(Курт мог бы клясться сколько угодно, что ему на это наплевать, однако в глубине души он чувствовал актерский кураж.) Так и случилось. Двое-трое бородачей хлопнули в ладоши.
Таран огляделся – на покрытом шрамами лице сияла довольная ухмылка. Купленный жеребец впервые стукнул копытцем, что тут же обрисовало под кожей могучие мышцы.
Курт стоял на “крыше” допотопного Колизея, расслабленно опустив руки. Отсюда весь двор был виден как на ладони. Безволосые стояли, разглядывая волчий силуэт. Курт не уставал шарить затравленным взглядом по сторонам. Он рассчитывал обнаружить хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться и выскочить – за стены, на волю…
Таран, все так же улыбаясь, проговорил:
– Добро пожаловать в Яму!
Вздрогнув, волк поглядел себе под ноги. Где-то далеко внизу простирался усыпанный песком пол. Вот, оказывается, как называлось это место. Вот, наверное, для чего оно предназначалось – это была выгребная яма Клоповника, в которой оказывались те, кто не умел ничего другого, кроме как убивать себе подобных. Хотя, возможно, они попали сюда и не по своей воле – нетрудно было заметить, что бородатые личности, хотя и походили на подонков, значительно уступали в этом почитателям “безрукавочной” моды.
Даже у такого дна, как Клоповник, имелась своя Яма.
И Курт – эта мысль вспыхнула молнией – оказался в ней и над нею одновременно. Если даже это было знамение, Курт не особенно заинтересовался его смыслом.
Возвышаясь над двором, он обозревал Яму, окрестности, а также обитателей всех этих мест.
А Хэнк Таран тем временем вещал на героико-романтические темы:
“…под этим куполом сходились в смертных схватках величайшие бойцы нашего времени. Сталь звенела о сталь, покуда ее звон не прерывал другой звук – глухой и влажный, когда клинок вонзался в живую плоть…
Под этим куполом звучали ликующие крики победителей, вопли же умирающих заглушал грохот аплодисментов…”
Курт присмотрелся, однако не заметил на ровном полу Ямы ни малейшего намека на упомянутые события. Впрочем, было бы глупо ожидать, что песок могли устилать выбеленные временем кости. Они мешали бы бойцам нормально передвигаться по арене, и, чего доброго, исход поединка склонился бы далеко не в нужную сторону. Что касалось пролитой крови, то ее, вероятно, засыпали песком. Откуда его брали – такой желтый и чистый – можно было только догадываться.
“…кардинальное отличие от нашего, как ты изволил выразиться, тотализатора, состоит в том, что в Яме гладиаторы убивают друг друга по-настоящему. Они не бьют друг другу морды (хотя такое тоже бывает) и не довольствуются первой кровью… Они стоят до последнего. Тот, кто останется жив – победил. Другого не дано…”
Слушая этот монолог, волк поднял голову к небу. Теперь понятно, отчего над двором протянулась маскировочная сетка. Тут, под этим самым куполом, регулярно совершались ритуальные убийства. Это и впрямь был ритуал – мужчины сходились в поединке, вооруженные примитивным холодным оружием, которое, в отличие от пистолета, не давало ни одному никаких преимуществ. Все зависело от силы и степени умения, если не мастерства…
Еще Курт решил, что исход такого поединка возможно предсказать, хотя и с трудом, но вряд ли можно ПОДСТРОИТЬ. Данное предположение основывалось на той простой предпосылке, что очень непросто всучить деньги боксеру за то, чтобы он лег на ринге навсегда – без какой-либо надежды продолжить не только профессиональную карьеру, но и вообще дальнейшую жизнь. Именно поэтому Таран не кривил душой, когда вещал о высшей справедливости, которая решит исход поединка…
Здесь все было по-честному.
Волк понял, что испытания (включавшие как подготовку, так и непосредственно поединки) предстоят ему нешуточные. Однако, если Хэнк намеревался выставлять своего узника против другого гладиатора один на один, то предсказать исход поединка можно было уже сейчас. Против настоящего волка не устоит никто.
Стоило только подумать об этом, как предстоящие испытания окрасились в самые мрачные тона. Ясно – Курту станут подбирать либо каких-то совсем уж невообразимых противников, либо драться ему придется сразу с несколькими.
Суть была в ставках. Шансы должны быть равны, иначе где интерес? Если все выиграют, но никто не проиграет, самому выигрышу тоже неоткуда взяться…
“…тебе, волчонок, предстоит присоединиться к этому славному братству. Пока ты не в силах осознать, сколь высока эта честь, однако со временем ты научишься ценить происходящее, проникнешься им всей душой. Потом, может быть, еще “спасибо” мне скажешь”.
