— Это очевидно. Итак, следов не было видно, несмотря на сырую погоду? Сцепление обстоятельств, действительно, очень интересное. Что же вы затем сделали?
— Мы обыскали и комнату. Потайной двери тут не могло быть, а окна находятся на высоте тридцати футов от земли; оба они были заперты изнутри. Ковер исключает всякую мысль о люке, а потолок самый простой, выбеленный клеевой краской. Я готов прозакладывать свою жизнь, что вор вышел через двор.
— А камин?
— Там нет его. Есть только печка. Шнурок колокольчика висит как раз направо от моего стола. Тот, кто звонил, подошел для этого прямо к столу. Но зачем бы преступнику звонить в колокольчик? Это просто неразрешимая задача.
— Действительно, случай необычайный. Что же вы предприняли потом? Вы, вероятно, осмотрели всю комнату, чтобы найти какие либо следы преступника — окурок сигары, оброненную перчатку или шпильку, или какую-нибудь другую мелочь?
— Там не было ничего подобного.
— А запаха?
— Ну, мы об этом не подумали.
— Ах, запах табаку имел бы для нас очень важное значение в этом случае.
— Я никогда не курю сам и поэтому думаю, что заметил бы запах табаку. Вообще не было положительно никаких данных. Единственным осязательным фактом является то обстоятельство, что жена курьера — миссис Тэнджей — торопливо ушла из данного места. Сам курьер объяснил только, что она уходила почти всегда в то время. Полицейский и я решили, что лучше всего схватить эту женщину, пока бумаги еще у нее.
Между тем слух об этом происшествии дошел до полиции. Явился сыщик, м-р Форбс, и энергично принялся за дело. Мы наняли экипаж и через полчаса приехали по данному адресу. Нам отворила дверь какая-то молодая женщина, оказавшаяся старшей дочерью м-с Тэнджей. Она сказала, что мать еще не возвращалась, и попросила нас подождать ее в передней комнате.
Минут через десять кто-то постучался в дверь, и тут мы сделали первую серьезную ошибку, за которую я упрекаю себя. Вместо того, чтоб отворить дверь самим, мы допустили дочь сделать это и слышали, как она сказала: «Мать, тут дожидаются тебя двое людей». Мгновение спустя мы услышали чьи-то поспешные шаги. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату или кухню, но женщина обогнала нас. Она смотрела на нас вызывающим взглядом. Внезапно она узнала меня, и выражение полного изумления показалось на ее лице.
— Да неужели же это м-р Фельпс из канцелярии! — вскрикнула она.
— Ну, а за кого же вы приняли нас, когда убежали? — спросил мой товарищ.
— Я думала, вы за долгом, — ответила она. — У нас тут вышли неприятности с одним торговцем.
— Это вы неудачно придумали, — ответил Форбс. — У нас имеются данные предполагать, что вы взяли важную бумагу из министерства иностранных дел и убежали, чтоб отдать ее кому-то. Вы поедете с нами в полицию, и вас обыщут там.
Напрасно она протестовала и сопротивлялась. Привели карету, и мы отправились все втроем. Но сначала мы осмотрели кухню, и особенно плиту, чтобы посмотреть, не сожгла ли она бумаг в ту минуту, как осталась одна. Однако мы не нашли ни золы, ни каких бы то ни было остатков. Как только мы приехали в «Scotland Yard», мы велели немедленно приставленной для этого женщине обыскать ее. Я ждал с мучительной тревогой результатов обыска. Бумаг у подозреваемой не оказалось.
Тогда только я понял весь ужас моего положения. До тех пор я только действовал, и деятельность заглушала мысли. Я был так уверен в том, что найду договор, что не решался даже подумать о том, что будет, если он пропал. Но теперь делать было нечего, и я мог на досуге уяснить себе мое положение. Это было ужасно! Ватсон может сказать вам, что в школе я был нервным, чувствительным мальчиком. Таков уж я по натуре. Я подумал о дяде и его товарищах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех моих родных. Что из того, что я жертва необыкновенного случая? Никакие случайности не допускаются там, где затронуты дипломатические интересы. Я погиб, погиб постыдно, безнадежно. Не помню, что я сделал. Думаю, что разыграл целую сцену. Мне смутно припоминается, как вокруг меня собралась толпа чиновников, старавшихся утешить меня. Один из них отвез меня на Ватерлоо и посадил в поезд, шедший в Уокинг. Я думаю, он проводил бы меня до дома, если бы в том же поезде не ехал доктор Феррьер, который живет по соседству со мной. Доктор чрезвычайно любезно согласился взять меня на свое попечение и хорошо сделал, потому что на станции у меня сделался припадок, и прежде чем мы доехали до дома, я стал буйным и сумасшедшим.
