– Если она Камахай-Минаре, меня это не удивляет.
– Не говори ерунды! Ты думаешь, что кто-то и в самом деле может это делать?
– Варавва слышал, когда нашел «Освободителя». Потом, после всей этой катавасии с «Гвианским самуро», навсегда оглох. А еще рассказывали об одном мальчишке макиритаре – будто он умел это делать. Бачако Ван-Ян взял его с собой на Парантепуй, и больше пацана не видели.
– Не хочу, чтобы кто-то узнал.
– Я не собираюсь никому ничего рассказывать. Парни меня уважают, но если я буду травить такие истории, они в итоге сядут мне на шею. Меня вполне устраивают мои пять процентов.
– А кроме этих пяти процентов, тебя что-нибудь волнует?
– А разве что-нибудь стоит свеч? – прозвучало в ответ. – Я уже двадцать лет кормлю комаров и мошек в здешних лесах и реках и рискую жизнью, чтобы обезумевшие старатели не обворовывали друг друга. Я съел больше обезьян и попугаев, чем столетняя анаконда, сплю под брезентовым навесом и пью кофе, похожий на настой носков. Меня утешает только то, что, когда я решу уйти на покой, смогу забрать камушки и поселиться в деревне моего деда – там, в Астурии.
– Откуда ты знаешь, что тебе понравится?
– Понравится, потому что там не будет сельвы, москитов, мошек, змей, ягуаров, обезьян, попугаев, пауков-обезьян, кайманов, пираний и анаконд. А главное, братец, – главное! – не будет чертовых искателей алмазов, которые донимают тебя историями про Канайму. А сейчас я собираюсь лечь спать, поскольку завтра, начиная с рассвета, мне придется глядеть в оба, чтобы эти сволочи не поубивали друг друга.
Он осушил свой ковшик кофе, повесил очки с толстыми стеклами на веревочный узел своего гамака, немного покачался и уже через полминуты захрапел.
Венгр Золтан Каррас задумчиво посмотрел на него, затем свернулся клубком в углу, протянул руку к огню, чтобы та послужила проводником тепла, и, напоследок подумав о девчонке, которая «слышала музыку», закрыл глаза и позволил усталости долгого дня взять свое.
Снаружи продолжал неистовствовать дождь, затопляя шахты и производя обвалы на месторождении или «тарараме» Трупиала.
Заря еще только занималась; дождь, упорно желая скрыть окружающий мир, изображал из себя завесу, не позволяя рассвету вступить в свои права, а длинная вереница людей с суруками, ведрами и лопатами на плече уже переминалась с ноги на ногу, ожидая, когда появится «налоговый инспектор» и подаст знак к началу очередного тяжелого рабочего дня.
Мост, испытывая на себе все возрастающий напор прибывающей воды, скрипел и стенал, угрожая порвать толстые лианы, которыми был привязан к самым высоким деревьям. Люди перебирались по нему поодиночке и с предельной осторожностью, в сопровождении шуток, выкриков и насмешек тех, кто ожидал своей очереди на берегу.
Венгр с утра пораньше заглянул в хижину Пердомо Марадентро, пробормотал слова извинения за свое вчерашнее поведение и пригласил Себастьяна с Асдрубалем следовать за ним, попросив женщин оставаться под навесом, пока не кончится дождь или, по крайней мере, дневная жара не сделает дождь менее назойливым.
Прииск, весь в лужах и скользкой грязи, в сероватом свете унылого утра выглядел еще более грязным и разоренным. То тут, то там раздавались только чертыханья и проклятия людей, обнаруживших, что их старания в течение долгих дней по вине воды оказались напрасными и что теперь будет еще труднее достичь вожделенного дна старого русла, в котором должны находиться самые крупные камни.
На участке Золтана Карраса и Пердомо Марадентро каждому из совладельцев досталась работа по способностям: Асдрубаль копал землю, песок и каскахо[31] наполняя ведра, Себастьян оттаскивал их к реке, где Золтан просеивал породу беспрерывным раскачиванием и резким встряхиванием суруки, из-за чего материал вдруг как бы повисал в воздухе – сразу было видно, что венгр за всю жизнь проделал эту операцию бессчетное число раз.
Его глаза словно блестели по-другому, не отрываясь от решета. Казалось, просеивая содержимое ведер, он оценивал качество породы, потому что, судя по всему, его интересовали не столько алмазы, сколько «кончики карандаша», графит карбонадо[32], или горный хрусталь: важно было понять, насколько выбор участка оказался удачным.
– Ну что там?
– Терпение.
