– Кто был с тобой, когда был нанесен удар?
– Я стоял на крыше дома – дома моего отца. Со мной была Тирца – совсем рядом со мной, добрая душа. Мы с ней вместе перегнулись через парапет и смотрели, как марширует легион. Под моей рукой от парапета оторвалась плитка и упала на Грата. Мне показалось, что я убил его. Какой же ужас я испытал!
– А где была твоя мать?
– В своей комнате под нами.
– Что с ней стало?
Бен-Гур стиснул руки и еле сдержал готовый вырваться стон.
– Я не знаю. Я видел, как солдаты оттащили ее от меня, – это все, что я знаю. Потом они выгнали всех, кто жил в доме, даже скотину, и опечатали ворота для того, чтобы никто не мог в него вернуться. Я спрашивал про нее. Уж она-то, во всяком случае, невиновна. Я мог бы простить… О, прошу прощения, благородный трибун! Не подобает рабу вроде меня говорить о прощении или о мести. Я обречен ворочать веслом до конца жизни.
Аррий внимательно слушал юношу. Он призывал себе на помощь весь свой опыт обращения с рабами. Если эта история была выдумкой, призванной разжалобить его, то игру следовало признать превосходной; с другой стороны, если это было правдой, то в невиновности еврея не было никаких сомнений; а если он был невиновен, то слепой гнев не делал чести властям. Целая семья поплатилась своим существованием во искупление простой случайности! Мысль эта возмущала его.
В пользу молодого человека говорило много обстоятельств, и над некоторыми из них стоило задуматься. Может быть, Аррий знавал Валерия Грата и не испытывал к нему никакой симпатии. Возможно, ему доводилось знать и старшего Гура. Взывая к трибуну, Иуда спрашивал его об этом и, как можно заметить, не получил никакого ответа.
Трибун не знал, как ему поступить, и явно колебался. Власть его была велика. На судне он был единоличным властителем. Вся его натура склоняла его к милосердию. Доверие его было завоевано. И все же, сказал он себе, спешить не следовало – по крайней мере до тех пор, пока не придем в Киферу; без лучшего гребца не обойтись; а пока что следовало повременить и узнать как можно больше. Во всяком случае, ему следует убедиться, что это и в самом деле Бен-Гур и все сказанное им – правда. Обычно рабы склонны ко лжи.
– Довольно, – вслух произнес он. – Ступай на свое место.
Бен-Гур поклонился, еще раз взглянул в лицо своего господина, но не увидел в нем ничего, дающего повод к надежде. Помедлив, он произнес:
– Если ты снова вспомнишь обо мне, о трибун, то пусть в твоей памяти всплывет одно: что я молил всего лишь дать мне знать о моей семье – матери и сестре.
С этими словами он направился к своему месту.
Аррий проводил его восхищенным взглядом.
«Perpol! – думал он. – Если его обучить, как бы он смотрелся на арене! Какой бы он был колесничий! Клянусь всеми богами! В такую бы руку да меч!»
– Постой! – бросил он вслед юноше.
Бен-Гур остановился, и трибун подошел к нему.
– Если бы ты был свободен, что бы ты стал делать?
– Благородный Аррий шутит надо мной! – трясущимися губами произнес Иуда.
– Нет, клянусь богами, что не шучу!
– Тогда я охотно отвечу. Я посвятил всего себя, чтобы выполнить свой первейший долг в жизни. Не думал бы ни о чем другом. Не знал бы ни сна, ни отдыха до тех пор, пока моя мать и Тирца не вернулись бы домой. Сделал бы все, чтобы они были счастливы. Они много потеряли, но, клянусь богами своих отцов, я дал бы им куда больше!
Ответ этот был совершенно неожиданным для римлянина, он даже на мгновение потерял нить разговора.
– Я говорю о твоих жизненных планах, – продолжал он, придя в себя. – Если бы оказалось, что твои мать и сестра умерли или пропали без вести, что бы ты стал делать?
Лицо Бен-Гура заметно побледнело, он отвернулся от трибуна и посмотрел в море. В его душе явно боролись какие-то сильные чувства; совладав с собой, он снова повернулся к трибуну.
– Какое занятие в жизни я бы выбрал? – переспросил он.
– Да.
– Трибун, я отвечу тебе совершенно искренне. Вечером накануне того ужасного дня, о котором я тебе рассказал, я получил разрешение стать солдатом. Я и теперь думаю точно так же; и даже если бы во всем мире была бы одна-единственная военная школа, я бы направился туда.
