– Ты точно знаешь?
– Конечно. У него наркотики нашли в машине, и дома тоже. Ираида Андреевна тогда даже к Маслову обращалась, но без толку, сама едва на работе удержалась.
– Вот как. – Егор прошелся по кабинету, обдумывая услышанное. – Ладно, а когда Попов погиб? Как это случилось?
– Мы праздник устроили – Новый год, впервые после… после того. Весь год даже дни рождения не отмечали, так, тихонько конфеты девочки принесут, угостят своих в отделе, и все, Руслан Викторович не одобрял никаких праздников, хотя ему указывали на это, мол, корпоративная сплоченность, и все такое… А Новый год уж никак нельзя не отметить, и девочки постарались – тут и музыка живая, и стол такой, что глаза разбегались, и массовик со всякими затеями. Ну а дальше, как водится – танцы, веселье, кто там смотрел, куда кого занесло. Он тогда, видимо, и выбросился с крыши. Говорят, в тот же вечер. А нашли его на следующий день, двадцать девятого числа – он лежал на крыше большого зала заседаний, он же у нас на уровне третьего этажа располагается, вот туда он и упал. Крыша стеклянная, там как раз заседание шло, приехали партнеры, кто-то посмотрел вверх, а он лежит, кровь там… в общем, заседание сорвалось, и снова полиция, допросы, опять телефоны у всех изъяли, но толку ноль, никто его не убивал. Думаю, после того, что случилось, он так в себя и не пришел.
– А сотрудники все те же были, что и в прошлом году?
– Все, кроме юристов. – Наталья вздохнула. – Сначала наняли Федю, а через неделю Шатохина пришла. Наши-то к ней относились настороженно, потом попробовали ее попинать, да только она тетка железобетонная, чуть что не по ней, так отбреет, что мало не покажется.
– Это как?
– Да так. У нас в бухгалтерии есть Люба Мартынова, большая любительница совать нос, куда не следует.
– Больше остальных?
– Люба церковная активистка. В церковном хоре рот открывает по выходным. Ну а так она бухгалтер на самых простых опциях. – Наталья злорадно прищурилась. – И вот как-то обедаем мы, и Шатохина с Федей пришли, столик свой заняли, что-то обсуждают, а у Шатохиной возьми да и заиграй мелодия в телефоне с какими-то словами о сексе, что ли. Ну, Люба и выдала – типа, грешно все это, люди услышат и могут подумать, что у нас здесь гнездо разврата. Она вообще вещать в такой манере любит, а тут еще и зрители, и много, всем любопытно. Люба давай поливать Инну Кирилловну, что она, дескать, развращает людей своими рингтонами – клиенты могут услышать и подумать что-то плохое, вы же знаете, как такие разговоры ведутся. Любу вообще трудно остановить, потому что она все как бы правильно говорит. А Шатохина вдруг повернулась и сказала: если кого-то эта музыка в чем-то убеждает или развращает, тот безмозглый дегенерат, а мнение дегенератов меня не интересует. Плевать я хотела на то, что подумают обо мне дегенераты. Никто, конечно, этого не ожидал – все замолчали, Люба скисла, это же, получается, ее к дегенератам причислили. И не придерешься – прямого оскорбления не было. Но с тех пор Шатохину трогать опасаются, она такая…
Ну да, такая. Егор вспомнил ее тягучий бархатный голос, и ощущение ее тела в своих руках – когда она везла его домой на своем мотоцикле, и раздраженно фыркнул. Что ему Шатохина? Грубиянка, темная личность, но отчего воспоминание о ней будит в душе нечто такое, что он и сам объяснить не в силах? И хочется говорить о ней, пусть Наталья еще говорит. Даже подумать странно, что еще несколько дней назад Инна Шатохина представлялась ему жутким монстром. Совсем он в людях не научился разбираться…
– Так у Шатохиной конфликт с коллективом?
– Не то чтобы конфликт. – Наталья уже успокоилась. – С нашим коллективом не конфликтовать трудно. Постоянно кого-то загоняют, это местная забава, понимаете? И каждый сделает что угодно, чтобы только не стать предметом загона, что угодно, понимаете? А Шатохину загнать не получилось. Шаповалова пробовала несколько раз, только не вышло у нее.
– Это как?
– Пустила слух, что Шатохина и Федя любовники. Ну, народ тут же включился – метод отработан до автоматизма: перешептывания, подмигивания, вопросы типа невинные – дескать, Федюшка, что ж тебя так тянет на женщин постарше? Или в присутствии Инны Кирилловны кто-то заведет разговор о том, что стареющие женщины часто любят молоденьких.
– Вот дряни!
