— А пока, — сказал он, — приведите ее ко мне.
Итак, входит Нина в ложу вице-короля со своим дерзким видом и спрашивает, чего он от нее хочет.
— Вы наглая особа, которая пренебрегла уважением публики и законами, и вы заслуживаете сурового наказания.
— Что я сделала?
— Тот же прыжок, что и позавчера.
— Это правда, но я никак не нарушила ваш каталанский закон, потому что никто не может сказать, что видел мои трусы. Чтобы быть уверенной, что никто их не увидит, я их вообще не надела. Могла ли я сделать больше в угоду вашему дурацкому закону, который уже стоил мне двух экю? Ответьте мне.
Вице-король и все важные персоны, что там были, должны были сделать над собой усилие, чтобы удержаться от смеха, потому что, как вы знаете, важность не терпит смеха. Чертовка Нина, по существу, была права, и диспут насчет нарушения этого закона, нарушен он или нет, выглядел бы странно из-за деталей, которые следовало привлечь, чтобы доказывать, что Нина была вдвойне виновна. Вице-король удовольствовался тем, что сказал ей, что если в будущем она вздумает танцевать без трусов, она пойдет на месяц в тюрьму, на хлеб и воду. Она подчинилась.
Неделю спустя давали новый балет моего мужа, который понравился до того, что публика потребовала повторения. Граф послал сказать, что требование публики будет удовлетворено, и танцоры и танцовщицы были оповещены в своих ложах, чтобы приготовиться к повторному исполнению. Нина, которая была уже почти раздета, сказала моему мужу, чтобы обошлись без нее. Это было невозможно; она представляла персонажа, необходимого в этом балете. Она смеется над его доводами, она не хочет. Мой муж отчитывается перед инспектором о причине, что мешает удовлетворить требование партера; инспектор идет в ложу Нины, он хочет ее уговорить — ничего не получается; он ее ругает, он ей грозит — все напрасно; он ее упрекает — Нина встает, и выставляет его за дверь за плечи, так грубо, что маленький мужчина чуть не падает. Он идет в ложу Е.В., объясняет ему положение, и два солдата тут же идут привести Нину к губернатору в том виде, как она есть, не в рубашке, но в виде неприличном, к несчастью для того, кому, для того, чтобы ее наказать, совсем не нужно видеть ее в столь глубоком неглиже. Вы знаете, насколько плутовка хороша. Губернатор говорит ей, немного сниженным тоном, то, что должен ей сказать, но Нина, слегка приободрившись, говорит ему, что он может ее убить, но танцевать не заставит. Пусть пропадут Испания, партер, и вся земля вместе с ним, я не хочу танцевать, и вы неправы, что хотите меня заставить это делать, потому что в моем ангажементе нет такого, чтобы я должна была танцевать два раза в одном балете, в тот же вечер; и я настолько возмущена вашим тираническим поведением и оскорблением, которое вы хотите мне нанести своим мерзким деспотизмом, что теперь заявляю вам, что не желаю больше танцевать в этом театре ни этим вечером, ни завтра, никогда. Я не попрошу у вас ни су, позвольте мне уйти к себе и знайте, что я венецианка и свободна. Я согласна, что, несмотря на это, вы можете заставить меня вынести всяческие неприятности. Я вынесу все твердо, и если вы не вынудите меня умереть, я отомщу, рассказав всем в Италии, как обращаются с порядочными женщинами у вас.
Губернатор, удивленный, заявил, что Нина сумасшедшая. Он вызвал моего мужа и сказал ему дать балет без нее и не рассчитывать на нее в будущем, потому что больше она не работает. Затем он сказал Нине уходить и приказал ее отпустить. Она вернулась в ложу, где оделась и вернулась к нам, где она жила. Мой муж дал балет, как смог, но губернатор, граф Рикла, почувствовал себя по уши влюбленным в непокорную.
У нее было ценное кольцо, которое она думала продать, чтобы вернуться в Италию. На следующий день пришел Молинари, очень плохой певец, и сказал, что Е.В. имеет желание ее видеть завтра, в маленьком доме в провинции, чтобы удостовериться, не сумасшедшая ли она, так как она говорила с ним так, как никто и никогда до того. Это было то, чего Нина и хотела, она была уверена, что одержит над ним победу. Она велит Молинари сказать Е.В., что она находит его умным и ласковым. За этим первым свиданием, согласно своднику Молинари, последовало все остальное. Чтобы сохранить для себя этого сеньора и увериться, что она держит его все время в своих оковах, она обращается время от времени с ним сурово, и этим делает его счастливым, когда становится милостивой. Он не может с ней расстаться.
Вот что я узнал от этой кровосмесительной Шицца, которой могло быть тогда сорок лет Через два года от этого времени читатель окажется в Болонье, где снова увидит Нину. Тогда мы о ней поговорим.
