– Да, – тихо призналась Ирина.
– Замуж за него пойдешь? – продолжил личную экзекуцию Захар.
– Да, – еще тише, сквозь слезы, ответила она.
Ирка тихо плакала, Алексей разрывался от желания обнять ее, успокоить, но сдержался, только желваки на скулах ходили. Захар видел его состояние, но ему было тяжелее всех. Он налил только себе, выпил, закусил подостывшими пельменями.
Он принял решение.
– Смотри, Палыч, – глядя в глаза сопернику, предупредил он. – Береги ее! Люби, балуй, на руках носи! А если обидишь, мало тебе не покажется, обещаю! Ирина – мой родной человек, я за нее и сына кого угодно загрызу!
– Ты что, Захар Игнатьевич, Ирину отпускаешь? – не поверил Алексей.
– Так любовь же у вас, что ж теперь поперек идти?
Ирина разрыдалась, обняла Захара и уткнулась ему в плечо.
– Ир, не плачь, дай лучше воды или соку, а то в горле пересохло.
Она подскочила, торопливо достала стакан, сок из холодильника, выронила стакан, со звоном разбившийся на мелкие осколки об плитку пола. И замерла, глядя на эти осколки.
– Ир, на счастье, – усмехнулся Захар. – Давай, я сам.
Они с Алексеем спровадили Иринку спать, а сами засели на кухне.
А утром проснувшийся Никитка влетел в кухню и все окончательно расставил по местам:
– Папа! – Он кинулся обниматься.
Пообнимались, посмотрели друг на друга.
– О, дядя Леша! – так же радостно воскликнул Никита, заметив гостя.
Захар выложил подарки ему, расспросил про жизнь, про учебу. Вошла Ирина, оценила мудрым взглядом ситуацию, Никитку по-быстрому отправила в школу и сама стала собираться:
– Мне на работу надо.
А мужики уже никакие…
Она их по разным комнатам развела, спать уложила.
На работу съездила, задания подчиненным раздала – и назад, домой, щи опохмельные мужикам варить.
Мужики оценили лечебное действие на организм кулинарного шедевра для болящих межнациональным мужским утренним заболеванием. Они уже ни о чем значимом не говорили, так, перекидывались – о работе, о машинах, немного стесняясь вчерашних откровений и не совсем веря принятым под водочку ночным решениям.
Да и решение – решением, но ведь не сегодня Ирка чемодан соберет и – на выход, обрубив концы. Как это сделать и когда – еще вопрос.
Утро, оно, как водится, мудренее.
Мужчины сдержанно попрощались.
Закрыв за Алексеем дверь, Захар распорядился:
– Давай, Ирин, возьми отпуск на недельку, поедем втроем к деду Захарию. Мне отдохнуть надо, устал я что-то совсем. И обдумать проблему на трезвую голову.
Она не противоречила и не спорила, об отпуске договорилась. С Никиткиными учителями в школе – тоже.
И они уехали.
Дед-то сразу смекнул: что-то не так у молодых. Спали-то они порознь и общались напряженно. Смекнуть-то смекнул, но молчал до поры.
А Захар приходил в себя. Парился часами в бане, в лес ходил, рыбачил – и все молчком да сторонкой ото всех – одиночничал.
Никитка порывался каждый раз с батей, да дед Захарий придерживал: не сейчас, дай отцу побыть одному, пусть отойдет, отболит, что мучает.
А мучило тяжко!
Он все думал: что не так сделал?
И не находил ответа.
То принимался Иринку обвинять, то оправдывал, то себя ругал, винил… И – шебуршил в ране свежей. Расковыривал. Понимал, что отпустил уже ее, что ж держать, только мучить друг друга.
А как же он?!
Как ему теперь жить? В какой новой реальности?..
В нем перегорали боль, обида, обвинения, оправдания, слезы.
И маяться бы ему еще долго, и дров бы он, может, наломал бы, если б не дед.
Вернулся как-то Захар с рыбалки, тихо вошел в дом и услышал разговор деда Захария с Ириной.
– Трудно ему сейчас, ой, как трудно. Однако справится он: Захарка сильный, ты и полсилы его не ведаешь. А себя не вини – любовь, она всегда как беда. А уж коль случилось, то радуйся, живи! Захарка молодец, вашу людскую любовь-уважение сохранить старается. Цени это, как алмаз. Ты для нас родная, дочь, а у родных счастью положено быть. Не забывай.
– Да как же забыть! – плакала Ирина. – Вы семья моя, самые родные!
– Вот и хорошо. А в жизни что только не случается – и-и-ить! Людьми надоть оставаться, и любить друг дружку, беречь, помогать и охранять.
У Захара, слушающего их разговор, будто просветление наступило! Чего он тут мается, изводится? Отрывать больно? Ну, раз решил, отрывай! Все просто – «людьми надо оставаться!»