– Палестра! – воскликнул Аррий.
– Нет, римский лагерь.
Хозяин не может, не рискуя, давать советы рабу. Аррий осознал свою неосторожность и тут же сменил тон и манеру разговора.
– Теперь ступай на место, – сказал он, – и не думай, что от нашего разговора ты извлек какую-то выгоду. Может быть, тебе всего лишь удалось меня позабавить. Или… – он задумчиво отвел взгляд в сторону, – или, если ты питаешь на это какую-то надежду, сделай выбор между славой гладиатора и солдатской службой. Первое может принести тебе расположение императора, второе же ничего тебе не даст. Ты не римлянин. Ступай!
Через пару минут Бен-Гур снова занял свое место на скамье.
Работа никогда не в тягость мужчине, если на сердце у него легко. Иуда даже не замечал весла в своих руках. В сердце его теплилась надежда. Предупреждение трибуна – «Может быть, тебе всего лишь удалось меня позабавить» – хотя и всплывало у него в памяти, но тут же забывалось. То, что его призвал к себе могущественный человек, велевший рассказать о себе, было подобно хлебу, которым он питал свою изголодавшуюся душу. Без всякого сомнения, за этим должно было последовать что-то хорошее. Надежда витала над ним, и он молился про себя: «О Боже! Я верный сын Израиля, возлюбленного Тобой! Помоги же мне, молю Тебя!»
Глава 4 «№ 60»
К востоку от Киферы, в заливе Антемона, собралась сотня галер. Одни сутки трибун полностью посвятил их осмотру. Затем флот снова поднял паруса и перебрался к Наксосу, самому большому острову Циклад, лежавшему на полпути между побережьем Греции и Азией подобно большому камню посередине торной дороги. Оттуда флот мог в любое время сняться с якорей и двинуться на пиратов, появись те на просторах Эгейского моря или где-либо в Средиземноморье.
Пока флот в походном порядке двигался к скалистым побережьям острова, с флагмана была замечена галера, шедшая с севера. Аррий скомандовал следовать наперерез ей. Галера оказалась грузовым судном, следующим из Византии, и от ее капитана он получил сведения, в которых чрезвычайно нуждался.
Пиратами были заполнены все дальние берега Понта Эвксинского[33]. Среди них были даже жители Танаиса[34], города, лежащего в устье реки с тем же названием, которая, как считалось, питает водой Меотийское болото[35]. Они готовились к большому походу. Первые сведения об их действиях поступили, когда пираты появились у Босфора Фракийского, разгромив базировавшийся там флот. После этого все, что стояло на плаву у Геллеспонта, сдалось им на милость. В эскадре насчитывалось до шестидесяти галер, хорошо снаряженных и укомплектованных. Лишь несколько судов были биремами, все остальные мощными триремами[36]. Командовал эскадрой грек, рулевыми почти всех судов тоже были греки, знающие, по слухам, все восточные моря. Трофеи пиратов было невозможно подсчитать. Паника охватила не только плавающих по морям; все прибрежные города заперли свои ворота и выставили на стенах усиленные караулы. Морская торговля почти прекратилась.
Но где были пираты в настоящий момент?
На этот вопрос, больше всего интересовавший Аррия, он тоже получил ответ.
После разграбления Гефестии, города на северном берегу острова Лемнос, пиратская армада взяла курс на Фессалию и, по последним данным, скрылась в многочисленных бухточках между Эвбеей и Элладой.
Таковы были известия.
Затем жители острова, собравшиеся на вершинах прибрежных холмов, чтобы поглазеть на редкое для них зрелище сотни кораблей, собранных в единую эскадру, увидели, как передовое соединение неожиданно повернуло на север, ведя за собой остальные корабли. Слух о появлении пиратов уже дошел до этих мест, и теперь, провожая взглядом белые паруса, тающие в морской дымке за Спросом, островитяне испытывали облегчение и благодарность. Те области, которые захватывала мощная рука Рима, могли надеяться на ее защиту: в обмен на налоги она обеспечивала их безопасность.
Трибуна более чем устраивали передвижения пиратов; Фортуне же он был благодарен вдвойне. Она, несомненно, проявила свое благоволение к нему, заманив его врагов в те воды, где их поражение было наиболее вероятно. Он представлял себе, какое опустошение может натворить даже одна-единственная галера на широких морских просторах Средиземного моря и каковы трудности, связанные с ее обнаружением и преследованием. Он также понимал, какую славу принесет ему быстрое обнаружение и сокрушение одним ударом всей пиратской эскадры.
