Сакариас Топелиус Кнут-Дударь, проказник
Кнут — бедный мальчик, круглый сирота, ни отца ни матери — жил в маленькой хижине с бабушкой около Жемчужной отмели. Всего то и было у него, что рубашка, курточка, пара штанов да шапка; больше ведь летом ничего и не надо! Зимой надевал он еще шерстяные чулки да башмаки из бересты, а это не так уж и мало. Нрава он был бодрого и всегда весел, но голоден — тоже всегда. Редко так бывает — голодать и в то же время духом не падать.
Беда, правда: у его кроткой и добросердечной бабушки не часто бывало столько съестного, чтобы мальчик мог наесться досыта. Она пряла шерстяную пряжу и посылала Кнута продавать ее в большую господскую усадьбу господина Петермана в миле от них. Усадьба называлась Оса, что значит Вершина. Когда Кнут возвращался с монетами за пряжу, старушка покупала ржаную муку и пекла хлеб. Был у нее и вентерь, так что порой можно было и порыбачить, и рыбу добыть, когда сыновья Юнаса-рыбака помогали Кнуту ставить сеть. А коли удавалось выручить побольше денег за пряжу, так можно было, пожалуй, и простоквашей полакомиться. Небольшой же клочок поля, величиной с пол в их горнице, приносил им картошку. Но такое богатство на их долю перепадало не всегда. Маленький животик Кнута то и дело взывал: «Хочу есть!» Однако он все равно постоянно бывал бодр и весел.
Однажды утром сидел он возле Жемчужной отмели и собирал желтые камушки, напоминавшие голодному мальчику мягкие, теплые вареные картофелины. Бедняга Кнут, камешки для еды не годились, и он с хохотом отбрасывал их в сторону. И вдруг заметил меж камнями на берегу какой-то предмет. Кнут поднял его и увидел, что это — маленькая камышовая дудочка, какую дети, живущие на побережье, вырезают потехи ради. Ничего в этой дудочке особенного не было, но Кнуту захотелось послушать, будет ли она дудеть. И вправду:
«Пу-ю, пю-ю и пи-и», — залилась дудочка.
Натешившись вволю, Кнут сунул находку в карман курточки.
Похоже, день выдался голодный: Кнуту ничего на завтрак не досталось.
«Эх, сидеть бы мне сейчас на кухне господина Петермана в Осе!» — подумал Кнут, представив и внушив себе, что вдыхает запах жареной салаки.
Что-то надо было делать. Усевшись на камень у берега, он принялся удить рыбу. Но рыба не желала клевать. После вчерашней бури море было блестящим, как зеркало, светило солнце, волны, словно гигантские стеклянные горы, набегали на берег и целовали следы ножек Унды Марины[1] на песке.
«Знать бы, что у бабушки нынче на обед?!» — подумал Кнут.
В этот миг столь высоченный вал обрушился на берег, что вода залила босые ноги мальчика, а в мертвой зыби послышалось легкое журчание, и чей-то голос произнес:
— Кнут, не нашел ли ты волшебную дудочку морской принцессы? Подуди в нее и она заиграет: «Баю-баюшки-баю», если хочешь заснуть, «ха-ха-ха-а», если хочешь засмеяться и «хлип-хлип-хлип-п!», если хочешь заплакать.
— Это еще что? — спросил Кнут. — Неужто эта дудочка — волшебная? Убирайся прочь, волна! Дудочку нашел я и оставлю ее себе!
Волна что-то пробормотала в ответ — неизвестно что, снова откатилась назад и обратно не вернулась. Кнут вытащил дудочку из кармана и стал ее рассматривать.
— Вот как, стало быть, ты умеешь колдовать, да?! Вот и наколдуй мне рыбину на крючок.
И с этими словами он продудел в дудочку. «Баю-баюшки-баю!» — сонно запела дудочка. Дудел Кнут совсем недолго, как вдруг сначала уклейка, затем плотвичка и наконец щука, лежа на боку, словно спящие, всплыли на водную гладь.
