Леонарда была глубоко верующей женщиной и сильно огорчилась от того, что сломала ногу, выходя из церкви. Правда, эта церковь сразу же не понравилась ей.
Дело в том, что Леонарда видела, о чем она, краснея, поведала потом Фьоре, — как публичные девки встречались около Сен-Мерри, бывшей для них чем-то вроде прихода.
Агнелла, которой Фьора рассказала это, рассмеялась:
— Кюре этой церкви давно протестовали против этого. Но что вы хотите, развратные девицы объединились сейчас в настоящую корпорацию, в которой есть свои правила, свои судьи, свой устав, свои привилегии и которая в праздник своей покровительницы святой Мадлены, отмечаемый 22 июня, даже имеет право на организацию своего шествия. И красивого шествия, поверьте мне, с богатыми хоругвями, ладаном и яркими светильниками.
— Но почему именно Сен-Мерри?
— Потому что эта церковь находится недалеко от того места в Париже, где развратные девицы могут торговать собой. Вы не хотите пойти туда в воскресенье послушать святую мессу? — добавила она уже серьезно.
Фьора хотела ответить, что она забыла о своих религиозных обязанностях, но побоялась обидеть любезную хозяйку. Она почувствовала неловкость при воспоминании о своем пребывании у Пиппы. Что сказала бы чистая и великодушная Агнелла, узнав об этом унизительном эпизоде, опорочившем жизнь Фьоры? И Фьора поспешила заверить ее, что она послушает воскресную мессу там, где захочет Агнелла.
Чтобы не оскорбить целомудрие Фьоры, супруга Агноло решила, что они пойдут слушать мессу в собор Парижской Богоматери. А Флоран, вернувшийся накануне из Компьеня, куда он проводил Деметриоса и Эстебана до самой резиденции короля, получил приказ подготовить мулов и сопровождать дам. Можно себе было представить, с какой радостью он это воспринял!
Воскресным утром Фьора с Агнелой отправились на мессу. Звон колоколов, возвещающий о начале службы, заглушил обычные звуки большого города, где по будням народ просыпался рано утром от стука ставней открывавшихся лавочек и от криков парильщиков, зазывающих в бани. Не раздавались в утренней тишине и голоса торговцев Центрального рынка, расхваливающих на все лады свои товары: сливочное масло из Ванва, орлеанский кресс-салат, лук-шалот из Этампа, чеснок из Ганделю, яйца из Веса, сыр из Бри или из Шампани. Им встречались горожане в воскресных одеждах. Некоторые из них удивлялись, видя, что Агнелла была без своего Агноло, который, будучи настоящим христианином, никогда не пропускал воскресной службы, и надо было объяснять, что мэтр Нарди нездоров, из-за чего они чуть было не опоздали.
— Неужели нельзя пропустить хотя бы одну службу, не отчитываясь перед всем городом? — сказала Агнелла недовольным тоном. — Мне кажется, что теперь начнут спрашивать, почему мы идем в собор Парижской Богоматери, а не в Сен-Мерри.
— Вот видите, не следовало бы из-за меня менять своих привычек.
— Но я довольно часто хожу в собор! Там так красиво! И к тому же сегодня Вознесение!
Фьора, отказавшаяся пойти в собор Парижской Богоматери с Леонардой в день их приезда, пожалела об этом, войдя в огромный неф, освещенный сотнями свечей. Много народу собралось вокруг главного алтаря, но Агнелла и Фьора сумели найти место в первых рядах.
Восхищенным взором флорентийка, привыкшая к красоте святых мест, окидывала высокие стрельчатые своды, большой сверкающий круглый витраж над входным порталом.
Представители духовенства в красных одеждах, шитых золотом, окружили высокое кресло, в котором восседал под балдахином, украшенным его гербом, почетный гость — кардинал Бурбонский, кузен короля и примат Галлий, одетый в ярко-красную муаровую сутану и кардинальскую шляпу.
— Нам повезло, — шепнула Агнелла на ухо Фьоре. — Его преосвященство нечасто бывает летом в Париже. В это время он предпочитает находиться в Лионе, но, видимо, король вызвал его сюда, чтобы успокоить парижан. Он ведь связан с двумя партиями — с его братом Пьером де Боже, женившимся два года назад на старшей дочери короля, а через свою мать Агнессу Бургундскую он является также союзником Карла Смелого…
— Тихо! — сказал кто-то, и смущенная Агнелла прервала объяснения и углубилась в молитву.
Кардинал встал и звучным голосом обратился к населению Парижа, призывая его хранить веру в господа бога, в разум его суверена и в прочность парижских стен.
Он сказал также, что будет молиться за короля, и заверил в своей помощи. После этого началась месса, но Фьора ничего не видела — ни импозантной фигуры магистра Бурбонского, ни белых кружевных стихарей, ни шитых золотом риз, передвигавшихся в легком тумане, поднимающемся от бронзовых кадил.
