Пораженный этим монологом Сергей, который и вправду был инструктором базы в Баксанском ущелье, смотрел на Корбаха, раскрыв жемчужную пещеру рта с одним-единственным, почти незаметным пенечком металлосплава. Этому парню, очевидно, казалось, что он, подобно Улиссу, попал в какое-то течение чудес. Приехать в командировку в Москву и оказаться в центре революции, на баррикаде, познакомиться на ней с самим Сашей Корбахом, да еще выслушать обращенный прямо к нему монолог, который в будущем может стать популярной песней.
Они продолжали пробираться к Дому правительства. Наконец вышли к пункту переписки. Там уже стояли ребята с их баррикады, шла запись в сорок четвертую сотню. Здесь же на месте сотенным был избран наш альпинист Сережа Якубович. Оружия никакого не выдавали, однако некий капитан-лейтенант в полной морской форме через батарейный громкоговоритель созывал всех, кто служил в воинских частях; очевидно, им собирались выдать оружие. Подскочил какой-то с красной повязкой: «Вы Корбах? Пожалуйста, будьте в этом районе. За вами сейчас придут».
Все чаще в толпе стали мелькать знакомые лица. Много было театрального люда. Игорь Кваша из «Современника» деловито осведомился, в какой он сотне. Будешь здесь стоять? Буду здесь стоять до конца. Хватит, знаешь! Всю жизнь было нельзя, а сейчас хватит! Подошли молодые актеры и актрисы из табаковской студии. Все хохотали, как будто вокруг шла просто-напросто огромная тусовка. В толпе уже гулял только что кем-то пущенный каламбур: «Забил заряд я в тушку Пуго». То тут, то там вспыхивал хохот: «Ой умру, тушка Пуго!» – и каждый, очевидно, представлял балтийско-коммунистическую физиономию министра внутренних дел в тот момент, когда ему в задницу вбивают заряд лермонтовского бомбардира. Следует тут отметить еще одну важную деталь, которая делала несколько притянутый за уши каламбур вполне уместным: монолог лермонтовского бомбардира прозвучал во время смертельного ожидания на поле Бородино.
День 19 августа 1991 года начинал уже клониться к вечеру и к насморкам. В артистической компании, столпившейся на мокрых ступенях, рассказывали, как забздел бывший товарищ министр культуры СССР, как он поддержал ГКЧП и таким образом высвободил одну пару из заказанных 250 000 наручников. Тут заиграли «Шуты» – Наталка Моталкина, Бронзовый Маг Елозин, Шурик Бесноватов, Лидка Гремучая, Тиграша, Одесса-порт, Марк Нетрезвый, – всех не упомнишь в моменты исторических пертурбаций. Начали представлять древний, дораблезианский сюжет о забздевшем министре культуры. Свободный народ Москвы, в том числе многочисленные дамы с собачками, вышедшие в этот час прогулять своих любимцев, из которых иные были выше их ростом, наслаждался балаганом, особенно когда вместе с театром заиграл гражданин США Саша (каламбур на свою совесть не берем, получилось случайно), ну да, тот самый Корбах – играет вместе со всеми, а ведь ворочает огромными суммами из американского бюджета!
К концу концерта люди из «нашего правительства» стали выкрикивать в толпе, что не хватает бумаги для агитационной борьбы с путчистами. Просим всех, у кого есть бумага, внести свой вклад! Заранее спасибо! Саша Корбах взял тройку своих барри-кадчиков, и они отправились в СЭВ за бумагой.
В корбаховском фонде все комнаты были залиты прекрасным электричеством. В конференц-комнате вокруг стола персон не менее двух дюжин, русские и американцы, ели тульские пряники. Управхозяйством Матт Шурофф в могучих руках вносил трехведерный самовар. Надо сказать, он в Москве не тужил о своем дальнобойном грузовике, и даже рана, нанесенная столь драматическим отдалением Бернадетты, по его выражению, хоть еще и дает о себе знать, но уже не кровоточит. Этот неисправимый байронит из американского рабочего класса был уже заново влюблен, и мы, кажется, догадываемся в кого, не правда ли?