Это было единственное слово, которое он произносил на протяжении четырех часов. Все это время он не позволял себе передохнуть и поднести руки к ноющей пояснице. «Терпение»! – потому что работать, согнувшись, под назойливым дождем, позволяя воде стекать со шляпы к икрам, а дальше – в реку, можно было, только вооружившись безграничным терпением.
– Что он говорит? – поинтересовался Асдрубаль, когда брат пришел за очередной порцией материала.
– Терпение…
Они обвели взглядом бесчисленные согбенные спины, едва видневшиеся над рассеянными повсюду ямами, превратившими лесную чащу во взрытое сотней мощных снарядов поле битвы, и молчаливо снующих туда-сюда промокших людей, перетаскивающих ведра породы, – ив который раз спросили себя, не совершили ли они глупость, поддавшись искушению – иллюзии разбогатеть на добыче алмазов в глубине самой неизученной на свете сельвы.
– Да поможет нам Бог!
– Если он не захотел помочь нам на Лансароте, где ему было только руку протянуть, вряд ли он сможет сделать это здесь, у черта на рогах.
– Думаешь, мы на самом деле найдем алмазы или все это – дурдом под открытым небом?
– Найдем мы их или нет, но эти люди, должно быть, свихнулись, всю жизнь, словно кроты, копаясь в земле и стоя по щиколотку в воде.
– А мы? Тоже сумасшедшие?
– Конечно! Я – потому что настоял, чтобы мы сюда приехали, а ты – потому что не разбил мне башку, когда я это предложил. – Себастьян протянул руку и мягко положил на плечо брата. – Я сожалею! – сказал он.
– Тебе не о чем сожалеть, – прозвучало в ответ. – Я бы никогда себе не простил, если бы не последовал за тобой. Только бы сейчас появились эти самые алмазы.
Однако алмазы не появлялись, и, когда Аурелия и Айза после полудня принесли обед, они не могли не заметить, насколько братья удручены, хотя венгр, судя по всему, относился к происходящему философски-весело.
– Надо относиться к этому спокойно, – изрек он. – Возможно, мы две недели не увидим ни одного карата, а то вдруг неизвестно почему они возьмут да появятся все разом.
– Или же не появятся никогда.
– Или не появятся никогда, это правда, – с улыбкой согласился он. – Если бы существовала уверенность в том, что они непременно появятся, сюда бы сбежалась вся Венесуэла, потому что ничто не сравнится с ощущением, которое испытываешь, обнаружив в суруке приличный камень.
Айза широким жестом обвела остальных искателей; когда женщины проходили мимо, те подняли головы, но сейчас вновь склонились, поглощенные делом, которое словно удерживало их на дне ям, вынуждая бороться с водой, глиной, жарой и усталостью.
– А они? – поинтересовалась она. – Нашли что-нибудь?
– Если только речь не идет о необычном камне, это держится в секрете, который раскрывают только по воскресеньям. В остальное время никто не теряет времени на комментарии.
– Они словно одержимые.
– Они и есть одержимые, – согласился венгр. – Они едят до рассвета и, вполне вероятно, не возьмут в рот ни крошки до самого вечера. Еще говорят: «Будешь набивать пузо юкой[33] – пустой окажется сурука». Добыча алмазов не уступает азартной игре: у нее есть свои правила, ритуалы и традиции. Наверно, вам этого не понять, но если бы мы сегодня нашли приличный камень, я бы почувствовал себя глубоко несчастным, потому что существует такая примета: чтобы месторождение оказалось богатым, оно не должно сразу давать результат. Это как женщина, с которой тебе удалось переспать в первую же ночь. Она теряет все свое очарование.
– Вы полагаете, что мы приехали сюда из такой дали, чтобы поучаствовать в игре?
– Не знаю. Но раз уж вы здесь, привыкайте.
Пришлось привыкать, потому что три долгих дня их изводили дождь, жара, усталость, голод и нетерпение – «алмазная лихорадка», – прежде чем в решете очутился камушек размером с зернышко чечевицы, который прозрачные глаза венгра тут же углядели.
– Есть! – воскликнул Золтан Каррас. – Первый.
Он с величайшей осторожностью положил его на ладонь, и Асдрубаль, который в тот момент стоял рядом, не смог скрыть своего безмерного разочарования.
– И это алмаз? – растерянно спросил он.
– Похоже на то, – шутливо ответил венгр. – И вам следует его поблагодарить за то, что он служит сигналом: мы находимся не за пределами россыпи. Любое месторождение имеет физические пределы; бывает, в какой-то точке встречаются приличные камни, а всего лишь в метре от нее – ни одного. Поэтому важно «оказаться внутри». И мы там оказались.
Он достал из кармана рубашки небольшую трубочку из тростника и, опустив в нее алмаз, заткнул ее и встряхнул, чтобы тот отозвался.