Ее взгляд был прикован к коленопреклоненной фигуре монаха — куполообразный лысый череп, блестевший от огня свечей, сухие руки, прикрывающие лицо, которое она боялась увидеть. Ее сердце начало биться все сильней и сильней. Фьора попыталась урезонить себя и убедить в том, что ошиблась, но монах вдруг опустил руки и повернул к ярко освещенному алтарю свое лицо с большим носом, сжатым тонкогубым ртом и нависшими веками. Это был монах Игнасио Ортега.
Тошнота подступила к горлу молодой женщины, в глазах помутилось, но ценой невероятного усилия ей удалось взять себя в руки. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, Фьора опустила вуаль, чтобы скрыть свое лицо.
Естественно, она ничего не могла больше ни видеть, ни слышать в течение торжественной мессы. Великолепные голоса певчих казались ей шумом грозы, и только одна и та же мысль сверлила у нее в мозгу — что делал в соборе Парижской Богоматери, в центре Франции, испанский доминиканец, которого папа Сикст IV послал во Флоренцию, чтобы тот попытался ослабить могущество Медичи? По последним сведениям, дошедшим до нее, брат Игнасио был разоблачен и препровожден до полпути от Рима солдатами Лоренцо Великолепного. И все же он был здесь, в нескольких шагах от той, которую он так жестоко преследовал. Зачем? С какой целью? Не разыскивал ли он именно ее?
Фьора тряхнула головой, словно хотела отогнать навязчивую мысль. Монах не мог знать о ее пребывании в Париже, но если он приехал, то, конечно, не для того, чтобы совершить паломничество или какое-нибудь другое богоугодное дело. Фьоре стало не по себе, когда глаза монаха заскользили по лицам молящихся.
Она дотронулась до локтя подруги:
— Агнелла, мне надо выйти.
— Вам плохо?
— Да, мне надо на воздух. Наверное, это от запаха ладана.
— Тогда уйдем вместе?
— Нет, прошу вас, останьтесь до конца службы, — шепотом попросила Фьора. — Если мне будет лучше, я вернусь.
Ей надо было во что бы то ни стало избежать причастия, во время которого ее могли узнать и к которому она, впрочем, не была готова, не исповедуясь вот уже в течение нескольких месяцев. Приблизилась бы она к алтарю, чтобы причаститься, или осталась бы на месте в полном одиночестве, она все равно могла быть замеченной. У брата Игнасио было отличное зрение, и вдобавок ей пришлось бы приподнять вуаль, чтобы взять кусочек просфоры. Лучше было уйти как можно скорее.
Воспользовавшись тем, что все поднялись с колен, Фьора проскользнула к выходу, прижав платочек ко рту, словно ей стало плохо. Выходя из ворот, она почувствовала, как сердце ее успокоилось, и Фьора полной грудью вдохнула свежий утренний воздух. Но в этот момент целая когорта нищих, осаждавших собор во время больших церемоний, окружила ее, и она с большим трудом избавилась от них.
Опустошив свой кошелек, Фьора хотела подойти к Флорану, который должен был ждать женщин с мулами около старого особняка.
Сердце ее радостно забилось, когда она увидела, что Флоран не один. Рядом с ним стоял Эстебан.
Фьора подбежала к кастильцу, словно это был пропавший и вновь обретенный друг. Ее волосы растрепал ветер, но она не думала о своей прическе:
— Эстебан! Вы здесь? И Деметриос вернулся?
— Нет, он остался там. Я вернулся, сопровождая советника короля, который хочет поговорить с вами. Но что с вами случилось, донна Фьора? У вас такой растерянный вид.
— Есть от чего!
И, отведя Эстебана в сторону, не обращая внимания на помрачневшее лицо Флорана, она поведала ему о неприятной встрече в соборе. Кастилец нахмурил свои густые брови:
— Вы уверены, что не ошиблись?
— Не ошиблась, Эстебан, уверяю вас. Это он! Разве я могу забыть его лицо? Но что он здесь делает? Ведь он не может знать, что мы в Париже.
— Если вы хотите знать мое мнение — я полагаю, что он даже и не думает о нас, но надо срочно выяснить, что он замышляет. Могу поклясться, что его кто-то интересует здесь, и интерес этот вызван отнюдь не христианским милосердием.
— Что мы можем сделать?
— Вы — ничего. Этот старый дьявол будет доволен, если сможет вцепиться в вас своими когтями. А я посмотрю. В каком месте он стоит в церкви?
Фьора объяснила ему. Эстебан поспешил к собору и, обернувшись на ходу, добавил:
Фьора объяснила ему. Эстебан поспешил к собору и, обернувшись на ходу, добавил:
— Когда мадам Агнелла присоединится к вам, возвращайтесь домой! Меня не ждите!