– Конечно. – Наталья вдруг злорадно ухмыльнулась. – И как-то раз вышло, что одна из адъютантш Шаповаловой, Таня Сиротина, это прямо при всех озвучила, Инна Кирилловна тут же стояла. Все стали хихикать, а Шатохина возьми и ответь: конечно, молодой гораздо лучше старого, тебе ли не знать, Синдирелла. Ты же все об этом знаешь. Это она сказала Тане, а та сделалась белая, как стена, бросила чашку и выбежала. А Шатохина, как ни в чем не бывало, допила свой чай, и ушли они с Федей, никто и звука не издал. С тех пор Таня от Шатохиной как от чумы шарахается, но никому так и не сказала, чем же ее так поддела Инна Кирилловна, и курицы наши выводы сделали – злобятся молча, знают, что не по зубам им эта добыча.
– И впрямь чудно. – Егор понял, что нечто важное ускользает от него, крутится в голове, а осмыслить никак не удается. – Синдирелла… Это Золушка в итальянских сказках.
– Я знаю. – Наталья прислушалась к звонкам в приемной. – Вы теперь понимаете, Егор Алексеевич, что здесь происходит? И это не вчера началось.
– Да уж как не понять. Наташа, скажи мне вот что. – Егор прошелся по кабинету, собираясь с мыслями. – Кто-то же все это инициирует. Ну, не могут этим все заниматься, есть кто-то один или пусть двое-трое, но не больше, кто заправляет этими делами.
– Я думала об этом, Егор Алексеевич. – Наташа встретила его взгляд и не дрогнула. – Я подозреваю Шаповалову, а вот кто еще, не могу знать. Смерть Руслана Викторовича могла очень продвинуть Рубахину, она была замом, и, по идее, это она должна была стать директором, но должность ей не досталась. А то, что сделали с Верой… я думаю, это месть Лены Шаповаловой, остальные включились в привычную игру, радуясь, что предметом травли стал кто-то другой. Тут все живут с этим страхом – вдруг кто-то что-то узнает или придумает, и они станут предметом такой забавы.
– А сейчас? Кто сейчас предмет травли?
– Пока никто. – Наталья поднялась. – Там телефоны звонят, мне работать надо, Егор Алексеевич, поговорим позже.
– Конечно. Спасибо, Наташа. – Егор встал, провожая секретаршу к двери. – И о нашем разговоре никому не надо рассказывать. Народ здесь сама видишь какой.
– Я никому, Егор Алексеевич, честное слово. Я давным-давно уже ни о чем ни с кем не беседую, только о погоде. Еще когда был жив Руслан Викторович, мы с ним говорили, он вроде любил со мной поделиться, знал, что я болтать не стану. А как его не стало, я больше молчком. Я вам сейчас еще пирожков принесу, Егор Алексеевич.
Она вышла, а Егор задумался. Ему очень хочется вызвать в кабинет Шатохину и Федора и потолковать с ними о том, что он узнал, но вызвать их обоих, когда нет никаких видимых причин – значит, нарваться на нездоровый интерес местного сообщества любителей травли. И дело не в том, что кто-то попытается этих двоих травить, это смешно. Дело в том, что среди этих моральных уродов сидит убийца. Нужно дотерпеть до дома – скоро обеденный перерыв, можно будет съездить к Инне и там все обсудить.
За три дня, проведенные в доме Инны Шатохиной, Егору стало казаться, что вся его прежняя жизнь – какой-то шарж, неумный и злой. И пустота, гудевшая внутри, стала не такой безусловной. Они говорили, слушали, как играет Инна, ездили в кафе, посетили выставку кошек и местный музей, были на работе у Дэна, куда того вызвали в субботу – привезли ему поесть, и там тоже его знакомили с людьми, которые что-то говорили, смеялись или жаловались, и это был водоворот, где островком тишины стал дом, в котором Патрик бродил по верхотуре, а в гостиной гудел рояль, изображая орган.
А по ночам он спал так, как не спал никогда в жизни. И не вспоминал ни о чем, словно и не было ни душной темноты, ни холода внутри, ни постоянного ощущения, что сейчас все рухнет, ни отвратительного предательства Полины, ни матери, кружащей вокруг него как акула.
Егор понял, что это она и есть, его новая жизнь. И она ему нравилась.
8«Я думаю о том, что ты слишком много получаешь, когда вся работа на мне».
«Ты с ума сошла? Вся документация через меня идет, особенно сейчас».
«Я кое-что узнала о твоем дражайшем толстячке. Какой там у него срок, двенадцать лет? Добавят еще десятку. У меня есть доказательство того, что он тогда сделал».
«Чего ты хочешь?»
«Завтра встретимся в одиннадцать в коридоре около офиса, на пятаке с пальмами, я тебе скажу».
«Завтра встретимся в одиннадцать в коридоре около офиса, на пятаке с пальмами, я тебе скажу».
* * *«Мне надо завтра с тобой поговорить. В одиннадцать на пятаке с пальмами».
