Но творчество было, и удовольствие было, и, просматривая раскадровку с кусочками будущего клипа, Ингрид чувствовала, что живет. А теперь вот ей в тамбуре под ноги льет невоспитанный пес, а Леший чуть не забыл бас-гитару, и все они расползаются по перрону, как тараканы, и нет им никакого дела до того, что должен был быть встречающий с микроавтобусом, а его нет, как сквозь землю провалился.
Ингрид сделала обложку для диска сама. Пошла и напечатала у знакомых в мини-типографии. Просто список песен, четырем из которых она сама придумала названия, в скобочках приписала — «instrumental». Не по-русски, чтобы смотрелось стильно.
— Что за картинка? — спросил ее приятель. — Качество хорошее?
— Фотография, — ответила Ингрид после некоторых раздумий.
На обложке самодельных дисков (все же какое удобство иметь собственную домашнюю студию!) она разместила действительно простую фотографию — они с Готье. Вдвоем, в парке Горького. На голове у Ингрид венок из колокольчиков. На Готье — его любимая расшитая рубаха. Эта фотография была сделана год назад, когда они были очень-очень счастливы. Во всяком случае, она, Ингрид, была счастлива, и они улыбались.
Когда сумка порвалась, Ингрид разнервничалась окончательно. Обложку Готье не видел и не должен был видеть. Диски Ингрид планировала продавать где-нибудь в сторонке… поручила бы это дело Элизе с Вовкой. Готье мог бы вообще не узнать, что были такие обложки, но теперь он стоял рядом и смотрел. И как он отреагирует на такую семейно-пасторальную картинку, никто не знал. Точнее, Ингрид догадывалась, что отреагирует он не очень хорошо. Возможно, даже сильно отрицательно. Но для нее это было непреодолимо, она хотела этого — увидеть диск именно с такой обложкой. Хотя бы там, хотя бы так они будут вместе. Во всяком случае, те, кто купит или просто заметит их на этом диске, поймет, что они вместе, подумает так. И это осознание придавало Ингрид какую-то необоснованную и совершенно нерациональную уверенность в себе и в них.
Ну почему эта дурацкая сумка порвалась? Готье хмыкнул, наклонился и подобрал диск, всмотрелся, нахмурился и перевел взгляд на Ингрид. Он ничего не сказал, но было ясно, что ему не понравилось. Или, что еще хуже, он снова записал очко не в пользу Ингрид, галочку в графе «Опять облажалась», будто бы она находилась у него на вечном испытательном сроке.
Соня ничего этого не поняла. Она бросилась собирать по асфальту ложки, бубенцы и трещотки, и диск с фотографией показался ей нормальным. Он вообще не привлек внимания, она даже не поняла, отчего Ингрид так занервничала и побледнела и почему ее руки затряслись.
— Спасибо, — тихо прошептала она, распихивая остатки дисков по другим сумкам.
— Вы «Сайонара»? — спросил скучающим голосом молодой человек в футболке с надписью «Анимация», которого до этого на перроне не было и в помине.
— Да, мы. А вы где были? Вы не могли прийти раньше? — едко бросила Ингрид.
— Я вас на площади ждал, — ответил Анимация равнодушным голосом.
Почему на площади? Почему бы вообще не на улице Ленина, дом пять? И кто ему сказал быть на площади, если четко обсуждался номер вагона и даже купе. Что там у него в пустой голове? Ингрид кипела. Микроавтобус оказался простой маршруткой, взятой, видимо, в аренду на время фестиваля. Влезли туда все со скрипом. Леший требовал открыть окна, ему было душно. Яша просил их прикрыть, ему сквозило. Стас с Володей сидели с хмурыми лицами, и было видно, что у них тоже есть претензии. А у кого их нет? В гостинице оказалось, что горячей воды в номерах не будет — как раз сейчас выкопали трубы, и большая удача, если дадут хотя бы холодную воду.
— В общем, все, как всегда! — фыркала Ингрид.
Готье вытащил из какой-то сумки свирель и ушел в местный парк — гулять и набираться сил. Он не любил весь этот беспорядок и гастрольную суету.
— Можно подумать, ее кто-нибудь любит, — пожал плечами Стас.
— Репетировать-то нам дадут? — поинтересовался Володя.
— Завтра перед выступлением можно будет часик поиграть. Там будут сводить звук для закрытия феста. — Ингрид сверилась с какими-то бумагами. — Нам надо прийти к двум часам.
— А кормить будут?
— Ой, черт! Надо же купоны в их столовку получить.
— Я в столовке не ем, — тут же влез Яша. — В столовке я ел, когда учился в педагогическом институте. Там мне желудок и посадили. Там давали квашеную капусту, которая была, как правило, уже фактически алкогольным напитком, а не пищевым продуктом. А у нас стипендия такая, что «кроме капусты» нам все было дорого.