«Полакомлюсь-ка я свежей рыбкой!» — подумал Кнут, продолжая дудеть. Некоторое время спустя вся вода у берега была усеяна плывущими на боку спящими рыбами: уклейки, плотва, лососи, окуни, лещи, язи, судаки, сиги и колюшки да и вся прочая быстрохвостая молодь, что обитает в море. «Ну и богатый же улов!» — снова подумал Кнут и помчался в хижину за сачком для рыбной ловли.
Вернувшись обратно, он увидел, что берег заполонен морскими птицами. Самые ненасытные и жадные — чайки — кричали:
— Хватай! Хватай!
Они кричали так громко, что голоса их слышались на полмили вокруг. Но в их компании было еще немало и других птиц: утки, крохали длинноносые, гоголи[2], дикие гуси и даже лебеди. Все эти жаждущие легкой добычи незваные гости трудились вовсю, глотая плавающих на воде а посреди всего этого роя рас положился огромный орел, державший в когтях лосося не меньше полфунта весом.
— Ну, погодите, воры вы этакие! — закричал Кнут.
Схватив лежавшие на берегу камни, он начал швырять их в птиц. Одним камнем Кнут подбил утке крыло, другим — лапку, но ни одна из птиц, как видно, не склонна была выпустить добычу. Вдруг из близлежащего пролива раздались выстрелы: один, другой, третий, потом еще и еще. Иные из птиц, сраженные пулями, перевернулись и поплыли по воде, точь-в-точь как рыбы. Выстрелы продолжали звучать, пока весь этот орущий птичий рой не был частью истреблен, а частью рассеялся во все стороны.
Лодка с тремя охотниками приблизилась к берегу, чтобы подобрать добычу. Там сидели господин Петерман с двумя друзьями — охотниками на птиц. В добром расположении духа высадились они на берег.
— Гляньте-ка, Кнут! — сказал господин Петерман. — Как тебе, порази меня гром, удалось подманить такой рой птиц к Жемчужной отмели?
— Я играл рыбам на дудочке, а птицы захотели составить им компанию, — находчиво ответил Кнут.
— Но тогда ты, должно быть, музыкант — всем на удивление! — воскликнул господин Петерман. — Зваться тебе ныне Кнут-Дударь, проказник!
— Ладно! — согласился Кнут.
Прежде у него вообще никакого прозвища не было, и ему все едино было как зваться — Кнут-Дударь или же Кнут Андерссон, Кнут Сёдерлунд, Кнут Матссон…
— Но послушай-ка, Кнут-Дударь, отчего ты нынче так с лица спал? Ты ведь словно жердь тощий! — сказал господин Петерман.
— А каким же мне еще быть, коли я видел столько еды — рыбы да птицы, а у самого со вчерашнего обеда маковой росинки во рту не было? — на свой обычный лад весело ответил Кнут.
— Так, так! Раз ты добыл нам такие добрые охотничьи трофеи, приходи нынче к нам на обед в Осу. Но до четырех часов повремени, раньше нам птиц не ощипать и не зажарить.
— Благодарю покорно, — ответил Кнут.
А про себя подумал: «Пожалуй поздновато в четыре-то часа для того, кто со вчерашнего дня ничего не ел!»
Господин Петерман уплыл с друзьями прочь, а Кнут пошел к бабушке.
— Ну, Кнут, видел ты нынче какую ни на есть рыбу? — спросила старушка.
— Видеть-то я видел — тьму-тьмущую, да только рыбу склевали птицы, а господин Петерман подстрелил птиц.
— Худо дело, Кнут! У нас на обед, кроме двух салак, четырех картофелин да пол ломтя ржаного хлеба, ничегошеньки нет!
— Что поделаешь, бабушка! Ешьте вы, а я нынче зван на обед в Осу и спрячу для вас ломтик сыра в кармане.
— Не ходи ближним путем через Киикальский лес, Кнут: там живут эльфы да три волшебных короля: Горный король, Снежный король и Лесной король. Иди лучше по дороге вдоль берега; там надежнее, только берегись русалки!