Он достал из кармана рубашки небольшую трубочку из тростника и, опустив в нее алмаз, заткнул ее и встряхнул, чтобы тот отозвался.
– Никакая марака[34] с этим не сравнится! – воскликнул он. – Ничто на свете так не звучит, как пенетро, постепенно заполняемый камушками.
Асдрубаль хотел что-то сказать, но его прервали шум и крики, и вскоре в пятидесяти метрах от них собралась толпа старателей.
– Что там происходит?
Венгр кивнул в сторону Салустьяно Барранкаса, который переходил по мосту: «налоговый инспектор» положил руку – так, чтобы все видели, – на рукоятку своего огромного пистолета.
– Кто-то вообразил, что он умнее всех. – Венгр отложил решето в сторону и направился туда, куда стекалось большинство старателей. – Пойдем, глядишь, чему-нибудь да научишься!
Скандал вспыхнул по поводу, который, без всякого сомнения, был самым частым на любом алмазном прииске: один старатель обвинял товарища, просеивавшего породу, в том, что тот проглотил камень, чтобы не делиться с остальными членами артели.
Обвиняемый это отрицал, отговариваясь тем, что всего лишь вытер пот с усов тыльной стороной ладони, а другой, не спускавший с него глаз, решил, что он сунул алмаз в рот.
Спор угрожал затянуться до бесконечности, никто из вовлеченных не уступал, и невозмутимому и властному Салустьяно Барранкасу ничего не оставалось, как положить конец препирательству, задав один-единственный четкий вопрос, в котором прозвучала необычная угроза:
– Проведем «проверку»?
Обвинитель, тощий самбо[35] с редкими волосами и вдавленным подбородком, придававшим ему сходство с нахохлившейся птицей, несколько мгновений колебался, обвел взором присутствующих, которые, в свою очередь, смотрели на него, затем уставил гноящиеся глаза на великана с густыми усами, который словно желал испепелить его взглядом, и наконец с огромным усилием проговорил:
– Согласен!
– Сукин сын! – тут же воскликнул его оппонент. – Я тебя убью!
– Ты никого не убьешь, Кориолано! – холодно заметил «налоговый инспектор». – Здесь только я имею право убивать, и, как видишь, нечасто это делаю. – Он ткнул в него пальцем. – Правила тебе известны: если ты признаешься, что проглотил «камень», мы подождем, когда ты опорожнишься, и – скатертью дорога. В противном случае я подвергну тебя испытанию.
– Пошел ты к чертовой матери, мерзкий ублюдок! – истерически выкрикнул тот, и тогда в руке Круглолицего Салустьяно появился револьвер со взведенным курком, нацеленный прямо в переносицу Кориолано, и «инспектор» процедил:
– Не доводи меня до крайности, черномазый, не то я разнесу тебе мозги, выпущу кишки и извлеку камень! Я уже давно за тобой приглядываю, потому что ты якшаешься с Мубарраком, а с этого турка вполне станется скупать «пиратские» камни. – Он взмахнул револьвером, показывая на мост: – Шагай! Пошевеливайся, мне охота взглянуть, что ты там прячешь в пузе.
Вскоре Кориолано со связанными за спиной руками стоял на коленях в окружении толпы старателей и с трудом глотал отвратительную черноватую бурду, которую «инспектор прииска» вливал ему в рот.
Когда Круглолицый Салустьяно решил, что влил предостаточно, он благоразумно отошел, а негр, взвыв от боли, с перекошенной физиономией изверг из себя содержимое желудка и, упав на бок, стал корчиться и сучить ногами, выкрикивая оскорбления и угрозы.
Со своей обычной невозмутимостью, «инспектор прииска» поковырял прутиком в рвотной массе и выкатил из нее кристаллик размером с горошину, подтолкнув его к ногам самбо с редкими волосами.
– Вот он! – сказал он. – Шесть карат! Поздравляю, но впредь будь осмотрительнее в выборе товарищей. – Затем склонился над Кориолано, развязал, схватил его за волосы и заставил взглянуть в глаза. – А ты засранец! – сказал он ему. – Ты лишился права искать золото или алмазы на венесуэльской территории. Если я вдруг узнаю, что ты этим занимаешься, тебе конец. – Дернув провинившегося за волосы, он заставил его встать, хотя тот едва держался на ногах. – У тебя ровно пять минут, чтобы убраться из Трупиала, что называется, подобру-поздорову.
Вечером, когда они обсуждали это происшествие, Аурелия поинтересовалась:
– А что, если бы это оказалось неправдой? Если бы самбо ошибся и этот человек оказался невиновным?
