– Может быть, все-таки что-нибудь вспомните? – спросил я.
Настроение у меня было ужасным – что я мог написать в газете, если ничего на заставе не произошло интересного за все лето?
– Подождите, – вдруг сказал пограничник. Он прильнул к окулярам прибора. – Идет... Задержались на пятнадцать минут.
Он взял телефонную трубку и позвонил куда-то.
– Докладывает пост два, – сказал наблюдатель. – Появились, но с опозданием. Все в порядке.
– Что в порядке? – спросил я.
– На пирсе задержались.
– Кто?
– Да сейнер. За косой – рыбацкий колхоз.
– И вы каждый выход в море контролируете?
– Обязательно. У нас птица не пролетит, – сказал пограничник. – Все замечается. Если вот чайки полетели с залива в бухточку – жди ветра сильного. На соседнем участке был случай... Мальчишки сели в лодку без спроса. А тут погода начала портиться. Тревога. Спасли мальчишек.
– А... – сказал я грустно, – на соседнем участке шпиона, хоть самого захудаленького, не поймали? Очень он мне нужен.
– Зачем он вам? – спросил строго пограничник.
– Я бы написал... Книгу или сценарий для кино.
– Не было, – ответил пограничник. – Не слышал. Может, где-нибудь и пытались перейти границу, а у нас тихо. На соседнем участке в прошлом году один преступник пытался уплыть. Он ограбил сберкассу, сторожа порезал и хотел удрать от суда.
– Ну и как? – встрепенулись мы с Мишей. – Убежал? Была погоня? Расскажите...
– Ничего не было, – сказал пограничник. – Его еще у железной дороги задержали. Только он спрыгнул на ходу с товарного поезда, а тут ему: «Руки вверх!» Он даже и опомниться не успел.
– Да... – сказали мы с Мишей. – Интересно. Веселая жизнь на соседних участках. А вот за что лично вас, если вы никого не ловили, наградили значком «Отличный пограничник»?
– За службу, – ответил пограничник.
– Как вас зовут? – робко спросили мы.
– Фамилия Забиров. Я – сержант, – ответил он четко. – Служу второй год. После демобилизации хочу поступить в строительный институт. Девушка есть. Переписываемся. Родители живы. Переписываемся. Прошу спуститься вниз, потому что нужно колхозный сейнер проследить. Что-то они телепаются еле-еле.
И мы с Мишей Ширмой осторожно спустились с вышки на землю.
Наши разговоры
Сели мы с Мишей на крутой бережок, спустили ноги с кручи. Рядом лейтенант Геннадий Михайлович стоит. Слушает, что мы между собой говорим. А разговоры наши были невеселые.
– Был я на строительстве электростанции, – вспомнил с чувством Миша. – Сколько сюжетов отснял. Самосвалы в ряд. Главного инженера на объекте. Кадры получились! Видел?
– Видел, – отвечаю. – А я делал передачу по радио, записывал на магнитофон звуки леса. Зима, а мне про весну нужно писать. Старший лесник часа два свистел на все птичьи голоса. Великий мастер! Природу чувствовал, как мать ребенка чувствует. Талант у человека. Этой фонограммой радио года три пользовалось. Бесценная вещь! Такие трели высвистывал... Ему бы артистом быть.
– А у меня был случай... – это опять Миша вспомнил.
– Был да сплыл, – сказал я. – Чего же здесь ничего не фотографируешь?
– Не знаю, что снимать, – говорит печально Миша. – Сюжетов нет.
– Вышку можно сфотографировать, – вдруг говорит лейтенант. – Море можно... Чайка на волне. Чем не снимок?
– А может, просто ты фотографировать разучился? – говорю я Мише, как бы не слыша слов лейтенанта.
– Я разучился? – возмутился Миша. – Я разучился?.. Да если хочешь знать, если бы фотокорреспондентам давали звания, я бы сейчас был не меньше полковника. Я семнадцать лет держу в руках фотоаппарат. У меня такое впечатление, что я родился с ним.
– Подумаешь, фотографировать! – говорю я. – Щелкай и щелкай.
– Товарищ Железкин, – обиделся Миша, – вам-то стыдно быть малограмотным: фотография – искусство! Я из твоего лица бог знает что могу сделать.
– Ты говори, говори, а рукам волю не давай, – отвечаю.
– Железкин, – продолжает Миша. – Вы меня удивляете все больше и больше. Используя освещение, подсветку, поворот головы, наконец, точку, с которой снимают... Вот смотрите... Стоит лейтенант. Если его фотографировать снизу, как мы сидим, лицо у него на фотографии будет неправильной формы. Скулы тяжелые, а ноздри...
– Вы меня так, пожалуйста, не фотографируйте, – сказал Геннадий Михайлович.