— Яша! Хватит! — в один голос крикнули Стас и Володя, уже имевшие весьма ясное и подробное представление о студенческих годах Яши. Каждый из них втайне молил Бога, чтобы Яшу поселили с кем-то другим. Но с этой точки зрения все было предельно просто. Номеров предоставили два — один двухместный, для Готье и Ингрид. С ними, конечно, и Борис Николаевич, которому тоже, кстати, пора было есть, а купон в столовую ему был не положен. В другом номере, пониженной комфортности, за счет скученности должны были расположиться все остальные: Леший, Володя, Яша и Стас. И Соня-Элиза. Последний факт Соню несколько потряс. Ни разу в жизни она не ночевала нигде, кроме своей собственной просторной комнаты, с окнами, выходившими в затененный узкий двор, с большим диваном и двумя плюшевыми медведями. Она категорически не представляла, как в одной комнате одновременно могут спать пять человек.
— Ты как? — в тридцать пятый раз спросил Володя у Сони, которая растерянно стояла посреди гостиничного номера.
Она улыбнулась и развела руками.
— Пусть привыкает. Наши тетки вообще в палатках живут и на костре готовят, — бросил им балагур Леший, после чего Соня буквально вытаращилась в панике. Жить в палатке она была не готова категорически. Даже и пробовать не хотела.
— Не пугай ребенка, — вступился Стас. — Хочешь место у окошка?
— Да, — ответила Соня, подумав.
Из окошка открывался довольно милый вид на лесок, на старую детскую площадку, на которой никого не было. Солнце светило прямо в окна, и от того, что занавесок на них не было, чувство казенного места еще более усилилось.
— У меня есть шпикачки. Кто хочет? — неожиданно вдруг высказался Яша.
После долгого пути в пустом номере разложенные на газете и порезанные перочинным ножиком шпикачки были тут же съедены, и тут уже никто не капризничал. Талонов в столовую пока что раздобыть не удалось.
Гастрольная жизнь только на сотую часть состоит из оваций и пения песен. И все-таки вся эта суета, неудовольствие и дискомфорт имеют место только ради того, чтобы настал наконец этот долгожданный момент. Выступление начинается, и тогда становится ясно, что муки были ненапрасны. Или как раз наоборот.
* * *Фестиваль, закрывать который пригласили популярную московскую этногруппу «Сайонара», был мероприятием отчетным. Вообще, все фестивали можно разделить на две равноудаленные категории — фестивали для чиновников и фестивали для людей. Первые имели место в самых разных случаях, никак не соотносились с потребностями народонаселения. Они организовывались в поддержку местных выборов, ко Дню Победы, в связи с годовщиной местного поселения или Днем города, а также в формате Дня здоровья, Праздника лета или в защиту чего-нибудь пристойного и одобренного министерством. Вторые создавались исключительно при финансовой поддержке спонсоров, давали людям именно то, чего те хотели — ту музыку и те лица, которые можно увидеть или услышать по телевизору, и были делом чистого бизнеса. На такие модная и популярная московская этногруппа «Сайонара» попасть шанса не имела, так как и модность ее, и популярность существовали пока только на бумагах пермских чиновников из отделов по культуре и делам молодежи.
Зато «Сайонара» была группой недорогой. Их райдер не распространялся дальше их номера в гостинице. Собственно, райдер и состоял из номера, из билетов на поезд и трансфертной маршрутки. Даже отсутствие горячей воды не могло сорвать выступление, и в этом смысле с группой «Сайонара» работать было одно удовольствие, а на афишах их название и все прочее смотрелись отлично.
Фестиваль проходил на свежем воздухе, недалеко от гостиницы, которая являлась частью старого, давно нуждавшегося в капитальном ремонте пансионата, и в ней, а также в других корпусах проживали те, кто приехали отдыхать или работать на этот фестиваль. Тут проводились и какие-то мотивационные игры для взрослых, и перетягивался канат, и вырезались свиристелки. Была аллея народных ремесел, имелся в программе кукольный театр и многое, многое другое.
Как следствие, посетители фестиваля к музыке испытывали вежливый, но ограниченный интерес. Они, конечно, подходили и смотрели на сцену, где туда-сюда мотались настройщики, монтеры, электрики и прочие чернорабочие. Из будки звукооператора то и дело доносились обрывки текстовых записей — отрабатывали звук на площадке.
Как следствие, посетители фестиваля к музыке испытывали вежливый, но ограниченный интерес. Они, конечно, подходили и смотрели на сцену, где туда-сюда мотались настройщики, монтеры, электрики и прочие чернорабочие. Из будки звукооператора то и дело доносились обрывки текстовых записей — отрабатывали звук на площадке.
