех других миров, какие только можно себе представить.
Он и привёл её сюда. Привёл их обоих, мысленно дополнила она и краем глаза посмотрела на мужчину, который вместе с ней ждал здесь своей участи. Он был очень хорош собой — темнокожий, с чуть ли не европейскими чертами лица, узким прямым носом и высокими скулами. Прямой, как копьё, и такой рослый, что ей пришлось задирать голову, чтобы взглянуть на его волосы, падавшие на плечи сотнями тонких косичек. Она спросила себя, из какой страны он может быть родом, но тут же сама себе ответила, что это неважно. Как и она, из какой-нибудь африканской, одной из тех, что дышат на ладан. Его семья, как и её, перешагнула, должно быть, границу абсолютной нужды, и он, как и она, пришёл к выводу, что может дать им только один шанс выжить, продав то немногое, чем обладал, — единственное, что ещё ценилось на европейском рынке: собственное тело, такое молодое, привлекательное и здоровое, что один из многих европейских миллионеров пожелал его купить. В том случае, если структуры молодого мозга при благоприятном стечении обстоятельств окажутся подходящими к его собственным. Происходило это столь редко, что граничило с чудом, однако время от времени такое случалось, как это случилось и у неё и как, должно быть, случилось у этого молодого человека, раз уж он здесь, в голубом халате и со своим взглядом, потерявшимся в море у горизонта.
Когда её допустили к участию в программе, она была одной из семисот девушек, сплошь африканок и азиаток. Через месяц их число сократилось до пятидесяти. Теперь, после четырёх месяцев анализов и тестов, остались только она и Ясмина. Ясмина была марокканка и делила с ней комнату с тех пор, как было решено внести их обеих в лист ожидания. А вчера доктор Мендоза попросил её прийти сюда сегодня утром натощак, — возможно, сегодня и будет проведена окончательная операция. Если она пройдёт успешно, её семья, которая уже получила тысячу евро, когда её допустили к участию в проекте, получит головокружительную сумму в десять тысяч, и больше им уже никогда не придётся беспокоиться о том, как выжить в Эфиопии.
Она отёрла ладонью влажный лоб и вздохнула. Как бы ей хотелось ещё раз взглянуть на себя в зеркало, чтобы впоследствии вспоминать, как выглядело её лицо в последний день. Но во всей клинике не было ни зеркал, ни каких-либо отражающих поверхностей, она уже полгода не видела себя. Во внешнем мире она могла оценить свою внешность хотя бы по реакции окружающих, но здесь и это было невозможно. Врачи обращались с ней приветливо, но скорее как с высокоточным техническим прибором, чем с человеческим существом. И остальные участники проекта почти не реагировали, все были слишком заняты своими собственными страхами — изнуряющей задачей осознать, какое решение они приняли и что теперь с ними станет. Только с Ясминой у неё установились в последнее время доверительные отношения, которые давали возможность говорить друг другу такие вещи, как: «У тебя сегодня волосы блестят как-то по-особенному», — или: «У тебя красивые глаза», — или: «Ты сегодня утром прелестно выглядишь». Это не всегда соответствовало действительности, но обе научились замечать, когда другая нуждается в паре приветливых слов, и обе знали, что не играет роли, всегда ли это правда.
Ей будет недоставать Ясмины, когда она покинет больницу. По своей семье она с какого-то времени больше не скучала, — уже в тот день, когда уезжала из дома, она сознательно начала забывать их. Ей было ясно, что она никогда больше к ним не вернётся, и они это тоже знали: её родители, её бабушка, семеро её сестёр и братьев… В принципе, она умерла в день своего прибытия в санаторий Пунта-Азул.
Вот тихонько открылась дверь, и пальцы в перчатках поманили к себе юношу. Он вздрогнул и отступил от окна. Она заметила бисеринки пота на его лице и, не раздумывая, встала со стула, поймала взглядом его глаза — жёлтые и широко распахнутые. Она протянула ему руку, чтобы передать ему свою силу. Перед тем как покинуть помещение под её неотступным взглядом, юноша повернулся к ней и на несколько секунд обнял, как брат. У неё оставалось совсем мало времени, чтобы осенить его лоб крестным знамением, — может, он был вовсе и не христианин, но это не играло роли. Затем медсестра увела его навстречу неизвестному.