Можете себе представить, каково было состояние моих близких, когда звонок доктора разбудил их и они увидели меня в подобном положении. Бедная Анни — вот она — и моя мать были в полном отчаянии. Доктор Феррьер слышал кое-что на станции от сыщика и передал им все. Понятно, это не улучшило дела. Очевидно было, что у меня будет продолжительная болезнь. Поэтому Джозефа выгнали из его уютной спальни и поместили тут меня. Здесь я лежал целых девять недель, мистер Холмс, без сознания. У меня было воспаление мозга. Если бы не уход мисс Гаррисон и не лечение доктора — вы бы не говорили сегодня со мной. Анни ухаживала за мной днем, а no ночам за мной смотрела сиделка, так как в припадках бешенства я был способен на все. Рассудок мой прояснялся медленно, а память вернулась только в последние три дня. По временам я желаю, чтобы она и вовсе не возвращалась. Первым моим делом было телеграфировать м-ру Форбсу, в руках которого находится дело. Он приехал и сказал мне, что, несмотря на все усилия, ему не удалось найти нити, за которую можно было бы ухватиться. Курьера и его жену расспрашивали чрезвычайно подробно, но не могли ничего добиться от них. Тогда подозрение полиции пало на молодого Горо, который, если помните, оставался в этот вечер на службе позже других. Единственным поводом к подозрению являлось то обстоятельство, что он остался, когда ушли другие, и носит французскую фамилию; но я начал работу только после его ухода, а его родные, хотя и гугенотского происхождения, но по своим симпатиям и традициям такие же англичане, как мы с вами. Подозрения ничем не подтвердились, и дело на том и окончилось. Обращаюсь к вам, м-р Холмс, как к последней моей надежде. Если и вы не поможете мне, то моя честь и карьера погублены навеки.
Больной, обессиленный долгим рассказом, опустился на подушку, и добровольная сиделка дала ему выпить какого-то подкрепляющего лекарства. Холмс молча сидел, откинув голову и закрыв глаза. Посторонний мог бы подумать, что он слушает совершенно безучастно, но я видел, что он был весь внимание.
— Вы рассказали все так ясно, — наконец, проговорил он, — что мне остается предложить вам очень мало вопросов. Однако есть один чрезвычайно важный. Вы никому не рассказывали о возложенном на вас поручении?
— Никому.
— А например, мисс Гаррисон?
— Нет. Я не был в Уокинге в промежуток между получением поручения и его выполнением.
— И не виделись, случайно, с кем-нибудь из близких?
— Нет.
— Знает ли кто-нибудь из них ход в канцелярию?
— О, да, все.
— Впрочем, раз вы говорите, что никому не рассказывали про договор, то эти вопросы не идут к делу.
— Я ничего не говорил.
— Что вы знаете о курьере?
— Ничего, кроме того, что он отставной солдат.
— Какого полка?
— Слышал, что гвардейского… «Кольдстрим».
— Благодарю. Не сомневаюсь, что Форбс сообщит мне некоторые подробности. Чиновники отлично умеют собирать факты, хотя не всегда использывают их… Что за прелестный цветок — розы!
Он прошел мимо кушетки к открытому окну и приподнял склонившийся стебель розы, любуясь на красивое сочетание пурпурового и зеленого цветов. Для меня это увлечение являлось новой чертой в характере Холмса, так как мне ни разу не приходилось видеть, чтобы он особенно интересовался такими предметами.
— Нет ничего, в чем выводы были бы так необходимы, как в религии, — проговорил Холмс, прислоняясь к ставням. — Человек рассуждающий может тут построить все как в точных науках. Мне кажется, что нашу высшую уверенность в благости Провидения можно основывать именно на цветах. Все другое — силы, желания, пища — насущная необходимость. А эта роза — роскошь, ее запах и цвет — украшения жизни, но не необходимые условия ее. Только благость дает излишества, и потому-то я говорю, что цветы должны поддерживать в нас надежду.
Во время этой тирады Холмса выражение удивления и разочарования показалось на лице Перси Фельпса и его сиделки. Он впал в мечтательное настроение, продолжая держать розу в руках. Мисс Гаррисон прервала молчание.
— Как вы полагаете, есть надежда разрешить эту тайну, м-р Холмс? — спросила она с оттенком колкости в голосе.
— О, тайну! — ответил он, вздрогнув и как бы возвращаясь к прозе жизни. — Было бы нелепым отрицать, что дело чрезвычайно трудное и сложное, но обещаю вам хорошенько заняться им и сообщить все обстоятельства, которые обратят на себя мое внимание.