Трибуна более чем устраивали передвижения пиратов; Фортуне же он был благодарен вдвойне. Она, несомненно, проявила свое благоволение к нему, заманив его врагов в те воды, где их поражение было наиболее вероятно. Он представлял себе, какое опустошение может натворить даже одна-единственная галера на широких морских просторах Средиземного моря и каковы трудности, связанные с ее обнаружением и преследованием. Он также понимал, какую славу принесет ему быстрое обнаружение и сокрушение одним ударом всей пиратской эскадры.
Если читатель возьмет карту Греции и Эгейского моря, он, безусловно, обратит внимание на остров Эвбея, вытянувшийся вдоль побережья подобно крепостному валу, защищающему его от Азии. Остров этот оставляет между собой и континентом пролив ста двадцати миль в длину и едва ли восьми миль шириной. Через северный вход в пролив когда-то вошел флот Ксеркса, теперь же через него ворвались наглые разбойники с просторов Понта. Города вдоль берегов пролива были богаты, нападение на них сулило изрядную добычу. Поэтому, приняв во внимание все эти обстоятельства, Аррий пришел к выводу, что грабители могут быть обнаружены где-нибудь в районе Фермопил. Собираясь воспользоваться столь редкой удачей, он принял решение окружить их с юга и с севера. Для осуществления этого плана нельзя было терять ни часа; поэтому оставалось лишь послать прощальный привет фруктам, вину и женщинам, которыми славился остров Наксос. Эскадра, не останавливаясь, шла под парусами и на веслах, пока незадолго до наступления ночи на горизонте не проступил конус горы Охи. Штурман доложил о приближении побережья Эвбеи.
По команде были спущены паруса, и флот стал двигаться только на веслах. Аррий возглавил флотилию из пятидесяти галер, которые он повел вверх по проливу. Другая половина эскадры направила свои ростры в обход Эвбеи, к северному входу в пролив, имея приказ как можно скорее достичь его и двигаться навстречу первой.
Сказать по правде, в таком разделении флота был определенный риск – каждая половина эскадры уступала по численности флотилии пиратов. Но недостаток численности компенсировался многими преимуществами, не последним из которых была строжайшая дисциплина, которой не было и не могло быть в стане разбойников. Кроме того, в пользу трибуна было еще и то обстоятельство, что, если бы половина римского флота, первой столкнувшаяся с пиратами, была против ожидания разбита, то в бою она неизбежно нанесла бы изрядный урон противнику, потрепанный флот которого не смог бы устоять против другой половины флота римлян.
Тем временем Бен-Гур продолжал грести, сменяясь каждые шесть часов. Отдых на остановке в заливе Антемона вернул ему силы, так что весло живо ходило в его руках, а надсмотрщик на помосте не имел надобности пускать в ход свой кнут.
Люди обычно не ценят чувства спокойствия, которое дает знание своего местоположения или направления своего движения. Ощущение затерянности в пространстве может свести с ума; но еще хуже человеку, слепо влекомому в неизвестном направлении. Каторжная работа не притупила еще чувства Бен-Гура. Наваливаясь на весло, час за часом, порой несколько дней и ночей подряд, чувствуя легкий бег галеры по морским волнам, он все время жаждал знать, где он находится и куда направляется. Теперь же чувство это еще более обострилось благодаря надежде, рожденной в его сердце после разговора с трибуном. Чем меньше остается в душе терпения, тем страстнее разгорается желание; то же самое происходило сейчас и с Бен-Гуром. Ему казалось, что он слышит каждый звук на борту корабля, и он прислушивался к каждому звуку, словно это был трубный глас, вещающий ему свыше. Порой он часами не отрывал взора от решетчатого настила над головой и по солнечному свету, малая толика которого доходила до него, старался что-то узнать, неведомо что. Много раз он ловил себя на том, что вот-вот был готов заговорить с надсмотрщиком на помосте, что, конечно, несказанно удивило бы того.