Фьора видела, как он прошел сквозь толпу нищих, ожидавших окончания мессы, и исчез. Она подошла к Флорану, который с оскорбленным видом проверял уздечки мулов, но молодая женщина не обратила на это внимание. Она села на подставку, поправила волосы под жестким головным убором, к которому еще не привыкла, вынула платок и начала обмахиваться им. Еще более оскорбленный таким безразличием, Флоран пробормотал с мрачным видом:
— Я для вас пустое место, донна Фьора?
— С чего вы взяли?
— Нет, нет, вы правы. Я действительно не заслуживаю этого с вашей стороны. Что я для вас? Пустое место. Умри я у ваших ног, вы бы даже не взглянули на меня.
Звон колоколов, извещающих об окончании мессы, заглушил его слова. Занятая своими мыслями, Фьора едва услышала их. Даже не взглянув на юношу, заскрипевшего от отчаяния зубами, она поднялась, чтобы пойти навстречу Агнелле, которую заметила издалека.
Глава 6. СЕНЬОР ИЗ АРЖАНТОНА
Колокола продолжали звонить, прославляя святую Деву Марию, когда Агнелла и Фьора вошли в зал, где заканчивали накрывать на стол. Агноло беседовал с посетителем. Они сидели на длинной скамейке, устланной подушками, и потягивали вино, настоянное на травах.
При виде дам мужчины встали, и Фьора увидела, что незнакомец был молодым — ему наверняка не было и тридцати лет, среднего роста. На нем ладно сидел фиолетовый камзол с широкими рукавами, отделанными кружевными манжетами. Плотно облегающие штаны такого же цвета позволяли видеть его стройные ноги.
Высокие сапоги были все в пыли, что было естественным после долгой езды на лошади. У него было милое лицо с голубыми глазами, полные, хорошо очерченные губы, придававшие его лицу насмешливое выражение, длинный нос с подергивающимися ноздрями; вокруг рта залегли глубокие складки. Густые светлые волосы обрамляли это тонкое и интеллигентное лицо. Незнакомец приветствовал дам с непринужденностью сеньора, сделав более низкий поклон Фьоре, на которую он минуту смотрел с большим вниманием, приподняв брови и не скрывая своего восхищения.
— Донна Фьора Бельтрами, полагаю? — спросил он с полуулыбкой.
Его мягкий ласкающий голос красивого тембра мог бы принадлежать певцу, и было видно, что незнакомец умел пользоваться им.
— Вы не ошибаетесь, мессир, — сказал Агноло, — а это моя супруга Агнелла. Позвольте представить вас им: вот, милые дамы, советник нашего короля, мессир Филипп де Коммин, сеньор из Аржантона, который приехал к нам для того, чтобы переговорить с донной Фьорой.
— Со мной? От чьего имени?
— От имени короля!
— Правда? Кто я такая, чтобы такой великий человек подумал обо мне?
Легкая насмешка в ее тоне не ускользнула от сеньора из Аржантона. Он улыбнулся еще шире, слегка прищурившись:
— Скромность — это добродетель, которая больше пристала некрасивым. С вашей красотой, донна Фьора, это — потерянное время, если не сказать лицемерие.
Нет ничего чрезвычайного в том, что наш государь интересуется вами. Тем более что он хранит самые лучшие воспоминания о вашем покойном отце. Но, может, мы лучше поговорим после завтрака? Прошу извинить меня, мадам, — сказал он, повернувшись к Агнелле, — но я умираю с голода. Мне кажется, что я мог бы съесть целую кобылу.
— У нас ее нет в меню, мессир, — со смехом сказала молодая женщина, — но я полагаю, что наша скромная трапеза утолит ваш аппетит. Ну-ка, — воскликнула она, хлопнув в ладоши, — принесите воду и полотенца и быстренько накройте на стол!
Словно ожидая этого сигнала, три служанки принесли тазики с ароматизированной водой, в которых приглашенные вымыли руки, после чего они сели за стол.
Чего на нем только не было: пироги и нежнейшая свинина, рыба с различными гарнирами, птица и жареная говядина с укропом, морковью, капустой и хреном. Наконец были поданы сыры, фрукты и пирожные. Всю эту вкусную и обильную пищу сопровождали тонкие французские и итальянские вина — у Агноло был богатый винный погреб, которым он весьма гордился. Хозяин то и дело подливал своему гостю, называя ему марки вин и год их изготовления. Мессир де Коммин поглощал все с лестным для хозяина удовольствием, не забывая при этом про еду, но не прекращая говорить. Мэтр Нарди отвечал ему: оба заговорили о политике, не очень заботясь о дамах, что нисколько не смущало ни Фьору, которой интересен был их разговор, ни Агнеллу, которая бдительно следила за тем, чтобы тарелки гостей не пустели.