— О, тайну! — ответил он, вздрогнув и как бы возвращаясь к прозе жизни. — Было бы нелепым отрицать, что дело чрезвычайно трудное и сложное, но обещаю вам хорошенько заняться им и сообщить все обстоятельства, которые обратят на себя мое внимание.
— Видите ли вы какую либо нить?
— Вы дали мне целых семь, но конечно, мне нужно испробовать их прежде, чем решить, пригодны ли они.
— Вы подозреваете кого-нибудь?
— Самого себя…
— Как? Что это значит?
— Подозреваю самого себя в том, что вывел заключения слишком поспешно.
— Так отправляйтесь в Лондон и проверьте ваши заключения.
— Превосходный совет, мисс Гаррисон, — сказал Холмс, вставая. — Я думаю, Ватсон, это лучшее, что мы можем сделать. Не предавайтесь ложным надеждам, м-р Фельпс. Дело очень запутанное.
— Я буду ожидать вас с лихорадочным нетерпением, — ответил молодой человек.
— Хорошо, я приеду завтра утром с тем же поездом, хотя, по всем вероятиям, не сообщу вам ничего нового.
— Да благословит вас Бог за это обещание, — воскликнул. больной, — я оживаю при мысли, что возможно что-нибудь сделать. Между прочим, я получил письмо от лорда Хольдхёрста.
— Aral Что же он пишет?
— Письмо холодное, но не резкое. Я думаю, от резкости его удержала моя серьезная болезнь. Он повторяет, что дело чрезвычайно важное, и прибавляет, что ничего не будет предпринято относительно моей будущности — под этими словами он, конечно, подразумевает отставку, — пока я не понравлюсь и мне не представится возможность исправить беду.
— Ну, это разумно и деликатно, — сказал Холмс. — Идем, Ватсон. В городе нам предстоит много дела.
М-р Джозеф Гаррисон отвез нас на станцию, и скоро мы уже неслись в портсмутском поезде.
— Очень весело въезжать в Лондон по одной из этих линий, которые проходят так высоко, и откуда вам открывается вид на дома, подобные этому.
Я думал, что он шутит, потому что вид был довольно мрачный, но он скоро объяснил свою мысль.
— Посмотрите на эти большие, отдельные группы построек, возвышающиеся над сланцевыми крышами, как кирпичные острова среди моря свинцового света.
— Школьные здания.
— Маяки, мой милый! Светильники будущего! Семенные коробочки с сотнями светлых зернышек в каждой, из которых выйдет будущее, лучшее, более умное поколение Англии. Как вы думаете, этот Фельпс не пьет?
— Думаю, что нет.
— И я полагаю то же. Но следует допускать всякие предположения. Бедняга попал в сильную передрягу, и еще вопрос, удастся ли нам выручить его. Что вы думаете о мисс Гаррисон?
— Девушка с сильным характером.
— Да, но порядочная, или я сильно ошибаюсь. Она и ее брат — единственные дети железного фабриканта, где-то около Нортумбэрленда. Фельпс сделал ей предложение, стал ее женихом во время путешествия в прошлом году, и она приехала сюда, в сопровождении брата, чтобы познакомиться с своими будущими родными. Тут произошла катастрофа, и она осталась ухаживать за своим возлюбленным. Брату Джозефу понравилось здесь, и он также остался. Как видите, я навел уже несколько справок. Но сегодняшний день весь должен быть посвящен справкам.
— Моя практика… — начал я.
— О, если ваши дела интереснее моих… — возразил Холмс несколько резко.
— Я хотел только сказать, что моя практика может обойтись без меня день-другой — теперь ведь самое тихое время года.
— Превосходно, — сказал Холмс. Хорошее расположение духа вернулось к нему. — Ну, так мы вместе займемся делом. Я думаю, прежде всего нам нужно повидаться с Форбсом. Он, вероятно, расскажет нам все необходимые подробности так, что мы будем знать, как подойти к делу.
— Вы сказали, что нашли нить.
— Даже несколько; но пригодности их мы можем испытать только путем новых справок. Труднее всего выследить преступление, цель которого неизвестна. Нельзя сказать этого про данное преступление. Кому оно может быть полезно? Французскому посланнику, русскому, тому, кто может продать бумаги одному из них, и, наконец, лорду Хольдхёрсту.
— Лорду Хольдхёрсту?
— Ведь возможно допустить, что государственный деятель может быть в таком положении, что случайное исчезновение подобного документа не особенно огорчило бы его.
— Только не человек такой безупречной репутации, как лорд Хольдхёрст.
— Однако нам нельзя не принять этого во внимание. Мы сегодня повидаемся с благородным лордом и увидим, не скажет ли он нам чего-нибудь. А пока я уже навожу справки.