Мы решили тут все остаться, пояснил Лестер Сквэйр. Ощущение осажденности – это ни с чем не сравнимая штука. Острее всего я испытал это в шестьдесят девятом на Коморах, в отеле «Флорида», когда к островам в темноте приближались катера Боба Динара. Теперь посмотри на эти блуждающие огни над рекой. Я уверен, что это принюхивается «Альфа».
Роуз Мороуз была неподражаема в роли осажденной американки. Думал ли кто-нибудь, что судьба так высоко занесет девушку-почтальона из Йорноверблюдского графства?! Мы беспрерывно рассылаем протесты и призывы к солидарности во все гуманитарные организации мира, рассказала она. И получаем огромное количество ответов.
«Я хочу несколько ограничить эту активность, Роуз, – сказал Алекс. – Экспроприация бумаги на нужды сопротивления. Да-да, большое спасибо». Он вдруг как сидел в кресле, так и заснул. Сказались и джетлэг после долгого перелета, и сильнейшее возбуждение, трепавшее его уже много часов. Вырубился, как сейчас говорят, или, еще точнее, «замкнул на массу». Проснулся он так, как будто просто клюнул носом. Комната между тем была пуста и темна, только в углу тлела на низком режиме американская лампа. Кто-то положил ноги АЯ на соседнее кресло. Было тихо, лишь издалека доносилась неразборчивая скороговорка какого-то средства информации. Он выбрался из кресел и подошел к окну. Несколько секунд он ничего не мог понять из того, что перед ним открылось в темно-лиловом полумраке. Момент неузнавания немедленно отразился на дыхании, он стал «тонуть» в воздухе. В панике взглянул на часы. Положение стрелок нанесло ему удар куда-то в район уха. Восемь без пяти. Вдруг осенило: да ведь не переводил еще стрелок с прилета! Тогда все встало на свои места. Я в Москве. В Москве военный путч. Гони московское время на восемь часов вперед, получается без пяти четыре утра 20 августа 1991 года. Картина мира восстановилась и даже показалась чем-то уютной, как будто канун чьего-то дня рождения и ожидается приезд «всех наших».
В небе все ползали вертолетные огоньки. Внизу на асфальте стояли большие лужи. Дождь, похоже, уже не прекращается. Народу на площади стало вроде меньше, но все равно множество. Кое-где выступали ораторы. Возле баррикадных нагромождений можно было видеть костерки. В «Белом доме» освещен целый этаж. Надеюсь, оставили для отвода глаз, а сами сидят в затемненных комнатах. Говорят, что Борис преображается в критические часы. Вяловатый мужик становится гением контратаки. Трехцветные флаги торчат повсюду. Значит, путч еще не завершился, пока я спал.
Он заторопился. Набросал в пакет оставленные на столе сандвичи и несколько банок пива. Сбежал по лестнице: лифты на этот раз стояли. Наружный воздух почему-то пахнул какой-то плавящейся гадостью, как будто гостиница «Украина» за ночь превратилась в мыловаренную фабрику. Закинув сумку через плечо, он приблизился к толпе. «Ребята, Сережу Якубовича не видели?» Ему махнули в сторону Новинского проезда. Где-то там, под аркой, командир отсыпается. Он пошел туда. Под одной из арок большого сталинского дома сидела группа в капюшонах. Навалено много рюкзаков и спортивных сумок. Из одной торчал приклад автомата.
– Ребята, вы случайно Серого не видели?
Несколько хмурых лиц повернулись к нему. Один мужик сделал жест рукой – давай, мол, проваливай!
– В чем дело? – спросил он. – Не можете ответить?
– Вали, а то жидовскую пасть порвем, – сказало одно из подкапюшонных лиц. Кто-то ухмыльнулся. Какая-то поверхность заскорузлой шерсти взбухла за спинами у мужиков и тут же опала.