— Берегом идти больно далеко, бабушка, а я со вчерашнего обеда ничего не ел!
— Ну ступай тогда, как хочешь, да только не думай об еде, не вводи себя в искушение.
— Не буду, бабушка, я стану думать о следующем домашнем экзамене[3].
Кнут шел, думая о домашнем экзамене, но, когда поравнялся с окольной дорогой, решил: «Ясное дело, я же не дурак, чтобы на пустой желудок вместо одной мили — две топать». И вот свернул он с прибрежной тропы на лесную и надумал, идя через лес, себе самому мысленно вопросы по Катехизису задавать. Но не прошел он и нескольких шагов, как увидел маленького тощего старичка, что тянул за собой тележку, груженную двенадцатью железными брусьями.
— Добрый день, Кнут-Дударь, — молвил старичок. — Отчего ты нынче так с лица спал?
— А как мне с лица не спасть, коли я со вчерашнего обеда ничего, кроме Катехизиса, не ел? А откуда ты мое прозвище узнал?
— Я все прозвища знаю, — ответил старичок.
— Помочь вам? — спросил Кнут. — Вы задыхаетесь, груз-то больно тяжел!
— Помоги, коли хочешь, Кнут-Дударь!
Кнут помог тащить тележку, и вскоре подошли они к высокой горе в лесу.
— Здесь я и живу, — сказал старичок. — Входи, и я угощу тебя чем-то вкусным за то, что ты помог мне груз дотащить.
Старик вошел в гору, а пустой желудок Кнута подсказал ему:
— Следуй за ним!
Кнут последовал за старичком, и вскоре оказались они в подземном дворце большущем-пребольшущем. Все там сверкало золотом, серебром и благородными драгоценными камнями.
— Вы здесь живете? — удивился Кнут.
— Мне ли не жить здесь, это — мой дворец, — молвил старичок. — Я ведь Горный король, а завтра справляю свадьбу дочери. Весь мой народец так занят, так торопится, что мне самому пришлось тащить себе съестное с Утеса Железных Брусьев.
— Но вы же на тележке тащили железо, а не съестное!
— Железные брусья, мой мальчик, железные брусья, да еще самые что ни на есть лучшие. Они повкуснее, чем простая железная руда. Железные брусья — самое любимое мое блюдо, особливо раскаленные добела. А ты ел их когда-нибудь?
— Нет, — ответил Кнут, — не припомню, чтоб я их ел.
— Тогда попробуешь нечто несказанно вкусное. Гляди, сейчас я кладу два бруса в пылающую печь, через три минуты они поджарятся и раскалятся добела; полезай тогда в печь и съешь кусочек, пока брусья не остыли.
— Большое спасибо: угостите меня лучше караваем ржаного хлеба с маслом и свежей простоквашей.
— Смотри-ка, не понимает он, что это вкусно! Давай-ка быстренько в печь, железо раскалилось!
— Разве? Да, твоя правда, уж больно оно горячее. Нет уж, никуда я не полезу!
— Что еще за болтовня! В печи как раз температура, будто в горнице, — пробормотал старик и хотел силой запихнуть Кнута в горящую печь.
Но не тут то было. Тем, кто не заставил себя ждать, и был как раз Кнут. Он помчался со всех ног, и ему посчастливилось найти выход из дворца.
Вскоре он вновь очутился на лесной дороге.
«Бабушка правду говорила, — подумал Кнут. — Лучше буду задавать себе вопросы по Катехизису».
Пока Кнут раздумывал над трудными вопросами: «Что это значит?», он начал замерзать. А вскоре стало ясно, почему ему так холодно. Перед ним в самый разгар лета возвышалась снежная гора.
«Ну и чудо! — подумал Кнут. — Где бы раздобыть хоть немного горячей еды?»