– В таком случае Круглолицый также заставил бы его принять рвотное и выгнал, потому что тот, кто обокрал товарища или возвел на него напраслину, в равной степени заслуживает наказания. – Венгр развел руками и пожал плечами. – Таковы законы прииска, а им следует подчиняться.
– Дикие законы.
– Не больше, чем законы мира, который нас окружает. – Золтан Каррас вытянул ногу и продемонстрировал два пальца, на которых не хватало ногтей. – Взгляните! – сказал он. – Любому старателю известно, что однажды ему придется вырвать ногти, потому что он столько времени возится в воде, а нигуа[36], которые заводятся под ногтями, вызывают такую боль, что это единственное решение, чтобы не сойти с ума. Несправедливо, что нам приходится выносить то, что мы выносим, а потом заявляется «засранец» и забирает все себе. Нет, какими бы суровыми ни казались эти законы, они не дикие, они справедливые.
– Я бы не хотела, чтобы моим детям пришлось вырывать себе ногти, – проговорила Аурелия. – И чтобы они жили по таким законам.
– Законы, как и обычаи, делают люди, приспосабливая их к условиям, в которых им приходится жить, – заметил Золтан Каррас. – А сейчас мы находимся в этом месте и в этих условиях. И нечего ломать над этим голову, – заключил он. – Важно держаться в рамках, оговоренных Салустьяно, и надеяться, что алмазы появятся.
– Не появятся.
Все посмотрели на Айзу. Она опять была прежней, отстраненной Айзой: казалось, это не она сама, а кто-то другой говорил ее устами.
– Откуда ты знаешь?
– Какое это имеет значение? Важно, что алмазов – крупных алмазов – на берегу нет. Они на дне реки.
– Ты услышала «музыку»?
Она посмотрела на него с досадой:
– Не слышала я никакой «музыки» и не хочу об этом говорить. – Казалось, ею овладела страшная слабость, нежелание, какой-то упадок сил; она повернулась к братьям и мягко добавила: – Я предпочла бы промолчать, но ведь несправедливо, что вы убиваете себя работой, тогда как это того не стоит. Настоящее месторождение находится на дне реки.
Себастьян повернулся к венгру.
– Это возможно? – поинтересовался он.
– Да, конечно, – сказал тот. – Очень часто лучшие «бомбы» находятся именно на дне, однако, чтобы их разработать, требуется другой подход. Нужно доставить специальную технику и водолазов, чтобы копать грунт, который бы мыли наверху. Я никогда так не работал.
– Но вы умеете это делать?
– Я видел, как это делается, но это меня не интересует. Необходимо слишком много людей, а это влечет за собой проблемы… – Он помолчал и отрицательно покачал головой: – Это мне не по душе. Я старый искатель, из тех, кто любит свое ремесло и привык запасаться терпением. Если в Трупиале алмазов нет, я не стану отчаиваться. Есть и другие месторождения.
– Но в Трупиале есть алмазы, – сказала Айза. – Много!
– Да. Я понял! На дне реки. – Он выпустил облако дыма. – Я родился не для того, чтобы надеть свинцовые ботинки, спуститься на дно и составить компанию пираньям. Кроме того, если камни остаются внизу, значит, не хотят показываться на поверхности и лучше оставить их в покое.
– Уж не хотите ли вы, чтобы мы поверили, будто вы суеверны?
Венгр Золтан Каррас почти угрожающе ткнул в Себастьяна Пердомо кончиком трубки.
– Парень! – сказал он. – В моем возрасте я могу позволить себе роскошь быть таким, каким мне заблагорассудится. И если сейчас мне неохота мочить задницу, занимаясь поисками алмазов, я не собираюсь ее мочить. Ясно?
По воскресеньям Салустьяно Барранкас запрещал переходить через мост, и никто и ни под каким видом не мог попасть на прииск. Невозмутимому «налоговому инспектору» было прекрасно известно, что сумасшедшие старатели способны работать, не переставая, пока не рухнут без сил, и он всегда вспоминал беднягу, который умер от изнеможения с сурукой в руках, и течение мягко утащило тело вниз по реке.
Таким образом, воскресенье был днем охоты, хотя в окрестностях Трупиала осталось мало зверья, или днем отдыха и продажи камней. С этой целью отправлялись в сельву, чтобы достать алмазы из тайника, или просто-напросто извлекали из тростниковой трубочки, в которой их хранили. На ночь ее часто прятали, засунув в задний проход – единственное место, откуда ее никто не мог украсть, не опасаясь разбудить владельца.
Однако использование собственного тела в качестве сейфа таило в себе опасность заражения, а в некоторых случаях, когда было известно, что старателю повезло и он на самом деле «нагружен», воры, лишенные угрызений совести, шли напролом: убивали, засовывали руку и вынимали сокровище из еще трепещущих внутренностей.