И они остались людьми.
На свадьбу их он не пошел. Они приглашали, настойчиво, искренне. Но на работе предложили небольшую командировку, месяца на два, и он сразу согласился: рано ему было на общих мероприятиях встречаться с Ириной и Алексеем, не отболело еще…
А им – совет да любовь!
Даст бог, и у него сложится.
Но телеграмму поздравительную все ж таки с дороги послал…
А Никитке Алексей все доходчиво объяснил. Парню тринадцать лет только исполнилось, возраст еще тот! Вот пацан в соответствии с подростковым максимализмом и выступил в одно из утр их новой жизни за завтраком:
– И что?! – толкнуло «предъяву» новому маминому мужу противостоящее всему дите. – Я должен теперь вас «папой» называть?!
– Офонарел, что ли? – спокойно поинтересовался Алексей Павлович. – У тебя один-единственный отец – Захар Игнатьевич. Настоящий мужик и человек с большой буквы, и никаких иных отцов в твоей жизни быть не может! В твоей семье – все мужики с большой буквы: отец, дед, прадед. Мало кому из пацанов повезло иметь такие корни, но уж если повезло, то цени, учись у них быть сильным, стоящим. Я перед твоим отцом и дедами уважительно преклоняюсь, а тебе и подавно следует! Так что «дядя Леша» мне кажется вполне приемлемой формой обращения. А ты как считаешь?
– Мне тоже приемлемой, – согласился Никитка и улыбнулся по-мальчишески открыто и искренне.
– Для Никитки ничего так уж сильно не изменилось, – объяснял Зинаиде Захар, – кроме того, что в его жизнь вошел еще один стоящий мужчина. С родителями моими и дедом он общается так же, как и раньше. Да они все – и с моими, и с Ириниными – так и живут, родственно. Когда я в городе – сын со мной. Ну, не совсем так чтобы ничего не изменилось, он, понятное дело, живет в новой семье, у Ирины два года назад дочь родилась, Василиса, и сейчас она снова ребенка ждет. Просто новая семья как бы добавилась в старую. Моя мама Ирине помогала с дочкой, нянчилась…
– А ты, значит, единственный, кто выпал из общей благости? – спросила негромко Зинаида.
– Ну, почему! Когда приезжаю, мы мужской компанией к деду заваливаемся с Алексеем и Никиткой. Охотимся, рыбачим, огород перекапываем, хозяйством занимаемся, паримся, разговариваем обо всем – и с удовольствием.
– Уж наверняка! – представила Зинаида. – Только ты – гость заезжий, а они оседлые, в семейственности.
– Так сложилось, что уж теперь. А вот недавно решили все вместе – Никитке надо ко мне перебраться насовсем. Он поступать нацелился в институт серьезный, и непременно в Москве.
– А ты так и не отпустил Ирину от сердца? Переживаешь до сих пор? – с разрешенной темнотой откровенностью спросила Зинаида.
Он помолчал. То ли она перегнула палку: темнота – не темнота, откровенность – не откровенность, но совсем уж раздеваться душой перед человеком, которого только встретил… То ли он не знал, что ответить.
Зинаида молчала. Ждала.
– Я долго переживал, если честно. Умом принял, и даже радовался за нее, но мужское что-то внутри, ревность к своей женщине – так мучило тягостно! Пока дед Захарий не вразумил. Он мне как-то сказал: «Это ты не от любви к ней маешься, а от обиды, что ей хорошо, а тебе ить не очень! И ведь вроде как она тебя обидела, а должно быть наоборот! И оттого это у тебя раной гнойной болит, что ты не полюбил пока никого. И Ирину мужской любовью не любишь, иначе хрен бы отпустил и кому отдал, и другую не встретил. Вот в тебе обида и варится!» Так мне слова его в голову запали, что я все думал, думал, а потом понял: Иринка пошла дальше. Жить, меняться вместе с жизнью, развиваться! А я остался на месте, в прошлом, увязнув в своей мужской обиде. А когда понял, осмыслил это, так мне сразу жить захотелось по-новому, на всю катушку! Вот тогда и отпустило насовсем! Не осталось ни обид, ни претензий, – признался он.
И совсем другим, бодреньким тоном, поинтересовался:
– Ну, а ты, Зинаида Геннадьевна, замужем была?
– Ну, а то как же! Замуж порядочная девушка должна сходить, чтобы точно знать, что это такое! Это из наставлений бабушки Симы, – улыбнулась себе и темноте она.
Наставлению любимой бабушки Ритка, например, последовала четыре раза, дополнив его своими философскими наблюдениями, вынесенными из браков:
– …и, желательно, не один раз, чтобы было с чем сравнивать.