Когда через три минуты настал её черёд, не было никого, кто обнял бы её, никого, кто благословил бы её на прощанье.
В большом комфортабельном кабинете доктора Мендозы с жужжанием погас монитор, экран стал чёрным. На несколько долгих секунд воцарилась тишина. Затем Мендоза с улыбкой повернулся к своим клиентам.
— Ну, сеньор Пейро, сеньора Саладрига, что скажете? Разве они не великолепны?
— Девушка настоящая красавица, — сказал мужчина, откашлявшись. — Эфиопка, не так ли?
— Вообще-то мне нельзя вам это говорить, — продолжал улыбаться Мендоза, — но да, эфиопка. Страна происхождения нескольких красивейших в мире женщин.
— А он? — спросила дама. — Раз уж мы… — Она улыбнулась своему мужу.
— Он из Мали.
— Не слишком ли он… чёрен? — спросил сеньор Пейро, хорошо отдавая себе отчёт в том, что его вопрос не политнекорректен.
— Черты лица у него европейские, как вы, наверное, заметили. Если цвет его кожи будет представлять собой проблему, мы доведём её до нужного состояния, но позднее, после проведения трансфера.
— Что скажешь ты? — спросил Пейро свою жену.
— Я нахожу его очень привлекательным, несмотря на цвет.
— Подумайте и о том, что у него великолепная конституция. Вам очень повезло. Оба они эстетически безупречны и, сверх того, как я уже говорил, превосходно совместимы с вами. Лучшего и пожелать нельзя.
— Они оба знают, что с ними будет? — спросила женщина.
— Они информированы, как положено, и подписали все необходимые документы. Теперь решение за вами.
— И если мы откажемся?
— Тогда они оба останутся здесь, пока мы не подберём других подходящих клиентов. Но, позвольте мне сказать вам, почти невозможно будет найти такую же высокую степень совместимости, как с вами. Однако рано или поздно они в любом случае будут кому-то предложены.
Доктор Мендоза встал.
— Может, мне оставить вас на некоторое время одних? Вам наверняка хотелось бы обсудить что-нибудь с глазу на глаз, прежде чем вы примете окончательное решение.
— Нет, доктор, не уходите. Мы уже обо всём поговорили, — сказал мужчина, искоса глянув на свою жену, которая быстро отвела глаза.
— Тогда у вас, может быть, есть ещё вопросы, — Мендоза снова сел за свой письменный стол.
— Посмотрим, правильно ли я понял, — подытожил сеньор Пейро. — С завтрашнего дня мы с моей женой будем иметь полный контроль над телами этих африканцев…
— Молодыми, здоровыми и красивыми телами, — добавил Мендоза.
— В течение двадцати-двадцати двух часов ежесуточно, — продолжил его клиент. — Когда мы будем спать, они смогут жить своей жизнью — если это можно так назвать. Так что у нас не будет доступа к их действиям или воспоминаниям об этих действиях.
Пока её муж говорил, женщина с видимой нервозностью поигрывала золотой цепью своей эксклюзивной сумочки.
— Мы можем вести свою обычную жизнь и сохраним все наши способности и воспоминания.
— Разумеется, сеньор Пейро. Хотя вам, конечно, потребуется фаза приспособления к вашим новым… инструментам, так сказать.
— И почём нам знать, что однажды они не проснутся посреди нашей дневной жизни? — спросила женщина.
На все эти вопросы доктор Мендоза уже десятки раз отвечал во время многочисленных бесед с Пейро и его женой, но терпение было одной из черт его характера — и одним из самых полезных профессиональных качеств. Поэтому он лишь улыбнулся умиротворяющей отеческой улыбкой.
— Это совершенно невозможно, сеньора. Вы и ваш муж будете вовремя принимать необходимые медикаменты, чтобы планомерно подавлять личность ваших «доноров», пока вы бодрствуете. А когда ваш мозг будет в покое, обычно ночью, ваши «доноры» будут просыпаться и в течение двух-четырёх часов оставаться самими собой. По истечении этого времени их личности снова будут обесточены, а сами вы проснётесь свежими и выспавшимися.