С этими мыслями об еде ступил он в снег и вдруг — плюх — провалившись в глубокую яму, оказался в чудеснейшем дворце из сверкающего льда. Там сияли звезды и светил месяц, все залы были разукрашены зеркалами изо льда, а все полы усеяны бриллиантами из инея. Неуклюжие снежные старикашки-снеговики катались, лежа на животе, по полу. И только один стоял прямой, как статуя, на ногах. То был высоченный застывший великан с ледяными сосульками в бороде, в ночной рубахе из обледенелой бумаги и в башмаках из замерзшего ягодного сока.
— Гляньте-ка, Кнут-Дударь, — молвил великан. — Ну, здравствуй, а отчего ты нынче так с лица спал?
— А как мне с лица не спасть, коли я со вчерашнего обеда, кроме раскаленных добела железных брусьев, ничего не ел, — ответил, стуча зубами от холода, Кнут-Дударь.
— Больно ты горяч, отрок, больно горяч! — воскликнул великан. — Я — Снежный король и учу уму-разуму всех своих подданных, превращаю их в глыбы льда; хочу и тебя превратить в ледяную глыбу. Эй, Оберснег-гофмейстер, окуни мальчонку семь раз в ледяную воду, подвесь его на сучок, пусть замерзает!
— Нет, погоди немного! — попросил Кнут. — Угости меня лучше кружкой подогретого пива с молоком, ведь я уж и так сплошная ледяная глыба!
— Оберснег-гофмейстер, угости его куском замерзшего ртутного серебра да кружкой лихорадки с ознобом, прежде чем окунуть его в ледяную воду! — приказал великан.
Кнут хотел было снова со всех ног броситься прочь, но было уже слишком поздно. Оберснег-гофмейстер схватил его за шиворот, и тут Кнуту настал бы конец, не ухитрись он вытащить камышовую дудочку. Другого средства спастись, кроме как подудеть в дудочку, Кнут не знал. И на этот раз она весело заиграла: «Пю-ю, пю-ю! Ха-ха-ха-ха-а!» И тут же физиономию высоченного великана исказила гримаса, долженствующая изображать бодрость и веселье. Но на самом деле то была гримаса ярости из-за нежданно овладевшего им приступа смеха. Снежный король начал хохотать; да, он хохотал так, что ледяные сосульки посыпались с его волос и бороды, колени подкосились и, в конце концов, голова упала с его плеч и разбилась на куски. Все старикашки-снеговики упали и тоже разбились, Оберснег-гофмейстер рухнул, осел и превратился в слякоть, зеркала треснули и, превратившись в мелкие крошки льда, рассыпались вдребезги, а вся снежная гора — обернулась ненастной погодой. Сам Кнут дико хохотал, да так, что с трудом сжимал губы, чтобы дудочка не выпала изо рта, и дудел. В разгар ненастья и разыгравшейся вьюги он вдруг заметил, что снова идет по лесной дороге, а снег, превратившись в бурные ручьи, утекал, и снова настало жаркое лето.
«Буду-ка я теперь поосторожней», — подумал Кнут.
Он шел неустанно все вперед да вперед и вспоминал ответы из Катехизиса на вопрос: «Что это значит?»
Но не прошел он и нескольких шагов, как очутился среди гор рядом с чудеснейшим холмом, поросшим зеленой травой, где пестрела красная земляника.
«Какая же опасность мне грозит, коли я сорву несколько ягодок, раз меня раньше четырех часов пополудни не накормят», — подумал Кнут, взбираясь на Лесной холм. Только он поднялся наверх, как заметил, что красные ягоды земляники были не чем иным, как многими тысячами крохотных прелестных эльфов в красных платьицах. Они были ничуть не выше стебельков земляники и весело танцевали вокруг зеленой кочки, на которой сидела их Королева ростом в три дюйма.
— Гляньте-ка, Кнут-Дударь! Ну, здравствуй! — молвила Королева эльфов. — А отчего ты нынче так с лица спал?
— А как мне с лица не спасть, коли со вчерашнего обеда у меня росинки маковой во рту не было, кроме раскаленных железных брусьев да замерзшего ртутного серебра? Я-то думал, что вы все — ягодки земляники.