Зинаиде же вполне хватило одного похода в данную ипостась, на что Ритка неизменно возмущенно возражала:
– А ты что, завтра помирать собралась? Женщина, пока жива – все невеста! Вне зависимости от количества детей и наличия мужа на данном жизненном этапе!
Брак Зинаиды был скоропалительным, странным и трудным.
Но, слава богу, недолгим.
А началась история ее замужества, как водится, с Ритки.
А что, могло быть как-то иначе?..
В десятом, выпускном классе, в семнадцать лет, Ритуля оказалась беременной. Хорошо хоть под конец учебы, так что «скандалу у школе» не состоялось. Учителей, знамо дело, оповещать о данном казусе никто не ринулся, а изменения в физическом состоянии ученицы преподавательский состав пропустил. То, что она есть стала за троих, как к голодной оккупации готовилась, всегда отсутствующие за их столом учителя и ученики не заметили. А тошнота у нее началась во время выпускных экзаменов, что отнесли к естественному волнению выпускницы.
Зинаида же раньше Ритки поняла, что с подругой происходит что-то непонятное.
– Ритка, что ты лупишь все подряд, как суслик полевой? Как беременная! – подивилась Зина, присматривавшаяся к подруге не первый день, во время обеда в столовой.
Ритка замерла с набитым ртом, забыв жевать, выпучила глаза, выдала сакраментальное:
– Ой! – и всплеснула руками.
Зинаида успела отскочить, многолетним натренированным скоком в сторону от летевшего уже в нее стакана чая и, вдогонку за ним, тарелки с недоеденной гречневой кашей.
– Так! Телесные движения! – громыхнула Зина, меняя свой стул на чистый, и села.
– Зинуля! – с трудом проглотив непрожеванную еду, перепуганно оповестила Ритка. – А ведь я, наверное, этого… того!
– Симптомы! – затребовала Зина. – «Этого и того»!
Ритка перечислила симптомы. О виновнике и участнике Зинаида спрашивать не стала, имелся только один претендент на данную роль.
– Ну, что – «как-то не очень»? – передразнила она Ритку.
Зинуля имела в виду мнение Ритки о первой пробе в сексе, впечатлением о которой та, само собой, сразу же поделилась с подругой.
– Да, но потом же было «вроде ничего» и последующее «почти замечательно, но говорят, бывает совсем хорошо»! – оправдывалась Ритуля, цитируя саму себя.
– То, что «совсем хорошо», видимо, у тебя как раз и наступило! – ворчала Зинуля. – Ну, что будем делать?
Ритка посмотрела на нее виноватыми глазами и тяжко вздохнула.
– Понятно, – кивнула решительно подруга, – к бабушке Симе!
– Угу, – совсем опечалилась Ритуля.
– И как это случилось?! – всплеснула руками Серафима Моисеевна, выслушав прямолинейное, с порога, покаяние внучки.
– Бабушка, ты хочешь, чтобы я рассказала за техническую сторону процесса? – уточнила Ритуля.
– Рита! – громыхнула бабушка Сима. – Не доводи меня до определенного момента! Я спрашиваю за обстоятельства, где и когда ви умудрились?!
– Та ладно! – отмахнулась Ритка и прошагала на кухню. – Есть хочу!
– Она теперь есть хочет всегда! – пояснила Зинуля удивленной бабушке Симе.
– Так это ж святое! – порадовалась бабушка Сима хоть одному вытекающему из Риткиного положения следствию.
И ринулась в кухню – потчевать внучку вкусностями. Допрос велся без отрыва от основного любимого занятия – кормления девчонок.
– И хто поганец? – честь по чести вела следствие бабушка Сима.
– Левик Фридман, – сдала любимого, предварительно вздохнув, Ритуля.
– Та боже ж мой! – прервала процесс накрывания на стол от возмущения бабушка Сима. – Такая интеллигентная семья!
Левик Фридман был сыном давнишних московских друзей семьи Левинсон, ровесник девчонок, на него-то полгода назад и обратила свое благосклонное внимание Ритуля. От ее «щедрости» ему не так уж чтобы много досталось, в прямом смысле: полочка в прихожей – обошлось шишкой, дверью по носу – обошлось походом к врачу, и то все случаи травматизма происходили лишь в период его тишайших ухаживаний за Ритулей. Ну, а когда она решила, что влюбилась в него, пошло ровней: пара порванных брюк, потерянные ключи от дома и всякие мелочи, если не считать сюрпризца в виде беременности.
– Как же это Левочка Фридман так опростоволосился? – поразилась бабушка Сима и попеняла: – Девочки, я ж таки предупреждала мильен раз, що даже у самых интеллигентных мальчиков имеются всегда беспокойные мальчуковые штучки у штанах!
Для начала семья отправила Ритку на осмотр к «хорошему знакомому» – потомственному гинекологу Моисею Израилевичу.
В русском варианте это звучало бы приблизительно как Петр Павлович, а в московском обрусевшем еврействе к нему обращались почему-то – «Михаил Исаевич».