– А эти с порядочным приветом, – пояснил появившийся сзади Якубович. – Монархисты. – Он был свеж, румян и белозуб, как и вчера. – Ты вовремя появился, Саша! Намечается акция!
– Странно видеть тут таких ублюдков, – сказал АЯ громко, чтоб слышали, и повторил: – Ублюдков!
Никто на него уже не смотрел, и лиц уже не было видно под капюшонами.
Для акции был подготовлен небольшой автобус. Что за акция – концептуализм? Вроде того: нормальная акция, едем на Ленгоры разлагать войска. АЯ, больше ничего не спрашивая, прыгнул внутрь. Впереди растащили для проезда кусок баррикады. Автобус, трясясь как сукин сын, выехал на мост. Боялись, что за мостом остановит патруль, но обошлось. Без приключений мимо вереницы спящих, если не сдохших танков дунули вдоль набережной в сторону «Мосфильма». Вот так же когда-то с режимных съемок возвращались, чтобы сдать отснятый материал в производство.
В автобусе среди баррикадчиков были депутаты Верховного Совета и даже один член всесоюзного правительства, профессор Воронцов Николай Николаевич, министр экологии, единственный, кстати сказать, из горбачевского кабинета, кто осудил путч. Присутствие Саши Корбаха всех вдохновляло. Молодежь вас знает, а солдаты – это та же самая молодежь.
Что нам с Воробьевыми, то бишь Ленинскими-то, горами делать? Большая шельма как-то к малым птахам не привязывается, одна лишь остается для нее изначальная пакость: «вор-убей», в этом роде. На эспланаде и дальше к университету стояло множество бронетранспортеров. Разложение, очевидно, уже без постороннего вмешательства прогулялось по этой воинской части. Задние люки были открыты. Из бронированных утроб слышались то храп, то болтовня с матерком, а то и пенье под гитарку: «Вгоняя штык с улыбкой на бегу в тугую грудь душманского халата». Много солдат слонялось мимо грузных машин. То тут, то там, не стесняясь офицеров, слушали по транзисторам русскоязычное вещание с Запада. Знакомый Корбаху голос из парижской студии «Свободы» призывал военнослужащих не поднимать оружия против своих братьев. Никто не обращал внимания на появившуюся среди ночи группу штатских. За эспланадой во весь окоем дрожали многосмысленные огни Москвы.
Наконец послышался начальственный голос:
– А эти люди что здесь делают? – Стоял в окружении подчиненных некий значительный полковник. – Вы кто такие?
– Мы из «Белого дома», – был ответ. – Депутаты и министр. И Саша Корбах, певец.
– Серьезно?! – воскликнул кто-то из офицеров. – И Сашка Корбах с вами?
– Конечно, с нами! Все честные люди с нами!
– А вы уверены в этом? – спросил полковник.
– А вы уверены в себе, полковник? Зачем вы в Москву вошли с такой массой броневой техники?
– Мы пришли спасти страну от анархии. Предотвратить развал.
– А вам не кажется, полковник, что это просто переворот? Президент задержан. Вам не кажется, что это чревато гражданской войной?
– Ну что ж, давайте поспорим, – вдруг предложил полковник и даже как-то обкомфортился, облокотился на балюстраду и достал сигареты.
Солдаты и офицеры столпились вокруг. Началась дискуссия. Кто-то из депутатов ловко перефразировал сталинский штамп: коммунисты приходят и уходят, а Россия, наша родина, остается.
– Неплохо сказано, – комментировал командир части.
Один из солдатиков поднял руку, как в школе:
– Разрешите вопрос Саше Корбаху? Саша Корбах, вы лично Володю Высоцкого знали?
Поднялся хохот. Вот так выступил рядовой необученный! Даже в такую ночь у него одни гитарные дела на уме! Оказалось, не так уж прост салага. За первым вопросом последовал второй:
– На чьей стороне был бы сейчас Володя Высоцкий?
– На нашей, – ответил Саша Корбах и больше ничего не сказал, но и этого было достаточно. Поднялся шум. Кто-то крикнул: «Ура!»