— Бедный мальчик, он голоден! — сказала Королева эльфов своей камеристке. — Дай ему ножку комара и маковую росинку, чтоб он хоть раз в жизни досыта наелся.
— Большое спасибо! — ответил Кнут. — Нельзя ли мне лучше съесть настоящую спелую земляничку и выпить ведро молока?
— Да он просто ужасный грубиян! — гневно воскликнула Королева эльфов, крайне возмущенная столь неумеренным аппетитом. — А ведомо ли тебе, дитя человеческое, что ты явился без паспорта в мое королевство, затоптал насмерть тридцать три моих верных подданных, да так, что ничего, кроме красного пятнышка, от них не осталось! Лесные пауки, выполняйте свой долг!
Не успела Королева эльфов вымолвить эти слова, как целый легион лесных длинноногих пауков, цепляясь за ветки, спустился с деревьев и начал опутывать Кнута бесчисленным множеством тонких паутинок. Не по душе пришлась Кнуту подобная шутка. Смахнув с себя паутинное тканье, он хотел было направиться к лесной дороге, но не тут-то было! Он не мог с места сдвинуться! Его ноги запутывались во все более крепкие паутинные сети, его руки напрочь приклеились к курточке, его глаза слиплись, и в конце концов он повалился в траву.
Он ничего не мог видеть, но слышал, как весь Лесной холм заливается хохотом. Эльфы водили вокруг него хоровод, они танцевали на нем, щипали его, жаля в щеки, словно комары, и были вне себя от веселья, радуясь своим уморительным забавам.
— Лежи тут и помирай с голоду до тех пор, пока не насытишься маковой росинкой и ножкой комара, — твердили эльфы.
— Послушайте, малютки-эльфы, — взмолился Кнут, — я могу довольствоваться маленьким кусочком тростника, что ношу в кармане курточки. Не будет ли кто-нибудь из вас так добр сунуть его мне в рот?
Эльфов неописуемо развеселило то, что такое ненасытное дитя человеческое станет есть тростник. Четверо из них залезли в карман его курточки и общими усилиями вытащили оттуда волшебную дудочку. С огромным трудом удалось им всунуть ее в рот мальчика. Затем они стали еще веселее танцевать вокруг него и на нем самом, да так рьяно, что когда они хохотали, на Лесном холме отзывалось эхо, словно от писка целого миллиона комариных роев.
Кнут не очень уверенно ощущал дудочку между губами, пока не начал дуть в нее. На сей раз дудочка заиграла: «Пи-и, пи-и! Хлип-хлип-хлип-п!» Сперва на Лесном холме замер веселый смех, а вскоре со всех сторон послышалась сотня тысяч всхлипываний, похожих на те звуки, что слышишь летом, когда дождь, как из ведра, льет над холмом. Кнут не видел своих крошечных врагов, но понял, что эльфы плакали, и ему показалось, будто почти грешно заставлять столь веселые существа так горько всхлипывать.
— Отпустите меня на волю, и вы снова будете смеяться, — пообещал Кнут эльфам.
Смеяться — величайшая радость эльфов, и летними вечерами они просмеивают всю свою короткую жизнь напролет. Немедленно сотни эльфов были готовы прогнать пауков, освободить пленника, распутать его руки и ноги и открыть его слипшиеся глаза. Кнут смог теперь увидеть своих крошечных врагов, он был все еще страшно зол и опять продудел: «Хлип-хлип-хлип-п!» О, как эти бедные малютки гримасничали и рыдали! Им так хотелось смеяться, а им все равно приходилось плакать из-за этого ужасного «хлип-хлип-хлип-п!». У Кнута не хватило сил дольше мучить их. Разнообразия ради он продудел: «Пю-ю, пю-ю! Ха-ха-ха-ха-а!», и тогда эльфы чуть не сошли с ума от радости. Они так высоко подпрыгивали, что чуть не превзошли жаворонков в небе, а некоторые падали прямо на Кнута, так что ему приходилось стряхивать их на землю. Он даже не заметил, как одна изэльф свалилась прямо в карман его курточки да там и осталась.