– Что я вам скажу, Сонечка, – пояснил он Риткиной маме после осмотра ее дочери. – Аборт – это не самое безопасное для девочки в таком возрасте, надежнее рожать.
– Мы подумаем, – пообещала Софья Львовна, пододвигая к нему по столу конверт с вознаграждением.
Семьи – Ритина и Левочкина – провели срочное заседание и интеллигентно решили жениться и рожать. Этот год Риточка пропустит, а на следующий – куда-нибудь поступит, тем более что с профессией она еще так и не определилась.
Весной следующего года родился мальчик, здоровенький, крепенький и удивительно спокойный. Назвали его Мишенькой.
– Хватит пока с семьи ортодоксальных имен, – решили коллективно, – и ровной им противоположности. Мы и так тяжело пережили «Маргариту», сделав уступку московской родне. Тем более що папа порадовал-таки нашим «Аркадий».
Левика Ритка разлюбила сразу после родов, к тому же, как вы понимаете, он не принимал участия в кормлении младенца, а это Ритку страшно возмущало.
Ну, а возмущенная Ритка – это…
Словом, от греха на время молодых родителей разлучили, Ритка с ребенком оказалась в Одессе, а Левик отсиживался в Москве, «как той партизан у засаде».
Зина, сдав без проблем и трудностей летнюю сессию, чем ознаменовала окончание первого курса и переход на второй, приехала к Ритке в Одессу на все оставшееся лето.
Ритка благоденствовала, как царица после родов долгожданного наследника – бездельничала, ела целыми днями, валялась у телика, читала, отвлекаясь лишь на кормление грудью любимого чада. Многочисленная родня пребывала в состоянии полнейшего умиления, чтобы подержать ребенка и повозиться – становились в очередь, и сюсюкались с ним, как с принцем крови.
Ну, вот тут-то у Зинаиды и случилась любовь!
Ритке на солнечный пляж ходить запрещалось по медицинским указаниям, Зинаида курортничала в одиночестве. И таки умудрилась вляпаться, без подругиного-то присмотра!
Они познакомились на пляже. Ну, собственно, выбор возможных мест для знакомства на морских курортах не пестреет разнообразием. Алексей представился студентом пятого курса Политехнического института города Москвы, но родом из Питера.
Молодой кормящей матери не рекомендовалось гулять ночами по дискотекам и кафе. Вот подруга и отрывалась по полной за двоих – и без каких-либо происшествий, поскольку провоцировать их было некому.
Ох! Он так ухаживал!
Лихость всячески демонстрировал – летел то на клумбу за цветами, то за ее улетевшим шарфиком – в одежде в море, и брассом, брассом! И – по морде какому-то забулдыге, что-то невразумительное промычавшему в адрес Зины. Носил ее на одной согнутой руке, как ребенка, ведь она была легонькая и маленькая, поигрывая мышцами и демонстрируя великолепную физическую форму.
А форма, надо вам сказать, была-а-а!
И цветочки, и шампанское, и стишочки читал при луне, и жаркие признания в любви шептал в ушко. Вообще-то Зинаида к своим восемнадцати годам имела острый и насмешливый ум и мудрость житейскую, так что на всякую такую шняжку не велась. Но уж больно все было красиво, с напором, лихо, по-гусарски!
К тому же – солнце, море, музыка со всех сторон, улыбки, счастливые отдыхающие люди – все располагает!
Словом, огонь непобедимой любви никем не был вовремя потушен. Хотя попытки залить его остужающей водицей делались.
Через пять дней активного напористого ухаживания Зина пригласила Алексея в гости, по многочисленным и настойчивым просьбам родственников, давно переставших быть только Риткиными.
И родни той было!..
В старом доме на – как ни смешно – Дерибасовской верхний этаж одного из подъездов, то есть две большие квартиры, занимала самая близкая родня. Старший брат Софьи Львовны, соответственно – сын бабушки Симы и дедушки Левы, его жена Лариса и сын Аркадий. Квартиру напротив занимали старшая сестра дедушки Левы и старшая сестра бабушки Симы. Эту квартиру им оставили Риточкины бабушка с дедушкой, переехав в Москву: «та щоб жилье не пропало!». У этих двух сестер имелись свои дети и внуки, живущие не так далеко, тоже в центре. Через два дома от этих бабушек жила бабушка Ида, еще одна самая старшая сестра бабушки Симы, с семьей и дедушкой Изей.
«Ви можите себе представить, що это за семя?»
Произносить только так, без мягкого и разделительного!
Шумно, громко, много, двери нараспашку…
Почему-то все, как теперь принято выражаться, «тусили» именно в этих двух квартирах. Бабушка Ида была самой старшей, старше даже своего мужа дедушки Изи, а потому восседала во главе всего клана.