На следующий день я получил ответ от Генриетты. Во его копия:
«Нет ничего более романтичного, мой старый друг, чем наша история при нашей встрече в моем сельском доме, шесть лет назад, и настоящая, через двадцать два года после нашего расставания в Женеве. Мы оба постарели. Поверите ли, что, несмотря на то, что я вас еще люблю, я очень рада, что вы меня не узнали? Это не то, чтобы я стала некрасивой, но полнота мне дала другую физиономию. Я вдова, счастлива и достаточно обеспечена, чтобы заверить вас, что если вам не хватит денег у банкиров, вы найдете их в кошельке у Генриетты. Не возвращайтесь в Экс, чтобы встретиться со мной, потому что ваше возвращение вызовет толки, но если вы вернетесь снова в Экс через какое-то время, мы сможем увидеться, хотя и не как старые знакомые. Я чувствую себя счастливой, когда думаю, что способствовала продлению вашей жизни, поместив возле вас женщину, чье доброе сердце и верность я знаю. Я очень рада, что она сказала вам все теперь. Если вы хотите начать со мной переписку, я сделаю все возможное, чтобы ее поддерживать. Мне очень любопытно знать, что вы делали после вашего бегства из Пьомби. Я обещаю вам, теперь, когда вы дали мне такое сильное доказательство вашей деликатности, рассказать вам всю историю, которая была причиной нашей встречи в Чезене, и историю моего возвращения на родину. Первая — это секрет для всего мира. Единственно г-н д'Антуэн знает ее частично. Я благодарна вам за то, что вы не знакомы ни с кем из моего нынешнего здешнего существования, хотя Марколина должна была рассказать вам все, что я ей поручила. Скажите мне, что стало с этой очаровательной девушкой. Прощайте».
Это письмо меня убедило. Генриетта стала мудрой; сила темперамента уменьшилась в ней, как и во мне. Она была счастлива, я — нет. Если бы я вернулся в Экс к ней, люди догадались бы о вещах, которые никто не должен знать; и что бы я делал? Я мог бы стать для нее лишь обузой. Я ответил ей длинным письмом и согласился с эпистолярными отношениями, которые она предложила. Я рассказал ей в общих чертах обо всех превратностях моей судьбы, и она описала мне подробно всю свою жизнь, в тридцати или сорока письмах, которые я приложу к этим Мемуарам, если Генриетта умрет раньше меня. Сегодня она еще жива, старая и счастливая.
На следующий день я повидался с м-м Одибер и направился с визитом к м-м Н.Н., у которой было теперь трое детей и муж, который их обожал; я передал ей добрые новости о Марколине, что я получил из Венеции, о которых я буду говорить в году 1774, после моего возвращения на родину. Я рассказал ей также историю, которая случилась у меня с Кроче, и о смерти Шарлоты, которая ее весьма поразила. Она передала мне самые свежие новости о Розали, которая, с успехом своего мужа, стала очень богатой. Увы, я больше не мог надеяться ее увидеть, потому что в Генуе вид г-на Аугустино Гримальди меня бы не порадовал. Моя дорогая так называемая племянница меня огорчила, сама об этом не зная. Она сказала мне, что находит меня постаревшим. Мужчина легко может стать выше огорчения, которое вызывает этот комплимент, но, несмотря на это, он не может нравиться, если мужчина еще не расстался с галантными отношениями. Она дала мне прекрасный обед, и ее муж сделал мне предложения, которые я, к своему стыду, принял. У меня было еще пятьдесят луи и, поскольку я направлялся в Турин, у меня хватало ресурсов. Я нашел в Марселе герцога де Вилар, которого Трончен вынудил жить своим искусством. Этот сеньор, губернатор Прованса, пригласил меня на ужин, и я был удивлен, встретив там маркиза д'Арагон, который держал банк. Я понтировал по-малой, проиграл, и маркиз пригласил меня обедать с его женой, старой англичанкой, которая принесла ему в приданое, полагаю, могу это сказать, сорок тысяч гиней, и двадцать тысяч, обращенных на сына, который был у нее в Лондоне. У этого счастливого неаполитанца я не постыдился одолжить другие пятьдесят луи.
Я выехал из Марселя в одиночестве, заняв место в коляске, направлявшейся в Антиб, и оттуда направился в Ниццу, где объединился с одним аббатом, чтобы ехать в Турин через Cola di Tenda, самую высокую дорогу в Альпах. Направляясь этим путем, я имел удовольствие наблюдать красоту страны, которую зовут Пьемонт. Я прибыл в Турин, где шевалье Рэберти и граф де ла Перуз встретили меня с большой радостью. Оба нашли меня постаревшим, но, наконец, я не мог этого избежать, в соответствии с возрастом — мне было сорок четыре года. Я свел близкое знакомство с шевалье Х…, послом Англии, человеком любезным, литературно образованным, богатым, со вкусом, дававшим изысканные обеды, которого все любили, а также с танцовщицей из Пармы по имени Кампиони, красивей которой трудно себе представить.