– А тени на лице! – продолжал Миша. – А сюжетные снимки! Это тебе посложнее, чем кино.
– Да, – сказал я задумчиво, – ты прав! Товарищ лейтенант, – тут уж я обратился к Геннадию Михайловичу. – Видите, как сложна и самоотверженна работа фотокорреспондента. Чего-нибудь придется все-таки придумать. Помогите! Иначе действительно он ничего не сфотографирует.
– Да я бы рад, – отвечает лейтенант, – но без начальника заставы ничего решить нельзя. Я ведь тоже здесь гость. Вернется начальник заставы...
– А куда он уехал?
– На объекты, – отвечает лейтенант. – Но он скоро вернется. Ему уже сообщили. Он вот-вот здесь будет.
Начальник заставы
И действительно, вскоре въезжает на горушку газик, а из него выпрыгивает энергичный капитан. С пистолетом на боку. С планшеткой. А навстречу офицер выскакивает, честь отдает и рапортует:
– Товарищ капитан, за время вашего отсутствия никаких происшествий не случилось.
– Как не случилось? – спрашивает капитан и кивает в нашу сторону.
– Виноват, – говорит дежурный офицер. – Прибыло два корреспондента.
– Двое посторонних, – говорит капитан и направляется к нам.
Переглянулись мы с Мишей...
– Здравствуйте! – говорит капитан. – Очень рад. Прошу, пойдемте пообедаем.
– Ни за что, – отвечает Миша.
– Мы сюда не обедать приехали, – объясняю я, – мы можем и без обеда. У нас работа...
– Ладно, ладно, – говорит капитан. – Зато я не ел с самого утра. Идемте, чайку попьете, за столом – самое лучшее место беседовать.
Идем к столовой, я лейтенанта Геннадия Михайловича подталкиваю: мол, скажите за нас слово. Уж больно строгий начальник заставы. Нас ведь понять нужно – мы не для себя стараемся, а для газеты, для читательских масс.
Сели за стол. Нам с Мишей чаю налили. Капитан обедает. Мы чаи гоняем. И преданно смотрим на капитана. Я под столом ногой толкаю лейтенанта, – что ж молчишь? – а тот в ответ моргает, мол, имей выдержку, помню, знаю, будет сделано. Своего рода беспроволочный телеграф.
– Знаю я вашу работу, – говорит капитан. – Когда какое-нибудь необыкновенное происшествие, вы тут как тут. Легко писать о необыкновенном: как ни напишешь, все будет хорошо. А вот попробуйте написать о повседневном, вроде бы и неприметном. Например, работает плотник... Топором каждый день тешет бревна, строит избы, колодцы. Написать о его работе надо так, чтобы дух захватило, чтоб красоту его души показать.
– Спасибо вам! – вдруг говорит Миша Ширма. – Спасибо, что напомнили. Не все золото, что блестит. И как это я забыл!
– А ведь правильно говорит капитан, – поддакиваю я. – Пишут про невероятные вещи, а вот про какого-нибудь скромного работника прилавка... Сидит человек в ларьке, здоровый парень, кровь с молоком, газированной водой торгует, а про него никто почему-то не хочет написать.
Капитан есть перестал, отложил ложку, внимательно посмотрел на меня и спросил:
– Шутите?
– Что вы! – начал я клясться. – Я вообще шуток не понимаю. Нет от рождения чувства юмора.
– Ну и орлы! – засмеялся капитан. – Ладно, сдаюсь. Видно, вас голыми руками не возьмешь.
– И не нужно нас брать, – говорим мы, – тем более голыми руками.
– Что ж придумать? – говорит начальник заставы. – Честное слово, рады мы, что вы приехали, но сейчас у нас жаркое время. Осень приближается. Осенью будет демобилизация. Придет молодняк, «старички» по домам разъедутся. А работы...
– Может, про бдительность что-нибудь расскажете? – говорю я и достаю блокнот.
– Бдительность, – говорит капитан, – это когда не подозревают всех из-за одного, а когда одному не дают спрятаться среди всех.
– Хорошо сказано, но слишком коротко, – говорю я.
– Не умею рассусоливать, – отвечает капитан.
– Может, учебную тревогу сыграем? – вдруг подает голос Геннадий Михайлович. Вспомнил все-таки про нас, выручил.
– Пожалуй, – сказал капитан. – Завтра. Только молчок.
– Ух! – вздохнули мы с Мишей. – Спасибо! Мы даже об этом мечтать не могли. Увидим, пусть в учебном плане, настоящее преследование.
– Ну, а сегодня, – говорит капитан, – поговорите с народом. Народ у нас грамотный, интересуется литературой, искусством. В общем, сегодня сами увидите, какие ребята на заставе.