Курт уставился на безволосого, не веря собственным ушам.
Вот, оказывается, что же такое честь, – убивать на потеху озверевшей толпе, которая в придачу рассчитывает извлечь выгоду из всего этого фарса. Но и этого мало – ему предлагали поверить, будто в конечном итоге это придется ему по душе! Нет, ну каков же наглец этот Таран. Вряд ли он говорит это по глупости – он непохож на дурака. Вполне возможно, что он отнюдь не впервые произносил эти слова. Не исключено, он вещает перед каждым “рекрутом”, и старожилы (тут, над Ямой, это слово наполнялось новым смыслом) уже устали слушать этот бред.
Как бы там ни было, Курт буравил взглядом своего тюремщика, чувствуя, как ярость концентрируется вокруг него, ерошит шерсть электричеством.
Таран, конечно же, не мог не почувствовать этого.
“Обсидианы” превратились в узкие бойницы, из которых выглядывал кто-то чрезвычайно опасный.
– …во всяком случае, – добавил он, – нам не придется держать тебя в клетке.
Но даже это заявление не могло поправить впечатление.
Именно в этот момент, как ни странно, Курт по-настоящему почувствовал отвращение к этому человеку. Не тогда, когда Хэнк Таран и Лысый Хью стояли в героических позах над поверженным волком… Не тогда, когда Таран привел в действие ошейник… И не тогда, когда Курт прослушал монолог столь кощунственного содержания, что проникнуться этим бредом не мог ни один человек, пребывающий в здравом рассудке…
Но тогда, когда Хэнк Таран предложил волку сказать одно-единственное слово.
“Спасибо”.
Курт молча смерил расстояние. Оно было не особо велико, и, кроме того, высота Ямы (как бы парадоксально это ни звучало) придала бы прыжку ускорение.
Но… Об этом можно было только мечтать. Таран по-прежнему терзал блестящую цепочку.
Нагнувшись, Курт ухватился за прутья Ямы и начал спускаться.
Это заняло у него около минуты – он не спешил. Лапы словно невзначай дергали крепления, сваренные друг с другом металлические полосы. И нигде не обнаружилось слабины. (Во всяком случае, на вертикальном пути волка – он ведь не мог, словно паук, облазить весь купол вдоль и поперек.) Яма была “вырыта” на совесть… Хотя о какой совести тут можно было говорить?
Развернувшись, Курт направился к Тарану.
В его походке не было ничего угрожающего, но безволосый поднял руку, из которой свисала цепочка:
– Достаточно. Стой.
Курт послушно остановился. Он понятия не имел, чего от него потребуют сейчас, а потому ничуть не беспокоился по этому поводу. Однако Хэнк его снова удивил.
– Тебя что-то не устраивает? Какие-либо пожелания? – спросил он.
Нельзя сказать, чтобы Курт подпрыгнул от. радости, – он всегда был здравомыслящим волком.
Тем не менее красноречивый взгляд скользнул к воротам.
– Об этом и думать забудь, – посоветовал Хэнк. – Я имею в виду – что тебе нужно в твоей… комнате?
Курт нахмурился. Он хотел было ответить, что не прочь бы увидеть в той “комнате” голову Тарана, прибитую к стене, будто трофей, но сдержался. В противном случае волк не приобрел бы ровным счетом ничего, не считая сиюминутного злорадства.
А этого было слишком мало.
– Там слишком холодно, – ответил он. – И пол… Накройте.
Повернувшись к Ножу и Топору, Хэнк молча кивнул. Помощники, не говоря ни слова, развернулись и пошли к одному из подъездов. Остальные, как бородачи, так и крепыши в безрукавках, проводили их недоуменными взглядами.
Курт и сам чрезвычайно удивился, но лишь на мгновение. Тут и не пахло добротой – просто Таран боялся, как бы узник не заработал воспаление легких в неотапливаемой камере. Физическое состояние волка находилось в прямой связи с финансовыми активами Хэнка. Курт мог лишь догадываться, сколько за него получили Хью и тот, другой, в комбинезоне. Но в любом случае это было недешево. Теперь же Таран надеялся возместить все затраты – до последнего цента – и, конечно же, за счет мохнатого пленника.
– Что ты любишь есть? – поинтересовался Таран.
Курт пожал плечами. Они были не в ресторане и не на кухне убежища, а потому вопрос его порядком смутил. Более того, все прочие безволосые продолжали прислушиваться к каждому слову.
Но ответить в любом случае следовало. Курт на мгновение поставил себя на место Тарана, – сколь невозможным это ни казалось, – и сообразил, что на месте безволосого тоже гадал бы о гастрономических пристрастиях настоящего волка: сырое мясо, с кровью или без, либо…
Курт пожал плечами. Они были не в ресторане и не на кухне убежища, а потому вопрос его порядком смутил. Более того, все прочие безволосые продолжали прислушиваться к каждому слову.