Я выехал из Марселя в одиночестве, заняв место в коляске, направлявшейся в Антиб, и оттуда направился в Ниццу, где объединился с одним аббатом, чтобы ехать в Турин через Cola di Tenda, самую высокую дорогу в Альпах. Направляясь этим путем, я имел удовольствие наблюдать красоту страны, которую зовут Пьемонт. Я прибыл в Турин, где шевалье Рэберти и граф де ла Перуз встретили меня с большой радостью. Оба нашли меня постаревшим, но, наконец, я не мог этого избежать, в соответствии с возрастом — мне было сорок четыре года. Я свел близкое знакомство с шевалье Х…, послом Англии, человеком любезным, литературно образованным, богатым, со вкусом, дававшим изысканные обеды, которого все любили, а также с танцовщицей из Пармы по имени Кампиони, красивей которой трудно себе представить.
Когда я сообщил моим друзьям свою идею направиться в Швейцарию, чтобы напечатать там на свои средства «Опровержение» «Истории правления Венеции» Амелота де ла Хусайе, на итальянском, они все постарались объединиться, чтобы оплатить мне авансом некоторое количество экземпляров. Самым щедрым из всех стал граф де ла Перуз, который дал мне двадцать пять золотых пистолей Пьемонта за пятьдесят экземпляров. Я выехал восемь дней спустя с двумя тысячами пьемонтских ливров в кошельке за экземпляры, оплаченные авансом, что позволяло мне напечатать весь труд, который я набросал в башне цитадели в Барселоне, который, однако, я должен был еще целиком написать, имея в руках томик автора, которого я хотел опровергнуть, и «Историю Венеции» прокуратора Нани. Снабженный этими книгами, я выехал, собираясь напечатать мой труд в Лугано, где имелась хорошая типография и никакой цензуры. Кроме того, я знал, что хозяин типографии был человек литературный, у которого собиралось хорошее общество и был вкусный стол. Недалеко от Милана, очень близко от Варезе, где герцог Моденский проводил свой сезон, по соседству от Куар, от Комо, Чьявенны и Лаго Маджоре, где находятся знаменитые Боромейские острова, я оказывался в месте, где мне будет легко найти развлечения; я приехал туда, поселился сразу в гостинице, слывущей лучшей. Это было у Тайоретти, который сразу выделил мне свою лучшую комнату.
На следующее утро я направился к доктору Агнелли, который был печатником, священником, теологом и вполне порядочным человеком. Я заключил с ним формальный контракт, которым он обязался выдавать по четыре листа в неделю, по двенадцать сотен копий каждый, я же должен был платить каждую неделю, а он, со своей стороны, оставлял за собой право цензуры, надеясь, однако, согласовываться все время со мной. Я начал с того, что дал ему Предисловие и Послесловие, которые должны были занять у него неделю, после того, как были выбраны бумага и формат in-octavo, как я хотел. Когда я возвратился в гостиницу обедать, хозяин объявил мне о Барджело, который хотел со мной говорить. Этот Барджело был шеф стражников. Хотя Лугано принадлежит к «Тринадцати кантонам», полиция города связана с полицией других городов Италии. Любопытствуя узнать, что этот персонаж с дурной аурой может хотеть от меня, и, впрочем, имея необходимость его выслушать, я сказал, чтобы его пригласили войти. Он сказал мне, держа шляпу в руке, что явился, чтобы предложить мне свои услуги, чтобы уверить меня, что, хотя и иностранец, я буду пользоваться в городе всеми возможными преимуществами, ничего для себя не опасаясь, если даже у меня есть внешние враги, и пользуясь полной личной свободой, даже если у меня есть натянутые отношения с правительством Венеции.
— Я благодарю вас, и я уверен в том, что вы мне говорите, потому что знаю, что я нахожусь в Швейцарии.
— Смею вам сказать, что правило таково, что все иностранцы, прибывающие сюда, и желающие быть уверенными в неприкосновенности убежища, которое им предоставляется, платят некий пустяк, авансом или по неделям, по месяцам или по годам.
— А если они не хотят платить?
— Они не смогут быть уверенными.
— Очень хорошо. Я скажу вам, что ничего не опасаюсь и, соответственно, чувствую себя уверенно, и даже весьма уверенно, без того, чтобы иметь потребность платить.
— Я знаю, однако, вы простите меня, что у вас есть проблемы с венецианским государством.
— Вы ошибаетесь, друг мой.
— Ох, что до этого, я не ошибаюсь.
