Но тут картинка погасла.
– Почему? – ахнула я.
– Я ж говорил вам: электроника сама решает – когда снимать, когда не снимать, – усмехнулся болгарин.
– Хорошо, давайте дальше посмотрим, когда я прибегаю, а тут почти пожар!
…Однако следующим изображением стали мы с Манолом. Вместе входим в кухню, я показываю ему на сгоревший пирог…
– Странно, – нахмурился болгарин.
И взглянул на меня подозрительно:
– Вы тут ничего не стирали?
– Конечно, нет! – психанула я. – Во-первых, я не умею. А во‑вторых, какой мне смысл – если я сама, допустим, сожгла пирог – вызывать вас и разводить панику?!
– Да нет, нет, конечно, нет никакого смысла, – растерянно молвил Манол.
– Но в чем тогда дело?! – чуть не плача выкрикнула я. – Как это все объяснить?
– Да не волнуйтесь вы, Юна! – расщедрился на улыбку он. – Я вам все сейчас очень убедительно аргументирую. В доме – перебор с электроникой. И она иногда слишком много на себя берет. Уборка автоматическая, постели сами убираются. Слишком наворотили, отсюда и все беды. Зачем поручать технике вещи, которые издавна горничные делали? Вот мы и получаем парадокс, когда слишком умный мозг не может справиться с простейшей задачей.
– Но в печи куча степеней защиты, – парировала я. – На все случаи! Антипригарная форма. Специальный датчик, если пирог только начинает подгорать. А главное – никакая хозяйка не доверит «умному дому» самому включать духовку. Она всегда сделает эта сама.
– Ой, ну подумаешь, – отмахнулся Манол. – Дала электроника сбой. Хотите – мы вам компенсируем стоимость муки и прочего, что там на тесто пошло.
– Да не надо мне ничего компенсировать, – вздохнула я.
Мне бы понять: почему вдруг?! Дом, прежде столь предупредительный, заботливый, стал проявлять ко мне агрессию. За что? Мы с Маришей ему ничего плохого не делали. Вошли, правда, в секретную комнату с детскими платьями. Может, нельзя было? Но почему?
И я упорно повторила:
– Не верю я в восстание машин… Давайте все-таки посмотрим записи с внешних камер. Раз электроника глючит – в дом запросто мог кто-то войти. А ваши хваленые сирены и прочие датчики не сработали.
– Ну, давайте смотреть, – неохотно произнес Манол. – Хотя у меня рабочий день уже закончился.
– Ничего, – безжалостно молвила я. – Попросите, чтоб заплатили сверхурочные.
Болгарин вывел на экраны изображения с уличных камер. Спросил устало:
– С какого времени будем смотреть? Только – уверяю вас! – случись что подозрительное, мы бы и у себя, в конторе, увидели.
Но я упрямо произнесла:
– Давайте на быстрой промотке, но прямо с утра. С десяти, когда мы с Маришкой ушли на пляж, а потом уехали в город.
– Как прикажете. – Он нажал на «play» и лениво раскинулся в кресле. Впрочем, уже через пару секунд насторожился, прильнул к экрану, вдавил кнопку «стоп».
Я тоже вздрогнула, прищурилась на монитор. На улице, у забора – точно под видеокамерой – стояла женщина. Внимательно смотрела в объектив – и улыбалась. Насмешливо, едко.
– Что ей тут надо? – возмущенно пробормотал Манол.
Вновь нажал на воспроизведение, нахмурился еще больше – однако ничего интересного не последовало. Дама медленно, с достоинством, обернулась – и двинула прочь.
Манол вздохнул облегченно, молвил:
– Обычная зевака. Ничего плохого не делала. Потому в конторе тревогу и не подняли.
– Да… – с трудом выдохнула я.
Я ничего не стала говорить болгарину.
Но тетку, что насмешливо мне улыбалась, я узнала сразу. Это была Лариса. Жена Максима Петровича.
* * *Мой любовник снял трубку на втором гудке.
Я не стала тратить время на table talk – бухнула сразу:
– Макс. Твоя жена здесь.
Пауза. Кашлянул. Наконец произнес – а голос фальшивый-фальшивый:
– Ты уверена, Юночка?
Я перебила, заорала в ответ:
– Это ты очки носишь, а у меня зрение в порядке! Она под забором стояла и прямо в видеокамеру пялилась!
– Вот чертова баба! – устало выдохнул он.
– Ты, я смотрю, и не удивился. Значит, знал? Знал, да?!
– Нет, Юна, что ты! – горячо возразил он. – Конечно, не знал. Я просто видел, что она злится, ревнует…
– Ну удружил! Ну спасибо! Обещал мне: милое, райское, безопасное место! И вообще клялся, что твоя жена про нас не в курсе!