Из разговора мужчин Фьора узнала, что некий коннетабль де Сен-Пол, крупный военачальник королевской армии, уроженец из Бургундии и давний друг Карла Смелого, очень странно повел себя. Носитель большой шпаги с геральдической лилией , которая возвышала его над принцами крови, и женатый на свояченице Людовика XI, принцессе Савойской, Луи Люксембургский, граф де Сен-Пол тем не менее отправился в Перонну для того, чтобы предложить свои услуги Карлу Смелому и английскому королю, пообещав им открыть перед ними ворота Сен-Кантона, но обстрелял их из пушек, когда те предстали перед оборонительным валом города.
— Я надеюсь, — сказал Агноло, — что наш государь не очень надеется на верность этого сеньора?
— Он его так давно знает! Насколько я могу судить, Сен-Пол не знает, ни что ему делать, ни кому ему будет выгоднее служить. А пока первым результатом артобстрела было отступление герцога Бургундского, который малодушно оставил своего союзника. Король, не теряя ни минуты, начал переговоры с Эдуардом IV. Он знает, что у англичан осталось мало провизии и что измена бургундской армии нанесла роковой удар по их моральному состоянию. Многие хотели бы вернуться на родину, но возвращаться ни с чем было бы совсем унизительно, и король Людовик прекрасно понимает это.
— Что они просят, чтобы уйти?
— Скажем, что их претензии все уменьшаются: сначала они потребовали французскую корону.
— Они действительно надеялись на то, что им ее отдадут? — спросил со смехом Агноло.
— Конечно, нет, но это льстило их тщеславию. Затем они потребовали, чтобы им отдали Гиннуи и Нормандию, которыми они по-прежнему дорожат.
— Но Франция дорожит ими еще больше. И что дальше?
— Что дальше? — Коммин с удовольствием выпил свое бургундское и широко улыбнулся хозяину дома. — Король надеется взять над ними верх без особого труда благодаря золоту и подаркам. Мне поручено взять золото из подвалов Бастилии, но я также должен выяснить у эшевенов Парижа — во сколько они оценят свое спокойствие. Надо действовать быстро. Послезавтра я возвращаюсь.
— В Компьень?
— Нет, в Сенлис, куда возвратился наш государь.
Я должен привезти золото в сопровождении эскорта, который даст мне город.
Он повернулся к Фьоре и любезно добавил:
— Следовательно, вам нечего опасаться в дороге, донна Фьора. Я получил приказ взять вас с собой.
— Король желает меня видеть? Я думала, что речь шла только о его послании.
— Это послание, но только устное. Мы выедем из Парижа с рассветом, как только ворота будут открыты.
Приготовьтесь к отъезду! А теперь, — добавил он, вставая, — я должен покинуть вас, мэтр Нарди, и вас, мадам Агнелла. Благодарю вас за великолепную трапезу, ибо мне еще срочно надо увидеть мессира д'Этувилля, канцлера Пьера Дориоля и губернатора Бастилии мессира Пьера Люилье.
И легким шагом, словно он съел только куриное крылышко и выпил наперсток кларета, сеньор д'Аржантон покинул дом Нарди, посоветовав Агноло проводить Фьору до ворот Сен-Дени послезавтра утром. Фьора поднялась к Леонарде, чтобы сообщить ей о скором отъезде. Агнелла последовала за ней.
— Что же хочет от меня король Людовик? — с беспокойством спросила Фьора, поднимаясь по лестнице. — Мне надо было бы поговорить о Леонарде с мессиром де Коммином и сказать ему, что я не могу оставить ее.
— Почему же? Я хорошо позабочусь о ней, уверяю вас, — пообещала Агнелла. — Вы будете недолго отсутствовать, я уверена. Да и Сенлис находится неподалеку отсюда: два лье — это пустяки. И потом приказ короля не обсуждается.
Леонарда сказала то же самое. Она прекрасно чувствовала себя у Нарди и терпеливо выносила боль.
— Не волнуйтесь за меня, — сказала она. — И раз госпожа Агнелла говорит, что я не буду для нее слишком большой обузой, я дождусь здесь своего выздоровления. Поезжайте с миром, вам нечего бояться короля Людовика.
— Я в этом уверена, — добавила Агнелла. — Что же касается нас, то если обстановка будет спокойной, мы сможем поехать в Сюресне. Госпоже Леонарде там будет лучше для ее дальнейшего выздоровления, потому что в деревне красиво и из дома открывается прекрасный вид на Сену.
Преисполненная благодарности, Фьора поцеловала эту прекрасную женщину. Ее не покидало беспокойство: Эстебан до сих пор не вернулся.