Вдруг из подъехавшего «козла» резво соскочили майор с двумя автоматчиками:
– Что тут происходит? Прекратить агитацию! А ну, пройдемте с нами!
Сережа Якубович отвел властную руку:
– Не имеете права, депутаты неприкосновенны!
Тогда один из автоматчиков ударил его прикладом «десантного варианта» прямо в лицо. Оно, лицо Якубовича, тут же превратилось в месиво. Он рухнул на бок и стал выплевывать сгустки крови и осколки своих некогда, секунду назад, великолепных зубов. Саша опустился рядом с ним на колени.
– Сережа, are you o’key? – кричал он почему-то по-английски.
Сережа что-то мычал, дескать, все в порядке, но вскоре затих. Корбах схватил его за ноги.
– Ребята, тащите! Гоним в «Склиф»!
Через несколько минут разваливающийся автобус мчал по пустой Москве в Институт Склифосовского. Министр и депутаты остались на Ленгорах в окружении вполне дружественных военнослужащих. Чувство вины вообще-то редко способствует развалу воинской дисциплины, но это был как раз тот самый случай.
Нигде лучше, чем в «Склифе», не чувствовалось присутствие в городе тяжелой Советской Армии: одному пациенту танк ногу отдавил, другого ненароком прижал к стенке, третьего просто обдал соплей горячей солярки; ну, в общем.
«Боюсь подумать, что здесь будет завтра», – сказал Корбаху заведующий приемным покоем, профессор Зулкарнеев, оказавшийся, конечно, старым знакомым, поклонником «Шутов».
Якубовича повезли в центр челюстной хирургии. Он смотрел ясными глазами. Говорить уже не мог. Показывал ребятам глазами на Корбаха – дескать, он теперь ваш командир. «Не бздимо, Серый, – сказал ему АЯ на старом жаргоне, – мы тебе такие зубы потом сделаем, каких не видели ни Кавказ, ни Памир!»
3. Боевые товарищи
20 августа в районе полудня ехал маршал Язов в своем бронированном ЗИЛе с Лубянки на Арбатскую площадь, в Министерство обороны. Предстояло принятие самого важного в его жизни решения. Четверть часа назад Крючков сказал ему, что все попытки прийти к соглашению с «кучкой авантюристов» провалились. Не хотят товарищи разоружиться перед партией. Кто же захочет, думал маршал. Кому захочется с руками за спиной волочиться под ударами, заживо превращаться в отбивную котлету? Если бы я был с той стороны, я бы тоже не захотел. С этой стороны я еще все-ш-таки могу разоружиться: демократы всеш-таки бить не будут пожилого человека.
Лимузин шел мимо бесконечных колонн демонстрантов, бодро шагающих с митинга на Манежной площади в сторону «Белого дома», то есть на поддержку ренегатов. Приказ о перекрытии Калининского проспекта, уныло заметил маршал, никем не выполняется. Это странно, думал маршал. Приказы отдаются для того, чтобы они выполнялись. Хуево, но выполнялись. Что-то не припоминается ни одного факта невыполнения.
В руках демонстрантов, кроме основательно уже надоевшего – и всего-то за сутки! – «Долой ГКЧП!», замечались оскорбительные и художественно неполноценные карикатуры. В них подчеркивались качества лиц высшего руководства страны: одутловатость премьер-министра Павлова, хорькообразность председателя госбезопасности Крючкова, некоторая ступорозность министра внутренних дел Бориса Карловича Пуго, своеобразная алкогольность и.о. президента Янаева, собственная министра обороны какая-то странная, неприглядная быковатость. Пошло, товарищи, не смешно! На самих себя бы посмотрели! Всем карикатуроносцам придется держать ответ за разнузданность! Не исключено, что вплоть до применения высшей меры. Неужели не отдаете себе отчета в том, что крючковцам отдан приказ всех заводил внимательно фотографировать. Надеюсь, у них-то приказы выполняются?