– Она правда была не в курсе. Очень долго, – раздраженно пробормотал Макс. – А совсем недавно нас выследила. Узнала, что у меня дочь. Ну, и понесло ее…
– Извиняйся. Падай в ноги. Моли о пощаде. Или разводись, – перечислила варианты я.
– Да ничего она не слушает… – заблеял Макс. – Заладила: предатель, ненавижу, отомщу! Понимаешь, так еще сложилось неудачно, что раньше она всегда была занята. Хозяйство, дети, кружки. А теперь сыновья уехали и ей просто делать нечего. Вот и сует свой нос, куда не надо.
– Слушай, не надо оправдываться, – перебила я. – Мне плевать, как ты будешь разбираться со своей женой. Скажи, что делать нам?!
– А что тут можно сделать? Не обращай внимания. Потерпи. В вашу крепость она все равно не проберется, – жалобно произнес Макс. – Лариса не диверсант.
– То есть ты предлагаешь мне забаррикадироваться и держать осаду, – саркастически произнесла я. – Нет уж, мой милый, спасибо. Я возвращаюсь домой.
Хвала моему не слишком щедрому любовнику – он не стал упрекать, что стоимость аренды не возвращается. Лишь вздохнул горько:
– А как же море? Ты написала заявление до сентября, у Маришки каникулы, для ее астмы юг очень полезен…
– Спасибо, но мы лучше в Москве.
– Лариса тебе что-нибудь уже наговорила? Сделала? – запоздало поинтересовался Макс.
Я на секунду задумалась.
Манол клялся всеми христианскими святыми, репутацией фирмы и своей собственной, что в дом, когда тот стоит на охране, никто войти не мог. Сгоревший мой кулинарный шедевр – недоразумение, ничего больше. И женщина, что попала в объектив видеокамеры, отношения к этому иметь не может. Категорически.
Потому я неохотно произнесла:
– Пока ничего она мне не сделала. Просто возле дома околачивалась. Думаешь, приятно?
– Слава богу, – облегченно выдохнул Макс. И с жаром продолжил: – Ну, и потерпи пару дней. Ей надоест. Или, если еще раз увидишь, полицию вызови. Жалобу напиши, что она тебя преследует.
– Слушай, а ты сам никак со своей женой разобраться не можешь? – возмущенно произнесла я.
И тут он наконец взорвался:
– Она ушла от меня! И деньги мои украла.
– Ничего себе! – ахнула я. – Как?
– Мобильный банк мой взломала, – буркнул он.
– Что? – пробормотала я. – Твоя клуша-жена взломала мобильный банк?! Она такое умеет?!
– Ну, может, пароль подсмотрела. А код подтверждения сосканировать – это вообще баловство.
– Ничего себе баловство! – ледяным тоном молвила я.
Возможно, тут и лежит разгадка всех моих несчастий?!
Коли его кикимора разбирается в компьютерах – управлять «умным домом» она сможет без труда. И спалить пирог – месть, кстати, очень женская.
Но как она получила доступ ко всей электронной начинке?! Неужели настолько умелая хакерша?
Впрочем, чего гадать?
– Все, Максим, – твердо молвила я. – Мне такой отдых на пороховой бочке не нужен. Я куплю билеты на завтрашний рейс. Встреть нас, будь добр.
– Ну, если ты так хочешь… – окончательно растерялся он. И совсем тихо добавил: – Только вам с Маришкой придется пока у меня пожить. Ну, или в гостинице.
– Это еще почему?!
– Да Лариса… она ключи от твоей квартиры нашла. В моем портфеле.
Вновь замолчал.
– И что?!
– Что, что… Разнесла там все у вас. Но ты не волнуйся. Мебель новую я уже заказал, сейчас рабочих ищу, чтобы ремонт сделали. Все затраты тебе компенсирую. И новую технику куплю.
– Ты шутишь!
– Нет, Юна. К сожалению, нет.
Я закрыла глаза. Свою миленькую квартиру, любимую, выхоленную, выстроенную под себя норку я еще успею оплакать. Потом. Вопрос другой: что мне делать сейчас?
Я швырнула трубку на рычаг и горько усмехнулась. Ничего себе отпуск! Да у меня на работе – ответственной, нервной – стрессов куда меньше, чем здесь.
Все, хватит себя жалеть. Нужно сосредоточиться, собрать раздрай в голове…
И тут раздался звонок.
Я бросилась к двери, увидела на экране домофона: сияющий Митя с букетом цветов. За его спиной – Елена. Боже мой! Они ведь пришли в гости, на мой кулинарный шедевр!