За годы своей работы на галерах, наблюдая положение и передвижение жиденьких лучей солнца по палубному настилу, он научился приблизительно определять, в какую сторону горизонта корабль держит курс. Такое, разумеется, было возможно лишь при ясной погоде, которую судьба милостиво послала сейчас трибуну. Опыт не изменил юноше на всем пути после отбытия от Киферы. Считая, что они направляются к давно оставленной им родине, он был особо чувствителен к каждому изменению курса. Острейшей болью в его душе отозвался поворот корабля на север, произошедший неподалеку от Наксоса. О причине этого он мог строить только догадки – следует помнить, что вместе со своими товарищами по несчастью он не знал ничего о ситуации и не испытывал никакого интереса к плаванию. Место его было у весла, с которым он оставался неразлучен, вне зависимости от того, шли ли они под парусом или стояли на якоре. Только однажды за все три года ему удалось увидеть море с палубы корабля. Обстоятельства этого мы уже знаем. Он представления не имел о том, что в кильватере корабля, который он приводит в движение своим веслом, в строгом походном порядке следует мощная флотилия. Ничего не знал он и о том, какое дело им предстоит выполнить.
Когда лучи солнца, опускавшегося к горизонту, исчезли с палубного настила, галера по-прежнему двигалась на север. Сгустилась ночная тьма, но Бен-Гур все не чувствовал изменения курса. Еще чуть позже по проходу, разделявшему гребцов правого и левого бортов, с палубы поплыл запах фимиама.
«Трибун служит у алтаря, – подумал он. – Неужели нам предстоит битва?»
Он стал присматриваться еще внимательней.
Бен-Гур уже побывал во многих сражениях, не видев ни одного из них. Со своей скамьи он наслышался звуков боя, идущего сверху и рядом с ним, пока не выучил все его ноты, подобно певцу, знающему наизусть исполняемую им песнь. Таким же образом он узнал многое из того, что предшествует сражению. Среди всех приготовлений совершенно неизбежным как среди римлян, так и среди греков было жертвоприношение богам. Эти ритуалы были для юноши грозным предзнаменованием.
Битва, за которой, возможно, ему предстояло наблюдать, имела бы для него и его товарищей по несчастью особое значение, отличное от того, что она значила для моряков и солдат. В случае поражения римлян рабов, если они выживут, ждала бы, возможно, свобода, но уж, во всяком случае, у них появился бы другой хозяин, который мог оказаться лучше прежнего.
В урочный час, когда были зажжены и повешены у трапа масляные светильники, трибун спустился с палубы. По его приказу солдаты облачились в доспехи. Опять-таки по его приказу были осмотрены боевые машины, а копья, дротики и стрелы, собранные в большие пуки, разложены вдоль бортов вместе с амфорами с легковоспламеняющимся маслом и корзинами с комками ваты, пропитанной воском. А когда Бен-Гур наконец увидел, что трибун поднимается на свой помост, облаченный в кирасу и шлем, со щитом в руках, у него уже не осталось никаких сомнений в предназначении всех этих приготовлений, и он внутренне приготовился снова пережить последнее унижение перед битвой.
К каждой из скамей было намертво прикреплено одно приспособление – цепь с кандалами для ног. Именно их хортатор и принялся застегивать на лодыжках гребцов, переходя от одного к другому, не оставляя им никакого выбора, кроме как только повиноваться приказам, а в случае крушения – никакого шанса на спасение.
Тут же в воздухе повисла напряженная тишина, нарушаемая только звуками весел, вращающихся на ременных подвесках. Каждый из гребцов, сидящих на скамьях, испытывал в этот момент жгучий стыд, а Бен-Гур переживал это еще острее своих товарищей по несчастью. Он, если бы мог, охотно заплатил любую цену, только чтобы избавиться от такого позора. Звон кандалов возвестил ему, что очередь скоро дойдет и до него. Надсмотрщику оставалось заковать еще двух гребцов; но, может быть, трибун вмешается и избавит его от этого унижения?
Наш читатель вполне может счесть подобную мысль проявлением тщеславия или эгоизма; но именно она в этот момент полностью завладела всем существом Бен-Гура. Он страстно надеялся, что римлянин вмешается; во всяком случае, обстоятельства давали шанс прояснить чувства этого человека и его отношение к Бен-Гуру. Если, занятый мыслями о предстоящем сражении, он все-таки уделит внимание ему – это будет доказательством того, что он скрыто возвышен над своими товарищами по несчастью, и подобное доказательство оправдает надежду.
Бен-Гур с нетерпением ждал. Время, казалось, замедлило свой бег. Наваливаясь на весло, он бросал взгляд в сторону трибуна, который, закончив свою подготовку к сражению, вытянулся на лежанке с явным намерением отдохнуть, в то время как номер шестьдесят проклинал себя, угрюмо смеялся над собой и запрещал себе смотреть в ту сторону.