— Думаешь, стоит это надевать? — Володя с сомнением смотрел на то, что Ингрид извлекла из недр своих чемоданов.
У Ингрид был неиссякаемый запас нарядов для себя, и один наряд был эпатажнее, ярче другого. Ингрид было что показать. Ее фигуре и грации позавидовали бы солистки группы «ВиаГра». Но тут речь шла не о ней.
— Что здесь будет видно? Она же наполовину скрыта за клавишами. Она на заднем плане! — защищалась Ингрид.
— Вот именно, — горячился Володя. — Зачем все это, если ее все равно не разглядят?
— А фотографы? А съемка?
— Здесь? Ты хочешь сказать, что тут будет какая-то съемка? В этой глуши? Максимум, на что ты можешь рассчитывать, — «мыльницы» местных отдыхающих.
— А вот и нет, и ты не понимаешь, как такие мероприятия работают! — почти кричала Ингрид в возбуждении. — Будет местное телевидение, и будет фотограф. Да им все, что нужно от этого фестиваля, — это отчетные фотоколлажи и новость по местному кабельному каналу. Ради этого все и затевалось.
— И ты хочешь, чтобы ее засняли для кабельного канала? В этом? — Володя стоял весь красный и тыкал пальцем в то, что держала в руках Ингрид. — Иня, ты свихнулась? Это же ночнушка! Она же прозрачная!
— И что? — поразила его ответом Ингрид. По сравнению с тем бельишком, в котором в клипе снимали ее в свое время, эта туника была очень даже приличной. — Нет, ну можно навесить фенечек. Побольше, чтобы закрыть вырез.
— Да Элиза из твоего выреза выпадет целиком.
— Что ты причитаешь? Давай лучше померяем. — Ингрид фыркнула и отвернулась от Володи.
Соня стояла рядом с ними и с ужасом смотрела на расшитую красным кантом, действительно почти прозрачную белую льняную тунику с необъятным разрезом на груди и двумя вырезами по бокам. Никаких шансов, что она выйдет куда-то в этом. А снизу что?
— Меряй — не меряй, а это чушь собачья.
— Не понимаешь ты ни черта. Я ее еще накрашу, наденет сандалии мои, которые шнуруются до колена. Ты посмотри на ее тощие длинные ноги, на эти руки — она же так будет на инопланетянку похожа. А мы ей еще и венок, и глаза черным сделаем, как у готтов.
— Иня, ты свихнулась! — воскликнул Володя.
Соня молчала, в частности, потому, что Володя все уже сказал за нее, и это, как обычно, никоим образом не помогло. Ингрид была в ударе, ей хотелось творить. И Соня была облачена в концертные шортики, больше похожие на трусы, в тунику-кошмар, даже бюстгальтер ей не дали надеть: Иня сказала, что тем, у кого нет груди, и лифчик не положен. На нее навешали груды каких-то деревянных бус и кожаных шнурков, ими перемотали даже Сонины длинные тощие обнаженные руки. Все это было похоже на какой-то ужас, и Соня всерьез обдумывала варианты побега. Чтобы ходить в таком виде, да еще в сандалиях на одиннадцатисантиметровой платформе… Соня никогда не носила каблуков больше двух сантиметров. В детстве как-то было ни к чему, а потом, когда она за год с небольшим вот так вытянулась, как верста… Каблуки приближали ее к небесам и отделяли от людей. Одиннадцать сантиметров.
— Ну? Смотри? — гордо развела руками Ингрид, закончив концертный макияж. Вместо венка, правда, был повязан еще один, заплетеный в косичку кожаный шнурок.
— Ужас! — честно и искренне сказал Володя.
— Вампиры атакуют, — добавил Леший и сделал вид, словно его передернуло от страху. — О-о-ох!
— Дураки вы, и ничего не понимаете в шоу-бизнесе. После такого нашу группу уже никто не забудет.
— Это точно! — хмыкнул Володя.
Дело в том, что Соня-Элиза смотрелась действительно незабываемо. Длинная и нескладная, она была похожа на оторванную от земли нимфу. Белые волосы, перевязанные кожаным шнурком, делали ее похожей на скандинавку. Так могла выглядеть дочь викинга — юная и неприступная. Длинные ноги начинались в прямом смысле от ушей, и не было им конца-края, а сквозь тонкую ткань проглядывали очертания угловатого, почти детского тела. Однако разглядеть его, в общем-то, было невозможно главным образом из-за обилия цепочек, шнурочков и бус, которые Ингрид навешала Соне на грудь. В какой-то степени… это все даже смотрелось эффектно. Ингрид знала свое дело.