Маришка тоже услышала, кубарем скатилась со второго этажа, бросилась ко мне:
Маришка тоже услышала, кубарем скатилась со второго этажа, бросилась ко мне:
– Мам, а пирог-то готов?
Я нажала на кнопку «открыть ворота».
И, пока Митя с мамой шли по участку, сказала дочери:
– Пирог сгорел.
– Как?!
– Пока мы с тобой платье примеряли.
– Ну, мам, ты даешь! – с укором произнесла Маришка.
Однако на пороге уже явился Митя, и дочь мигом убрала с лица кислое выражение, засияла улыбкой:
– Как замечательно, что вы пришли!
А когда мальчик протянул свой букет не мне, а ей – в глазах своей дочери я увидела столько надежды и счастья, что сердце защемило.
«Бедная ты моя глупышка! – подумала я. – Сколько тебе еще разочарований во взрослой жизни предстоит».
Я-то видела, с каким нетерпением парень вертел головой по сторонам. Понятно, для чего и цветы принес – чтоб экскурсовод изо всех сил старался.
– Мариш, давай я поставлю букет, а ты пока покажи Мите дом, – предложила я.
А едва дети умчались, Елена обеспокоенно произнесла:
– Юна, что-то случилось? На вас лица нет.
Смотрела настолько сочувственно, что я едва не начала выкладывать о таинственном барабашке, уничтожившем пирог, о кознях жены любовника.
Да, Юна, ты дошла – практически постороннему человеку готова исповедоваться.
Я вымученно улыбнулась:
– Нет, все нормально. Только пирог сгорел.
– Ну, это к счастью, – немедленно отреагировала Елена. – Тем более мы и десерт с собой принесли. На всякий случай.
Она еще раз внимательно взглянула на меня, но больше с расспросами не приставала. Мы начали болтать о пустяках и накрывать на стол. Я с трудом притворялась счастливой и беспечной. Впрочем, мне показалось, Елену сегодня тоже что-то гнетет. Глаза грустные, руки подрагивают. Едва тарелку тончайшего фарфора не разбила – успела поймать у самого пола.
– Вы чем-то расстроены? – не удержалась я.
– Нет, все хорошо, – поспешно – слишком поспешно – отозвалась она.
– Ну, тогда пойдемте ужинать, – пожала плечами я.
Мы с трудом дозвались детей и сели за стол.
Во время еды болтал один Митя. Перечислял одну за одной опции «умного дома» и сердился на Елену:
– Мам, чего ты не ахаешь?
– А чего мне ахать? Подумаешь, постель сама застилается. Я про все это читала.
– Но! – вскинул правую руку Митя. – Я и тайну надписи в гараже раскрыл!
– Какой надписи? – немедленно вскинулась Маришка.
Парень осекся, зажал ладонью рот.
Я бросилась спасать положение:
– Митя рассказывал, когда ты вчера на спортплощадке была. Кто-то на окне гаража написал… э… название группы…
– «Spice girls», – на лету подхватил мою ложь парень. И продолжил: – Мы с Маришей ходили в гараж и нашли пульт управления метеостанцией. Там действительно есть мини-клавиатура.
– И Митя написал на экране, что я очень красивая. Вот! – не удержалась дочка.
Елена улыбнулась. Дети – оба – смутились.
Я решила срочно сменить тему. Обернулась к мальчику, спросила:
– Митя, а ты узнал, кому раньше принадлежал наш дворец?
– Ну… – Глаза парня метнулись вправо, потом в потолок. – Я пытался, честно. Но в Интернете этого нет, а мама мне помочь не смогла.
Настолько горячо оправдывался, что я сразу поняла: врет. Да еще и Елена явно смутилась, смотрит в сторону.
Что все-таки такое с проклятым домом?
– Маришка, – обратилась я к дочери. – Вы с Митей не хотите в бассейн сходить?
– А можно? – удивилась она. – Ты сама говорила: только под твоим чутким контролем. И вообще детям после захода солнца купаться нельзя.
– Ничего, тебя Митя проконтролирует. И воду погорячее сделайте, – отмахнулась я. – Полотенца подогрейте. Там все просто. Митя, разберешься?
– Да! – заверил парень.
– Точно? – строго взглянула на него Елена.
– Мам, ну, конечно. Я все проверю, – затараторил он.
– Смотри. Под твою ответственность. – Женщина взглянула на него почти с угрозой. – И в воду заходи первым.
Дети умчались.
А я внимательно взглянула на Елену:
– Почему вы не хотели пускать их в бассейн?
– Ну… вечер уже. Прохладно, – смутилась она.