Но ответить в любом случае следовало. Курт на мгновение поставил себя на место Тарана, – сколь невозможным это ни казалось, – и сообразил, что на месте безволосого тоже гадал бы о гастрономических пристрастиях настоящего волка: сырое мясо, с кровью или без, либо…
– Овощей побольше. Нежирная свинина, – сказал он. – Хлеб, выпечка, шоколад и все прочее. Сырыми ем только фрукты. Кстати, от манной каши у меня несварение.
Иссеченное шрамами лицо заметно вытянулось – было видно, что Таран сильно удивился. Вероятно, он ожидал чего-либо иного, к примеру, просьбы вроде “зажарьте мне вон того голубчика, будьте любезны, с чесноком, красным перцем, под мятным соусом…”.
Зато бородатым гладиаторам перечень Курта показался непомерно длинным. Кое-кто позволил себе неосторожные замечания касательно того, что “у парня губа не дура” и “кашу он не ест, понимаешь!”, однако произнес их себе под нос. Хэнк Таран, как выяснилось, тоже мог похвастаться недюжинным слухом, потому что повел рукой в сторону подопечных. Этот небрежный жест мгновенно прекратил всю вербальную активность, и на тренировочной площадке воцарилась тишина.
Мгновение спустя из подъезда вышли Нож и Топор. Они волокли какие-то тюки, а Нож вдобавок нес на плече здоровенный рулон. Проковыляв через двор, они вошли в подвал. Бородачи и “безрукавочники” поразевали рты.
Курт уже начинал догадываться, что он окажется здесь на особом положении. Тем не менее он без колебаний променял бы эту “заботу” на самый микроскопический шанс вырваться на свободу (пусть даже она будет не менее сомнительного свойства, нежели эта забота…). Но пока подобного шанса Курт не видел, а потому на неприязнь “собратьев по неволе”, которая росла на глазах, ему было глубоко наплевать.
– Твои пожелания будут учтены, – сказал Таран. – Но еду, разумеется, придется отрабатывать. Здесь ничто и никому не достается бесплатно, даже мне самому. Я, кстати, сам вышел оттуда. – Безволосый, усмехнувшись, кивнул за спину Курта – на Яму.
Волк кивнул. Отчего-то он уже успел прийти к выводу, что подобное создание могло появиться только из какой-то клоаки, в этом сомневаться не приходилось.
Что же касалось остального…
– Неужели позволите подохнуть с голоду?
– Ты слишком мне дорого обошелся, – нахмурившись, сказал Таран. – Станешь упрямиться, будем кормить насильно – пока не образумишься. Это, конечно, будет сопровождаться сеансами шоковой терапии. – Безволосый красноречиво повел рукой с черным “кулоном”. – В этом случае возможны варианты: ты либо образумишься и возьмешься за дело, либо, напротив, навсегда распрощаешься с рассудком… Последнее, впрочем, равносильно тому, что ты просто физически не выдержишь всех испытаний. Превратишься в растение, и нам придется тебя “отключить”, потому как я не вижу смысла заниматься садоводством из чистого любопытства… Либо ты будешь работать и приносить доход, либо тебя дешевле будет пристрелить. – Хэнк говорил так небрежно, словно повторял это каждое утро. – Заруби себе это на мохнатом носу…
Курт кивнул. Словам безволосого можно было верить – в его голосе не прозвучало ни одной фальшивой ноты. Он говорил то, что думал, и от этого к душе Курта как будто подвесили еще пару гирь.
Топор и Нож вышли из подвала. Оба были с пустыми руками.
Оглянувшись, Таран одобрительно кивнул:
– Отлично. Твоя экскурсия закончена. Прошу в апартаменты – завтра тебе предстоит долгий, трудный день… – Хэнк задумчиво прикоснулся к подбородку. – Хотя кто тебя знает?
Бородачи проводили Курта взглядами, в которых не было даже намека на дружелюбие. Никто из них, судя по всему, не мог понять, отчего хозяин так носится с этим наглым волчонком (а если и понимал, то не признался бы в этом и себе самому).
Курт не мог не признать, что Таран избрал верную тактику – разделяй и властвуй. Он волк, а остальные гладиаторы – люди. Ни у одного из них волк не найдет понимания, а значит, и ни поддержки, ни товарищеской помощи. Ему не останется ничего иного, кроме как обратить все свое внимание, все чувства и надежды на одну-единственную фигуру, вместо глаз у которой горел обсидиан.
И тогда уже не останется ничего, кроме жертвенной Ямы.
Курт спускался в подвал. Таран и помощники топали сзади.