«О чем?»
«Это важно. Завтра скажу».
«Хорошо, в одиннадцать».
* * *Егор прошелся по кабинету, посмотрел на стол, заваленный бумагами. Если сейчас сделать все самое срочное, остальное терпит. Он подошел к столу и принялся сортировать дела. В бумаги нужно вникать, здесь почта, какие-то заявления, несколько отчетов, коммерческие предложения – Егор понимал, что все это требует внимания, но он не мог сконцентрироваться, потому что за всеми делами упустил самое важное, а именно: коллектив, которым он руководит, – сборище редкостных мразей и моральных уродов. И всех нужно менять, но так, чтобы это не выглядело массовым увольнением. И сегодня он начнет это, уволив Шаповалову. Найдет за что, и вылетит она, как пробка. А остальные пойдут за ней по очереди. Оставит Наталью, юристов и Диму-сисадмина, они точно не замешаны ни в чем, а остальных уволит к чертям собачьим, слишком долгое дело – разбираться, кто что творил.
Но какая-то мысль не давала ему покоя. Как там Наталья сказала, в феврале прошлого года травля Верочки вдруг резко прекратилась? А с чего бы это? Что-то произошло? И вторая фраза, которая его зацепила: спросите Диму-сисадмина, он расскажет. Что может рассказать Дима, что он знает?
Егор набрал внутренний номер, но Димы в серверной не было, и Егор позвонил на сотовый:
– Дима, ты где?
– В отделе сбыта, здесь сеть висит.
– Освободишься – зайди ко мне.
Если сисадмин что-то знает, он скажет. Егору очень нужно понять, что происходит вокруг него, потому что такую мерзость он терпеть больше не намерен. Он долго не хотел ни во что вникать – а ведь должен был, но теперь вникнет.
Егор разобрал бумаги, подписал несколько заявлений на отпуск, просмотрел пару отчетов, пока Дима не освободился.
– Вызывали, Егор Алексеевич?
Он кивнул ему в сторону кресел, стоящих около окна, вышел из-за стола и сел напротив. Из тренингов он знал, что подобный ход в начале разговора подсознательно настраивает собеседника на более доверительное общение.
– Наладил систему?
– А куда она денется. – Дима запустил пятерню в волосы. – Всегда что-то виснет или требует переустановки, это живой организм, в отличие от людей, очень упорядоченный, а люди дергают его, как хотят, вот он и протестует – виснет. Нам бы, Егор Алексеевич, сервера новые купить, у наших мощность на исходе, еще полгода – и в авральном порядке будем менять, а сейчас я бы потихоньку все перевел, постепенно.
– Представь расчеты и письмо, я рассмотрю, и если сумею убедить Маслова, купим. – Егор нажал кнопку коммутатора. – Наташа, подай нам сюда кофе.
Дима откинулся в кресле и с удовольствием уставился на цветы.
– Наталья – настоящий энтузиаст цветочного дела.
– Да уж. – Егор тоже огляделся. – Развела тут целый ботанический сад. Ну, пока она сама за ним ухаживает, я не против.
Секретарша внесла поднос с кофейником и чашками. Поставив все на столик между креслами, она выскользнула из кабинета.
– Угощайся.
Егор налил кофе, и какое-то время они молча наслаждались напитком. Егор не знал, как подойти к интересовавшему его вопросу, а потому решил воспользоваться методом Шатохиной – спросить напрямую.
– История с Марией жуткая получилась. – Дима первым нарушил молчание. – Я как подумаю, что вчера танцевал с ней, Маша такая веселая была – и тут вдруг она внизу… Тем более что совсем недавно с Русланом Викторовичем такая же история приключилась. Ну, вы знаете.
– Знаю, доложили. – Егор отставил чашку. – Дима, я хотел спросить тебя вот о чем. Год назад здесь произошло нечто неприятное.
– Вы о Вере Никитиной? – Дима кивнул и болезненно поморщился. – Егор Алексеевич, я бы не хотел об этом…
– А я бы хотел. – Егор снова налил кофе. – Дима, если бы не крайняя необходимость, я бы ни за что не стал просить тебя вспоминать тот вечер. Я понимаю, что это не самые приятные воспоминания.
– Егор Алексеевич, это вы приуменьшили невероятно. – Дима залпом выпил кофе и выдохнул, как после стакана водки. – Горячий… Я гоню воспоминания об этом уже год, но как вспомню, так хочу напиться или заразить чей-то комп жутким вирусом.
– Расскажи мне. – Егор посмотрел ему прямо в глаза. – Здесь творится что-то нехорошее, и я должен знать что.
Дима вздохнул и, обхватив руками плечи, согнулся в кресле, раскачиваясь.