— Смотрите, если вы найдете кого-то, кто захотел бы держать пари на две сотни цехинов на то, что мне нечего опасаться от Венеции, я их выложу тотчас же.
Барджелло был озадачен, хозяин, который при этом присутствовал, сказал ему, что возможно он ошибается, и он ушел, весьма удивленный. Хозяин, с удовольствием прослушавший этот диалог, сказал мне, что, намереваясь провести в Лугано три или четыре месяца, я мог бы проявить любезность и представиться Капитану, или главному бейлифу, который здесь как губернатор и обладает всей властью. Это, как он мне сказал, швейцарский джентльмен, очень порядочный и любезный, у которого молодая жена, полная ума и красивая как день.
— Ах, что до этого, заверяю вас, что пойду туда завтра с утра.
На следующий день, ближе к полудню, я пошел туда, меня объявили, я вошел и увидел г-на де … с его очаровательной женой и мальчиком пяти-шести лет. Мы остановились, неподвижные, глядя друг на друга.
Глава VII
Мараззани наказан. Мой отъезд из Лугано. Турин. Месье ди Буа в Парме. Ливорно. Отбытие Орлова с эскадрой. Пиза. Стратико. Сиена. Маркиза Гижи. Мой отъезд из Сиены вместе с англичанкой.
Вот прекрасные моменты моей жизни! Эти счастливые встречи, непредвиденные, неожиданные, абсолютно случайные и оттого тем более дорогие! Г-н де Р. первый нарушил молчание и нежно меня обнял. Мы оба высказали сразу все извинения, которые сочли нужным высказать, как старые знакомые, потому что без этого мы бы не выразили свой долг, я — не узнав заранее его имени, он, полагая, что это другой итальянец может носить такое же имя, как я. Я должен был согласиться на импровизированный ужин в тот же день, это было ясно без разговоров, и благодаря этому все прежнее знакомство было возобновлено, и все, что нам нужно было сказать друг другу, было сказано. Его Республика дала ему это губернаторство, очень доходное; к сожалению, оно длилось только два года. Он был обрадован, как и я, что фортуна предоставила ему возможность быть мне полезным, и заверил меня, что я могу рассчитывать на все, что от него зависит. Я не мог желать ничего лучше. Он заверил меня, с проявлениями самой живой радости, что, находясь там, чтобы опубликовать в печати труд, автором которого я являюсь, я должен буду пробыть там три или четыре месяца, и был огорчен, когда я сказал ему, что смогу занимать место за его столом самое большее раз в неделю, потому что работа только наметилась, я был должен писать ночью то, что передаю на печать днем, когда буду целиком занят корректированием.
Мадам не могла прийти в себя от изумления. Девять лет назад я оставил ее в Солюре, прекрасную до такой степени, что никак не мог себе представить, что несколько лет смогут сделать ее еще прекрасней, а между тем, она стала красивее. Я сделал ей об этом комплимент, и она, казалось, знала, что я ее не обманываю; она показала мне своего единственного отпрыска, матерью которого стала через четыре года после моего отъезда. Она его превозносила более чем свет своих очей, и похоже было, что она сделает из него избалованное дитя. Мне говорили однако, что это самое дитя стало сегодня весьма очаровательной персоной. М-м де Р. проинформировала меня за четверть часа обо всем, что случилось в Солюре после моего отъезда, из того, что могло меня интересовать. Главным было, что Лебель переселился в Безансон вместе со своей женой, где они живут, как она полагает, очень неплохо. Что же касается того, что случилось со мной за эти девять лет, м-м де Р. увидела в общих чертах, как я дал ей понять, что описания этого будет достаточно, чтобы развлекаться в течение многих дней, что я буду жить в Лугано. Правдивых слов, что сказала мне эта обаятельная женщина, что во мне уже не проглядывает обаяния молодости, которое было во мне в Солюре, было достаточно, чтобы мне отказаться от проекта возобновить, быть может, с ней амурные отношения. Тем лучше, говорил я себе, возвращаясь в свою гостиницу, я стану ей другом и удостоюсь дружбы г-на де Р. Работа, что я хотел представить публике, не допускала ни малейшего отвлечения, и любовная историйка потребовала бы от меня лучшей части моего времени. Я начал работать на следующий день, прервавшись только на час для визита к г-ну Р. Послезавтра я уже имел первый лист, который выправил, и был вполне доволен результатом. Я провел в моей комнате весь первый месяц, выходя только в праздники, чтобы сходить к мессе, пообедать у м-м де Р. и прогуляться с ней и ее малышом. Работая по четырнадцать часов в день, печатник в конце месяца представил мне первый том, в то время как у меня уже была готова рукопись второго. Месяц спустя я окончил весь труд, разделенный на три тома, которые печатник переплел мне в конце октября. Я продал менее чем за год все мое издание.