— А если они во время своего бодрствования будут делать что-то тяжёлое или поранятся?
— Медикаменты, которые вы будете принимать днём, будут держать ваших «доноров» в состоянии удовлетворения и ментального равновесия. Я вас уверяю, что они не станут делать ничего опасного, хотя, естественно, в области возможного лежит вероятность, что они наткнутся на какой-нибудь предмет мебели или простудятся в саду и проснутся наутро с лёгким насморком. Чтобы избежать таких мелких неприятностей, вы можете нанять телохранителей, которые будут контролировать их действия и смогут предупредить всякого рода неожиданности. Ведь у вас и без того есть служба безопасности, не так ли?
Оба кивнули. Последовало долгое молчание, показавшееся Мендозе, при всём его многолетнем опыте, бесконечным.
— Мне это не нравится, — сказала женщина. — Практически это равносильно тому, что мы лишаем их жизни.
Мендоза мягко засмеялся, будто приглашая их разделить с ним его хорошее настроение.
— Я вас понимаю, сеньора Саладрига, я вас понимаю. Вы чувствительная женщина. Но напрасно вы беспокоитесь на этот счёт. На самом деле речь идёт, так сказать, об акте благодеяния. Если бы не вы, эти молодые люди не имели бы ни малейших жизненных перспектив. Не говоря уже об их семьях. С деньгами, которые вы им даёте, их родители, братья и сёстры смогут выжить, смогут учиться и заработать себе на будущее. И всё это совершенно честным способом.
— Несколько тысяч евро за человеческую жизнь, — пробормотала женщина.
— Мы можем себе это позволить, Анна, — сказал мужчина и сжал её локоть.
Анна взглянула на него. Они были женаты уже пятьдесят лет. Она знала его тело и его душу так же хорошо, как себя, и она знала, что за фасадом старого, лысого мужчины с двойным подбородком, отвислым животом и мешками под глазами скрывается всё тот же юноша, который пятьдесят лет назад обвенчался с ней в церкви Риполла: честолюбивый, работоспособный и полный любви к своей семье. Она и сама была такая же, как раньше, — в глубине души, если не смотреть в зеркало и не видеть того, что годы сотворили с её телом.
Если они решатся сделать этот шаг, их дух на следующий день переселится в молодую, крепкую плоть. Они снова смогут танцевать, выходить под парусом в море, любить друг друга в огромной спальне их дома на море. Он сможет наслаждаться телом эфиопской девушки, а она — снова обнимать молодого, привлекательного, крепкого мужчину — своего мужа, навсегда заключённого в тело юноши из Мали. Если, конечно, сможет подавить угрызения совести и чувство, будто она изменяет собственному мужу с ним же самим.
Она вздохнула и сжала ладонь Тофоля.
— Что? — спросил он. — Что ты скажешь?
— Как хочешь, — ответила она и потупила взор.
— Рискнём?
Возникла короткая пауза.
— Да, — сказала она наконец, улыбнулась своему мужу одними глазами и пожала его руку.
Мендоза тихонько выдохнул воздух, набранный в лёгкие ещё несколько минут назад. Затем он улыбнулся им, словно библейский патриарх.
— Вы приняли правильное решение. Подпишите, пожалуйста, здесь, — сказал он и протянул им через стол бордово-красную кожаную папку.
Анна Саладрига привела себя в порядок ещё в своей спальне, но, перед тем как спуститься к гостям, на несколько секунд задержалась перед зеркалом гардеробной, разглядывая себя. Она представляла собой ослепительное зрелище. Дивная красавица. Какой не была никогда в жизни. Перед собой-то зачем притворяться: в своём прежнем теле она никогда не была такой привлекательной, даже пятнадцатилетней девушкой. Тогда она была толстушка — пышногрудая, нескладная и неуклюжая, она старалась спрятать куда-нибудь своё круглое лицо и как можно меньше улыбаться, чтобы никто не видел щель между её передними зубами.
Но теперь-то, в новом платье от Валентино — настоящей мечте из газа и кружев цвета слоновой кости, придающего её коричневой коже нежное мерцание, с тремя нитками жемчуга на шее, она была просто сногсшибательна. А самым лучшим было то, что внутри себя она по-прежнему оставалась собой, той же, что всегда.