— Уже наводите?
— Да, со станции Уокинг я телеграфировал во все вечерние лондонские газеты. Вот какое объявление появится в них.
Он передал мне листок бумаги, вырванной из записной книжки. На нем было написано карандашем:
«10 фунтов награды тому, кто сообщит номер кэба, привезшего седока к подъезду министерства иностранных дел или неподалеку от него 23-мая в три четверти десятого вечера. Дать знать 221, улица Бэкер».
— Вы уверены, что вор приехал в кэбе?
— Если и не в кэбе — неважность. Но если м-р Фельпс не ошибается, говоря, что в комнате негде скрыться, то вор должен был прийти извне. Если он пришел в такую сырую ночь и не оставил следов на линолеуме, который осматривали через несколько минут после происшествия, то весьма вероятно, что он приехал в кэбе. Да, мне кажется, что мы смело можем остановиться на кэбе.
— Это возможно.
— Вот одна из тех нитей, о которых я говорил. Она может довести нас до чего-нибудь. А затем колокольчик… главнейшая особенность дела. Отчего зазвонил колокольчик? Может быть, вор дернул его, бравирая опасность? Или, может быть, кто-нибудь бывший с вором дернул звонок, чтобы предупредить преступление. Была ли это простая случайность? Или…
Холмс снова погрузился в глубокое, безмолвное раздумье, но мне, привыкшему ко всем его настроениям, показалось, что в его уме возникла внезапно новая догадка.
Было двадцать минут четвертого, когда мы приехали на вокзал и, наскоро позавтракав в буфете, отправились в «Scotland Yard». Холмс уже телеграфировал Форбсу, и он ожидал нас. Это был маленький человек с проницательным, но вовсе не любезным выражением лисьего лица. Он встретил нас холодно и стал еще холоднее, когда услышал причину нашего посещения.
— Слышал я о вашем способе вести дела, м-р Холмс, — колко проговорил он. — Пользуетесь всеми данными, добытыми полицией, а потом стараетесь окончить дело сами, набросив тень на тех, которые начали розыски.
— Напротив, — возразил Холмс. — Из пятидесяти трех моих последних дел мое имя упоминается только в четырех, а в сорока девяти остальных вся честь принадлежит полиции. Я не виню вас в том, что это неизвестно вам: вы молоды и неопытны; но если желаете достигнуть успеха в вашей новой деятельности, то вам следует работать со мной, а не против меня.
— Я был бы очень рад некоторым указаниям, — сказал сыщик, изменяя тон. — До сих пор, правда, я не имел никакого успеха.
— Какие шаги вы сделали?
— Подозрение пало на курьера Тэнджей. Аттестат из полка у него прекрасный, и никаких улик против него нет. Но жена у него плохая. Я думаю, она знает больше, чем говорит.
— Вы проследили за ней?
— Мы приставили к ней одну из наших женщин. М-с Тэнджей пьет; наша поверенная два раза разговаривала с ней, когда та была навеселе, но ничего не добилась.
— Насколько я слышал, у них была назначена продажа с аукциона.
— Да, но долг был уплачен.
— Откуда они взяли деньги?
— Он получил свою пенсию; но вообще незаметно, чтобы у них были деньги.
— Чем она объяснила свое появление на звонки м-ра Фельпса?
— Она сказала, что муж ее очень устал, и она хотела помочь ему.
— Конечно, это подтверждается тем, что немного позднее он оказался спящим на стуле. Итак, против него нет улик, кроме репутации жены. Спросили вы ее, почему она так спешила в тот вечер? ее поспешность обратила на нее внимание констэбля.
— Она запоздала и торопилась домой.
— Указали вы ей на то, что вы и м-р Фельпс были у нее на квартире раньше ее, хотя она вышла на двадцать минут раньше вас?
— Она объясняет это разницей между омнибусом и кэбом.
— Объяснила она, почему, придя домой, пробежала прямо в кухню?
— Потому что там у нее лежали деньги, которыми она уплатила долг.
— Однако, у нее есть ответ на все. Спрашивали ли вы ее, не видела ли она кого-нибудь на Чарльз-Стрите?
— Только констэбля.
— Ну, вы, кажется, допросили ее достаточно подробно. Что вы еще сделали?
— В продолжение девяти недель следили за Горо, но безуспешно. Против него нет ни малейших улик.
— Еще что?
— Да, ничего, нет вовсе улик.
— Есть у вас какое-нибудь предположение, отчего звонил колокольчик?
— Должен сознаться, что теряюсь в догадках. Надо обладать большим хладнокровием, чтобы сделать такую штуку.