Вообще-то отмечается некоторая странность со стороны Николая Федоровича. Некоторая визгливость. Почему обязательно все перекладывать на министра обороны? Разве у вас нет собственных сил задержания и ликвидации? Где ваша хваленая «Альфа»? В карты играют по подворотням? Прикажете нам танками давить столь большие контингенты собственного народа? Ведь не венгры же, не чехи, даже не афганцы! Зачем визжать, зачем тыкать в нос нетипичный эпизод на Ленинских горах? Полковник Мыльников – заслуженный боевой офицер, нет пока никаких оснований подозревать его в нарушении присяги.
«Есть связь с Мыльниковым?» – спросил маршал своего адъютанта подполковника Чаапаева.
Тот повернулся всей своей не очень-то пролетарской физиономией: «Связи нет, товарищ маршал».
Изжога на мгновение опустошила весь пищевод министра обороны. «Что же, вся бригада, что ли, пропала?» – «Похоже на то, товарищ маршал», – ответил адъютант и замкнулся в своей псевдоаристократической мине.
Язов отодвинул кремовую шторку сбоку. Сразу полезли в поле зрения наглые морды взбесившегося люда. Проморгали, просрали целое поколение, товарищ комсомол, дорогие чекисты родины! Несоветского вида недоросли суют в бок ЗИЛа трехцветную белогвардейщину. Пидарасы! Вот сейчас бы лично по таким от живота веером! В этом Крючков, конечно, прав: ради счастья миллионов можно устранить несколько сотен выродков. Но как их отделить от обманутых тыщ?
«Товарищ маршал, Варенников на проводе», – без всякого выражения произнес Чаапаев и протянул Язову трубку радиотелефона.
Почему-то не в тот же момент вспомнилось имя боевого товарища. Все-таки вспомнилось, но как бы с другой стороны. «Варенников Вал. Ив. (р.1923), сов. военачальник, генерал армии (1978). Чл. КПСС с 1944. В Вел. Отеч. войну нач. артиллерии полка. С 1973 команд. войсками Прикарпатского ВО. Деп. ВС СССР с 1974». Это были данные из «Советского энциклопедического словаря» 1980 года издания, в котором для него, нынешнего министра обороны, не нашлось ни одной строки. Никогда никому маршал Язов не открывал этой обиды, но в душе называл Варенникова сталинским выскочкой.
«Послушай, Дмитрий, что же происходит? – брюзгливо заговорил Варенников. – Ведь договорились же, что Ельцин будет в первый же день ликвидирован, а он продолжает гарцевать, интервью дает всяким „пи-пи-си“!» Язов обиделся: «Не по адресу обращаетесь, товарищ советский военачальник тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения! Почему армия должна заниматься устранением преступника? Что у нас, нет правоохранительных органов? Ты звонил Янаеву, Павлову? В их руках вся власть. Пуго, наконец, – где его подразделения?» – «Янаев и Павлов пьяны до бесчувствия. У Пуго кризис личности. Крючков кивает на тебя. Вы что, братцы, рехнулись? Губите державу!» – «Как ты смеешь так со мной разговаривать?» – взревел Язов таким мощным медведем, что даже невозмутимый Чаапаев покосился. «Смею! – завизжал в ответ деп. ВС СССР с 1974 года. – Ты знаешь, что мыльниковская бригада целиком ушла к врагу?!»
В ярости Язов на пол швырнул радиотелефонную трубку. В тот же момент подполковник Чаапаев попросил приостановить машину и, как только его просьба была удовлетворена, немедленно вышел на улицу.
«А ты-то еще куда, Петр Яковлевич?! – отчаянно завопил маршал в спину молодому человеку. – Я знаю, ты не веришь в историческую судьбу России, но подумай хотя бы о своей карьере, говнюк! Тебе еще тридцати нет, а я сделал тебя гвардии подполковником! На тебе практически вся система координаций, ядерный щит родины! Философы хуевы, пробрались в высший эшелон! Подумай о своих девках, о библиотеке! Жизнью рискуете, гвардии подполковник Чаапаев!»