— Я и сама оденусь в таком же стиле. Это будет нормально. А глаза теперь гораздо выразительнее смотрятся.
— Не поспоришь. Не дай бог такая на тебя посмотрит, когда спишь. Заикой останешься, — продолжал глумиться Леший.
Тут в гримерку зашел Готье и соответственно тоже онемел. Даже его хваленая невозмутимость дала сбой.
— Ух ты! — воскликнул он и замер, разглядывая это новое чудо света.
— Можно, конечно, все убрать, — принялась суетиться Ингрид.
Она говорила что-то про свет на сцене и про то, что, даже если здесь это не пройдет, они всего лишь просто исполнители — отрабатывают номер, и все. Ну кто мешает попробовать новое? Поэкспериментировать!
Готье ее не перебивал, и Соня в какой-то момент поняла, что он ее вовсе не слушает. Он смотрел на Соню так, словно видел впервые в жизни. Она же с интересом наблюдала за его реакцией, за тем, как вдруг расширились его зрачки, как приоткрылись тонкие губы, как напряглись пальцы. Он прислонился к стене и чуть склонил голову. Ингрид говорила, а они продолжали этот немой диалог. Наконец он отвел взгляд, а Соня улыбнулась.
— Пусть останется так, как есть, — сказал Готье.
Соня пожала плечами и подумала, что один вечер в костюме пугала — ерунда. Действительно, почему не поэкспериментировать? Ей было интересно. Это было основным ее чувством — интерес. Почему он так посмотрел? Что изменилось в ней, в Соне? Что смогла добавить и пририсовать своими карандашами и тенями Ингрид, что он вдруг застыл?
Соня подошла к зеркалу и обомлела. Перед ней стояла совершенно сумасшедшая фурия — с черными глазами, с белыми волосами, с наглым, бесстыдным взглядом и вызывающе обнаженными плечами.
«Видела бы меня мама!» — усмехнулась Соня.
Концерт уже начался, когда они подошли к сцене с обратной стороны. Какие-то люди тащили на нее картонный постамент — что-то кому-то будут вручать в конце концерта. Валялась одежда и сумки, все без присмотра. Какой-то мужик, ощутимо пьяный, спал около лесенки на сцену, прикрыв лицо бейсболкой. Тут «отрабатывали номер» все, и народу очень нравились разукрашенные под Машу Распутину и Филиппа Киркорова певцы, певшие любимые хиты про «Розу чайную». Потом на сцену вызвали их, группу «Сайонара».
Всего пять песен — это не так уж и долго. Вся суета, как заметила Соня, была из-за двадцати четырех минут на сцене, большую часть из которых люди подходили, рассматривали их, фотографировали на случай, если это какие-то реальные знаменитости, потом отходили дальше, в сторону палатки с шашлыком. Его запах, кстати, очень даже долетал до сцены. «Сайонара» работала на полную катушку, как могла. Молодежь столпилась около импровизированной, никем не охраняемой фан-зоны и скандировала одобрительно. Им музыка нравилась.
Готье был прекрасен. Он размахивал руками, пританцовывал в такт, подбегал к микрофону или отходил далеко, в общем, удерживал внимание зала. Он, похоже, чувствовал людей около сцены так, как и должен чувствовать солист, и то, что Ингрид в открытом эротичном платье часто сбивалась, а Стас пару раз не к месту начинал проигрыш флейты, не мешало ему. Он пари́л на волне и, казалось, не замечал больше ничего. Только закатное, мягкое красное солнце, только он и зрители перед ним. Пять песен. Пять мгновений, и все эти дни подготовки ради них. После, за ними, на сцену вышли какие-то циркачи и принялись глотать огни и прыгать через обручи. Народ одобрял циркачей, особенно те, кто постарше, и те, кто помладше. У всех артистов есть своя целевая аудитория, и на фестивале в Перми целевой аудитории для группы «Сайонара» было маловато.
— А? Ну как? Круто? — Возбужденная Ингрид зашла за сцену, на лице ее сияла улыбка. Она любила свет софитов, она стремилась к этому вниманию, к этому слепому счастью быть выставленной на всеобщее обозрение. В такие моменты она заряжалась энергией. Наверное, она и вправду могла отлично сойти за попсовую певицу.
Соня подумала: «Жаль, что ее Пушистик исчез с горизонта. Она была бы счастливее с ним, чем здесь, с нами».
— Отстойный фест, — бросил Стас, отпивая воды из чьей-то бутылки. Неизвестно, чьей на самом деле.
— Мороки не стоило… — процедил Яша, оглядываясь в поисках другой, запечатанной бутылки.
— Что за пессимизм? Вы видели, что нас снимало телевидение? — спросила Ингрид.
— Видели, видели, — кивнул Володя. — Вон оно, твое телевидение.