Женщина счастливо вздохнула и подошла к окну, чтобы выглянуть наружу, прежде чем окончательно спуститься вниз. Сад был декорирован как на свадьбу и постепенно наполнялся элегантно одетыми гостями; разговоры, перемежаемые смехом и звоном бокалов, доносились до неё снизу. Высший свет Каталонии, дополненный индустриальной элитой Европы, собрался в этом доме, чтобы стать свидетелями чуда, в котором она и Тофоль — как уже во многих других случаях и в самых разных вещах — были пионерами. Среди гостей, выделяясь ростом и легкой походкой, был и он, её Тофоль. Не только самый мужественный, самый интеллигентный и самый честолюбивый, но и — впервые в жизни — самый красивый мужчина среди собравшихся.
Она несколько минут смотрела на него как загипнотизированная и никак не могла поверить тому, что им удалось найти такую идеальную парочку «доноров». Тофоль переходил от одной группки гостей к другой, приветствовал их, легко кладя свою ладонь на плечо или на локоть, хлопая старого друга по спине и улыбаясь своей новой улыбкой, которая лучилась на его тёмном лице белизной, а затем переходил дальше. Его стройное, живое тело бегуна было облачено сейчас в тёмный шёлковый костюм в стиле Мао, подчёркивающий плечи и гибкую шею. Но больше всего её впечатляла не его красота, а тот факт, что в своих жестах, в манере нагибать голову и непостижимым образом даже в своей улыбке он по-прежнему оставался самим собой: тем мужчиной, за которым она пятьдесят лет была замужем. Если не считать цвета кожи, от исходной внешности юноши осталось не так много. Тофоль остриг длинные косички африканца, и новая причёска подчёркивала великолепную форму головы и делала его глаза ещё больше и выразительнее.
Она же, напротив, сохранила длинную, волнистую гриву девушки — роскошь, которую прежде никогда не могла себе позволить со своими тонкими, ломкими волосами. Всякий раз, вскинув голову или проведя ладонью по шелковистому водопаду, она испытывала удовольствие. Тофолю тоже нравились её волосы. И не только волосы. Первые недели они вообще провели как два тинейджера, исследуя новые тела друг друга, наслаждаясь ласками, как будто они были первыми в их жизни.
Теперь прошло уже два месяца со времени трансфера в санатории, и постепенно они начали свыкаться с новым обликом. Угрызения совести испарились так же, как и пугающее чувство, будто делаешь что-то не то. Лишь эпизодически возвращалась, как удар молнии, паника, от которой слабели и подкашивались ноги.
Она бросила ещё один, последний взгляд в зеркало, чтобы полюбоваться блеском глаз, упругостью груди, которая больше не нуждалась в бюстгальтере, и округлостью бёдер, на которых не было ни капли лишнего жира, — и снова поразилась сама себе. Но на сей раз восхищение чужой фигурой смешалось с гордостью владелицы — и с некоторым беспокойством, не слишком ли высокие у неё каблуки и не слишком ли они подчёркивают её икры.
— Сеньора, — позвала Эмилия, деликатно постучавшись в дверь. — Сеньор спрашивает, готовы ли вы.
— Я лечу, Эмилия. Скажи, хорошо ли я выгляжу?
— Вы прекрасны, сеньора. Риби умрёт от зависти, когда вас увидит.
Они, смеясь, спустились вниз по лестнице и на первом этаже расстались — Эмилия зашагала в сторону кухни, а Анна в сад.
Тофоль увидел её, когда она проходила мимо бассейна, и на мгновение перед глазами у него всё поплыло. У Анны по-прежнему была походка королевы, но теперь это была юная королева, прекраснейшая в мире королева, царица Африки. И она была его женой.
Боковым зрением он замечал полные вожделения взгляды мужчин, мимо которых она проходила, и завистливые взгляды женщин, которые ещё не знали, что видят перед собой хозяйку дома, Анну Саладрига, еще несколько месяцев тому назад пожилую сеньору, приземистую, с варикозным расширением вен.