Опять двадцать пять
Опять двадцать пять
Вышли мы говорить с народом, а говорить-то и не с кем. Не видно народу. На наблюдательной вышке часовой. При въезде на заставу еще один часовой. С ним особенно не поразговариваешь. Где народ? Скоро два часа дня, а на заставе пусто, точно все куда-то попрятались. Может, нас стесняются? А может, с нами им просто и разговаривать не о чем?
Слышим, за столовой стук. Мы туда. А это повар, Паша Гусев, дрова колет.
– Здравствуй, Паша, – говорим мы, точно не виделись суток трое. – Ужин готовишь?
– Нет, – отвечает Паша. – Обед подогреваю.
– Опять! – вскрикнул Миша.
– Постой, – говорю. – У вас что? Все двадцать четыре часа обед продолжается? Да такого и в ресторанах нет. И в столовых тоже нет. Даже в кафе ужины бывают. Какой-то сплошной обед!
– Удивляться нечего, – спокойно отвечает Паша. – У нас обед тогда, когда имеется возможность. Ребята утром с обхода пришли, патрулировали берег, позавтракали и спать. Они же всю ночь вдоль моря ходили. Продрогли, промерзли. Другие – днем ушли на границу, те уже отобедали. А моя служба – всех накормить.
– Так, так, – говорю я. – Теперь кой-чего понимаю. Если правильно понял, то народ сейчас спит?
– Отдыхает, – поправляет Паша.
– До двух часов?
– Приблизительно.
– Ух! – говорю. – Я-то подумал, что на заставе вообще никого нет.
– У ребят подъем, – поясняет Паша, – вон выходят. Будет утренняя физзарядка.
И точно! Конечно, утренней ее назвать трудно, потому что к вечеру повернуло, но тем не менее пограничники выстроились в ряд, по пояс голые, и давай руками туда-сюда мотать, как и положено во время утренней гимнастики.
Следы
Застава ожила к четырем часам, и еще как! Все были заняты. Никто не болтался туда-сюда без цели, не загорал, как на пляже. Загорать-то загорали, но при деле.
Двое в трусах и в сапогах копали яму. Тела коричневые. Спины лоснятся. Весело и дружно оба работали лопатами.
Потом я увидел, как отделение под командой старшины изучало на учебных стендах следы диких животных. Я не мог не остановиться.
Старшина был строг и снисходителен. Он указывал на два совершенно одинаковых следа и требовал отличить, какой настоящий, какой ненастоящий.
– Простите, – не выдержал я. – Если вы говорите, что это два следа, то как может быть, чтобы один был ненастоящий, а другой – настоящий?
– Очень просто, – сказал старшина. – Сержант Забиров, объясните корреспонденту.
Гляжу – старый знакомый, наблюдатель с вышки. Оказывается, он еще и следопыт.
– Понимаете, – говорит сержант Забиров. – Один след настоящего кабана, второй оставили нарушители.
– Кабаны нарушители? – спрашиваю.
– Нет, люди, – поясняет Забиров. – К ногам привязывают такие маленькие ходульки, на них и переходят контрольную полосу.
– А это что такое? – спрашиваю, а сам строчу в записную книжку вопросы и ответы и прочие примечания.
– Контрольная полоса... – отвечает Забиров. – Объясню своими словами.
– Чужими не надо, – говорю я.
– Значит... Вдоль границы тянется широкая полоса разрыхленной земли. Она такой ширины, что ее перепрыгнуть невозможно. Для чего полоса? Кто с нашей стороны или с чужой пойдет – след оставит. Ты смотришь: кто прошел? Зверь или человек? Старшина и требует определить, какой след настоящий, какой оставил нарушитель.
– Так это, – говорю, – проще простого.
– Определите, – предлагает старшина.
Я смотрю. Внимательно смотрю.
– Вот, – говорю. И тыкаю пальцем. – Это след нарушителя.
Слышу – смеются. Дружно. Чего смеются? Я же не анекдот рассказывал.
– Это же след коровы, – сказал старшина.
Собачки
Тут меня кто-то за рукав потянул. Гляжу – Миша Ширма.
– Идем, – говорит он и таинственно подмаргивает. – Собачек покажу. Настоящих.
– Кто тебе покажет настоящих? – спрашиваю. – Они на тебе нюх испортят.
– Идем, идем, – не отстает Миша. – Увидишь. Не твои вислоухие, на которых даже стыдно смотреть.
– Какие мои? – удивляюсь. – У меня сроду собак не было.
– Не отпирайся, – продолжает Миша. – Целый час начальнику отряда про какую-то собачью выставку рассказывал.