– А по-моему, очень жарко, – парировала я. И слегка повысила голос: – Что вы от меня скрываете?
Елена вздохнула:
– Да грустные у нас новости. Мы узнали, кому раньше принадлежал дом, и вам это совсем не понравится. Его строил – для себя и для своей семьи – Михаил Томский. Слышали о таком?
Я слегка растерялась:
– Тот самый? Который… лучший программист России?
– Да. Именно тот.
– Ну, тогда понятно, почему здесь все настолько электронное, – улыбнулась я. Впрочем, немедленно снова нахмурилась: – Но подождите… мне говорили, хозяин дома в тюрьме. А за что программиста сажать в тюрьму?
– Юна, вы правда не знаете? – удивленно взглянула Елена.
– Понятия не имею.
– Михаил Томский был женат. У него росла дочь… – начала моя собеседница. Сдала паузу. Видно было, насколько ей не хочется продолжать.
Я терпеливо ждала.
– Дочка – ровесница вашей Маришки. И похожа, кстати, на нее: светленькая, зеленоглазая, озорная. Томский девочку очень любил, во всех интервью обязательно говорил, что она – свет его жизни.
Я сразу вспомнила с любовью обставленную детскую комнату. И «пещеру принцессы», полную платьев.
– Неужели вы газет не читаете, телевизор не смотрите? – недоверчиво взглянула на меня Елена. И сама себе ответила: – Хотя да, тему тогда очень быстро замяли. Я еще подумала: кто-то очень не заинтересован, чтобы о преступлении Томского все СМИ трубили.
– Лена, ну не томите вы, – поторопила я. – Что он сделал?
Та глубоко вздохнула. И решительно выпалила:
– Томский мечтал здесь жить с дочкой и с любимой женой. Но за месяц до переезда он убил свою девочку. Выстрелил из своего охотничьего ружья прямо ей в сердце.
– Зачем? – Вопрос получился глупым, но мне было все равно.
– Говорили, сошел с ума.
– Где он сейчас?
– Арестован. В психушке. Или в тюрьме.
Елена взглянула на меня виновато:
– А его дом с тех пор словно взбесился. Мстит каждому, кто переступает его порог.
* * *Двадцатью годами ранее
Сева Акимов подозревал: его усыновили. Или матушка налево сходила, хотя и не признается даже под пытками. Но как иначе объяснить, почему он совсем не такой, как они?
Родители у него, оба, будто с портретов, что висят в школьных классах. Папаша – вылитый Добролюбов. Маман – дама с собачкой. Возвышенные, беспомощные. И честные до зубной боли. Даже при социализме белыми воронами были. А едва в девяностых дело двинулось к капитализму, родичи скисли полностью. Мало, что крутиться не умели, даже то, что по закону положено, не брали. Талоны отоваривали через раз: в очередях им стоять, видите ли, некогда. А сигареты с водкой вовсе не нужны. (О том, чтобы перепродать, и помыслить не могли.)
Оба работали в школе, получали копейки и каждый вечер тоскливо говорили об одном – что страну развалили и поколение потеряли.
Сева, в то время бунтарь-подросток, пытался переделывать родичей, но быстро капитулировал. Бесполезно спорить с людьми, кто готов «лучше терпеть лишения, чем совершить бесчестный поступок».
Ладно, пусть хоть с голода помирают. Сами. А он будет жить так, чтобы к старости обязательно обрести не духовную красоту, не бесполезный багаж знаний, не снисходительное уважение потомков, а деньги. Обязательно деньги. И много.
Как добиваться заветной цели, Сева пока не знал. Способностей у него не имелось – ни к наукам, ни к спорту. Да еще глазки свиные, уши оттопыренные. Голос тихий, формулировать, как родаки умели, четко и ясно, тоже не мог.
Быть бы ему – еще со школы – изгоем, но, по счастью, обнаружил в себе Сева единственную способность. Умел он услужить лидеру стаи. Причем не банальной «шестеркой» был, не подхалимничал, не подхихикивал глупо, а быстро становился незаменимым. Свой вариант контрольной написать не успеет – а другу решит. Сам в кино на новый фильм не пойдет – но хозяину заветный билетик в зубах притащит. Все поручения выполнял безропотно, деньгами, что давали на обед, делился. Кто откажется от личного адъютанта?
Гимназия, где Сева учился, была из элитных, с углубленным изучением математики и фотографиями известных выпускников в холле. Хулиганов здесь почти не имелось. А к девятому классу даже середняков разогнали, оставили только продвинутых. Севу тоже хотели «попросить», но родители раз в жизни осмелились показать зубы. Пригрозили, что вместе с сыном уйдут – преподавать в школу по месту жительства, на окраине.