Напротив камеры стояли два обогревателя. Кабели питания уходили к распределительному щиту. Мощные приборы, гудя, наполняли помещение теплым воздухом. Пол камеры был кое-как прикрыт слоями темперлона. Безволосые не сделали этого прежде либо по недомыслию, либо и впрямь считали, что волк может зимой ночевать на снегу.
Как бы там ни было, эти небольшие перемены не могли не радовать.
Войдя в камеру, Курт прошел к кровати. За спиной хлопнула решетчатая дверь.
Помощники вышли первыми. Таран чуть задержался, исподлобья разглядывая узника, затем вышел следом.
Курт не двигался, нежась в потоках теплого воздуха. Он обещал себе, что вырвет собственную совесть с потрохами. В данных условиях она лишь мешала. Метод кнута и пряника, вот как это называется, вспомнил Курт. Ему следовало избегать кнута, пряник же принимать как должное. Чувство благодарности, не говоря уж о таких словах, как “спасибо”, “пожалуйста”, “извините”, отныне должно быть забыто. Только так он сможет выжить в Яме и в конце концов обрести свободу. Цена не имела значения: ему и без того предстояли непростые дела…
Волк улегся на кровать, – та под его весом жалобно скрипнула, – заложив лапы под голову.
Считанные мгновения спустя перед его глазами сгустилась тьма.
На следующее утро (какие-либо опознавательные признаки по-прежнему отсутствовали, и все же Курт нутром чувствовал, что сейчас еще не день, но уже и не ночь) начались испытания.
Предварительно его соблаговолили накормить. Обильный завтрак состоял из яичницы, миски гречневой каши, большого ломтя тушеного мяса и кружки чая. Поднос принес Нож – он просунул его в узкую щель, расположенную у самого пола, в то время как Топор стоял у дверного проема. Из руки его свисала блестящая цепочка, а физиономия, казалось, так и молила, чтобы волк дал ему шанс – самый незначительный, только чтобы был повод отличиться перед Тараном.
Но Курт ему такого шанса не дал. Он сидел на кровати и молча наблюдал за манипуляциями Ножа. Когда безволосые ушли, закрыв предварительно дверь, волк набросился на еду.
Он съел и выпил все без остатка. Тревожиться по поводу отравы не было смысла, ведь его, в конце концов, не для того здесь запирали. Единственное, что внушало некоторые опасения, так это вероятность того, что тюремщики подсыпали в еду какие-нибудь наркотические, психотропные или анаболические вещества. Но вероятность вероятностью, а Курт не собирался помирать с голоду.
Отдельного упоминания заслуживали приборы. Все миски и кружки были металлические – из алюминия. Вилка, пластмассовая, была явно позаимствована из набора одноразовой посуды (которая, в свою очередь, не была рассчитана на волчью порцию). Про существование же такого предмета, как столовый нож, в Клоповнике помнили лишь старожилы.
Но еда была обильна и отменно приготовлена. Возможно, виной тому служил голод, но Курт не мог вспомнить, когда ему удалось так поесть в последний раз – даже в убежище. Пища стаи была сытной, но и вполовину не столь вкусной.
(Это был пряник, который волк с пренебрежением принял.)
Поглощая еду, он вспоминал Тарана. А именно момент, когда ошейник впервые заявил о своем предназначении.
Не успел Курт поставить на пол последнюю миску, как по лестнице прогрохотали шаги и дверь вновь распахнулась. Как и в первый раз, это вновь была неразлучная парочка. На этот раз пульт управления держал Нож, а Топор начал открывать решетчатую дверь.
На волка поглядывали две пары беспокойных глаз. Он сидел, не двигаясь, пока Нож не дернул дверь на себя.
– Выходи, – буркнул он. – И без глупостей, волчонок… – У него это прозвучало совсем по-другому, чем у Тарана. Хэнк обращался к узнику так, словно видел перед собой глупого щенка. Помощники же Курта явно побаивались. Если постараться, то, как ему казалось, можно было уловить тихий запах этого самого страха.
Курт вышел из камеры. На него не стали надевать ни наручников, ни чего-то другого. Это само по себе было рискованно, а кроме того, не имело особого смысла.
Безволосые тащились позади, отстав на несколько метров. Нож с пультом управления шел последним, Таран, соответственно, в середине. Порядок определила непродолжительная перепалка, в процессе которой безволосые торговались, чья очередь нести “бирюльку”…
Выйдя на поверхность, Курт вновь пару мгновений привыкал к дневному свету. Это было утро, несомненно. Солнце недавно поднялось над горизонтом и еще не успело преодолеть и трети ежедневного пути к зениту. Кровавые облака горестно сопровождали этот полет. Все остальное закрывали стены, крыша и маскировочная сеть.