– Я? – спрашиваю. – Странная у тебя логика, Ширма. Я ни про каких собак не рассказывал. Это ты... разливался. Я, если хочешь знать, собаконенавистник. На даче и то мимо соседского забора иначе как с дубиной не прохожу, потому что псы норовят вцепиться в меня.
– Ладно, ладно, – говорит Миша. – Веди себя прилично, на нас смотрят. Скажут, журналисты, интеллигенция, а ведут себя, как...
– Как кто? – спрашиваю. – Договаривай.
– Сам знаешь, – говорит Миша. – Кончай базар, пошли собачек смотреть.
Я пошел. Правильно сделал, что пошел, потому что откопал первосортный материал, ну, значит, нашел материал для газеты, а откопал – это чисто технический термин.
Было так. Подходим к забору, а за забором – строения, вроде сараев. У ворот сидит младший сержант. Представились.
– Ширма.
– Железкин.
– Толя Иванов, – говорит младший сержант и улыбается.
Хороший парнишка, рослый, подтянутый. На груди значок с цифрой «1». Значит, какой-то спец по первому разряду. Разговорились... И узнаю я удивительную историю. Оказывается, Толя Иванов – инструктор-собаковод. Это про них, знаете, всегда картины рисуют, скульпторы их лепят, – стоит на колене боец-пограничник, одну руку к глазам приложил, вдаль смотрит, другой рукой поводок держит, а на конце поводка овчарка. Тоже смотрит. Уши торчком. Мне потом Толя объяснил, что подобные картины и скульптуры создают безграмотные люди. Нет, я не говорю, что они читать или расписываться не умеют, просто – не знают пограничной службы. Спрашивается, зачем становиться на колени и вглядываться в горизонт, когда ты работаешь с собакой? Она лучше тебя нарушителя чувствует. Ушами прядает – кто-то идет, чуть привстала – смотри, нарушитель рядом, и незачем на колени становиться, тем более руку козырьком к глазам прикладывать. Но об этом я узнал позднее, а вначале я слушал Толю Иванова и добросовестно записывал его рассказ в блокнот.
История его жизни, честное слово, необычная. Он увлекся собаководством в седьмом классе. Стал ходить в собачий клуб (есть такой или вроде этого при ДОСААФе), потом упросил родителей купить щенка восточно-европейской овчарки, породистого.
Воспитал он щенка, названного Буяном, ходил с ним на занятия, на собачьи выставки. А потом, когда пришло время Толе Иванову призываться в ряды Советской Армии, он пришел в военкомат вместе с Буяном. Его сразу зачислили в погранвойска. Потом он с Буяном учился в специальной школе. Сами понимаете, что эта школа была университетом для Буяна. Ну, и Толя Иванов тоже постигал тайны пограничной службы. Затем их прислали на Тихую заставу.
– И вместе в наряды ходите? – спросил я.
– Конечно, – ответил он. – Мы с Буяном друг друга без слов понимаем. Нам обоим благодарность объявили.
– За что? – спрашиваю.
– Начальству виднее, – отвечает уклончиво Толя Иванов.
– Понятно, – вмешался в наш разговор Миша Ширма. – Был случай на соседнем участке... Кто-то куда-то шел или кто-то кого-то спас...
– На соседнем участке было, – улыбаясь, отвечает Толя Иванов. – А на нашем все тихо.
После этого мы пришли к вольерам смотреть собачек. Вошли, увидели. И это собачки? Львы! Тигры! Сытые, огромные, резвые. Толю Иванова они, конечно, знали, на Мишу почему-то не обратили внимания, а как увидели меня – встали на дыбы. Такая собачка прыгнет на грудь или на холку – с перепугу душу отдашь.
Ух, как они на меня разъярились... А Миша ничего. И так, и сяк со своим фотоаппаратом. Только в вольер не зашел. Толя Иванов потом объяснил их волнение: собаки по запаху чувствуют, кто их боится. Выходит, от меня такой запах шел, вроде бы я их боюсь. Я не согласился. А Миша Ширма не дремлет, говорит:
– Молчи, старик, собаки лучше тебя знают, чем от кого пахнет.
Развод
Пограничники вышли из казармы в полной боевой форме – с автоматами и сумками с рожками. Рожки – это металлические длинные магазины с патронами.
Выстроились. Сержант, старшой, проверил у них подготовку снаряжения, обмундирования, воротнички проверил, потом заставил одного солдата попрыгать – проверил, не брякает ли, не стучит что-нибудь, потому что во время движения наряд должен соблюдать полную тишину. Какой же это пограничник, если за версту его слышно, как лошадь, на которую вешают ботало, чтобы не потерять в лесу...
Потом вышел начальник заставы. Сержант отрапортовал:
– Наряд построен!
И начальник заставы сказал торжественно в полный голос:
– Смирно! Слушай задачу на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!