– Я немножко дружил с Верочкой. – Дима закрыл глаза и застыл. – Она милая была девочка, славная, таких сейчас нет почти. И красивая – тоненькая, глаза искристые, как засмеется, словно звоночек звенит. Влад был противный – вы его не знали, это Ираиды Андреевны сын, единственная ее радость. Толстый, рыхлый, вечно потный – но самомнение будь здоров. Дело вовсе не в том, что он был крутой парень, а в том, что он себя крутым считал, и мысль об этом постоянно его преследовала. Когда парень крутой по-настоящему, он все о себе знает и плевать хотел на то, что о нем подумают, а этот, видимо, в школе был задразнен жирдяем, а тут выучился на юриста, выиграл пару дел и возомнил о себе невесть что. Но он как был жирдяем и ботаном, так и остался, но скорее умер бы, чем признал это, или убил бы кого-нибудь, чтобы уж совсем крутым стать.
– А при чем тут он?
– Так ведь это он изнасиловал Верочку. – Дима сжал кулаки. – Когда все это случилось – ну, когда она выпила сок отравленный, я не видел, я тогда… в общем, в серверной был. А когда пришел, все хохочут, мне фотки показывают, я бросился искать Веру и нашел ее в кабинете у бухгалтеров на диване, и это жирное животное там тоже было – уже одетое, но довольное до ужаса. А как меня Влад увидел, забормотал что-то насчет того, что надо вызвать «Скорую», тут Ираида заскочила, ухватила своего сынка и увела, а за минуту бухгалтеры наши пришли – праздник закончился, завизжали от ужаса – Вера в крови была… ну, там…
– Почему же ты не сказал полиции?
– Так ведь тут мое слово было против его. Я перед этим тоже… поупражнялся, причем с дамой замужней, впутывать ее, чтобы алиби себе обеспечить, не мог, там муж такой, что не дай бог, а жирдяй мог сказать, что пришел и застал меня около нее, точно так же, как я его. Но я понял, что это он Веру изнасиловал, по его жирной лоснящейся роже понял.
– Кому ты об этом сказал?
– Никому. – Дима снова принялся раскачиваться. – Может, Попов тоже отметился, может, он как раз и был первым – но то, что этот мешок с дерьмом сделал это с Верой, я уверен. Он и раньше пытался за ней ухлестывать, только она не велась, Ираида Андреевна даже обижалась – типа, кем эта девица себя мнит, мой Владик ей не пара, видите ли! А когда все случилось, она своего толстого урода увела – просто силком утащила, и что-то там ему втолковывала тихо, я не слышал что. Ну, полиция ничего не обнаружила, так дело и заглохло, а Верочка до сих пор в коме, и кто знает, выздоровеет ли она когда-нибудь.
Егор представил Патрика, осторожно ступающего по кровати, на которой лежит тело Веры, и решил – она выздоровеет. Патрик вытащит ее.
– Но ты же кому-то рассказывал об этом?
– Федьке рассказал как-то раз по пьяни, еще в самом начале, когда он пришел сюда работать, тут все шушукались, он спросил, я и рассказал. Я потом протрезвел и боялся, что Федька сболтнет, но он кремень.
– Уверен, что Федор никому не сказал?
– Если бы сказал, все бы уже знали, а раз оно гулять не пошло, значит, он молчал.
«Ну, да. – Егор мысленно ухмыльнулся. – Много ты понимаешь. Сказать-то можно такому человеку, который тоже болтать не станет».
– Это точно. – Егор искоса наблюдал за Димой. – А эта Маша Данилова. С чего бы ее переводить со склада в отдел логистики?
– А все просто, Егор Алексеевич. Машка была из тех людей, что готовы на все за подачку. Ну, вообще – на все. Я тогда подозревал, что отраву Верочке в бокал подлила именно она – но, конечно, не сама это придумала. Был человек, которому Вера очень сильно мешала.
– Шаповалова?
– Да, Шаповалова. – Дима наконец разжал руки и перестал раскачиваться. – Чтоб вы понимали, Лена Шаповалова – дама очень и очень мстительная. Должность свою она заняла, сожрав прежнего начальника, с которым спала, при этом не погнушалась одновременно лечь в постель с Поповым и потом вертела им как хотела. Уж не знаю, чем она его так зацепила, но ее отдел почти бесконтрольно работал все время. И если Попов был не готов ради нее бросить жену, то позволить ему сделать это ради какой-то девчонки она не могла – не из-за ревности, а из-за контроля. Она хотела и дальше работать по-прежнему, казнить и миловать по своему усмотрению, а добиться этого она могла только через постель. На его интрижки с сотрудницами она внимания не обращала, а вот когда Попов запал на Веру… Он ускользал из-под ее контроля, понимаете? Ей и в голову не приходило, что Вере Попов не нужен ни в каком качестве, что ее эта ситуация пугает и выматывает. Ну, так вот я думаю, это Шаповалова велела Машке влить наркоту Верочке.