— Я в курсе. — Да, Арсений был в курсе многих вещей. Прошли те времена, когда он работал с клиентами вслепую, не собрав достаточной информации, когда спешил помочь каждому, невзирая на лица и обстоятельства. Вторая кома научила его разборчивости и осторожности…
Если она и удивилась, то вида не подала. Она вообще хорошо держалась — эта девица. Даже тогда, в парке. Даже когда узнала, что ее обманули. Было в ней что-то особенное, то, что Элеонора, невероятная тетушка Селены, называла породой. Наверное, это тоже какая-то особенная метка, специальный генетический код, позволяющий своему обладателю при любых обстоятельствах выделяться из серой массы.
А она выделялась. Холодной нордической красотой, которую обеспечивают не косметологи и визажисты, а порода, королевской осанкой и королевским же наклоном головы, хорошо завуалированным, выдрессированным, но все же временами проступающим презрением к окружающему миру. Вот на крючок презрения Арсений и попался, на его загадочную безадресность, даже какую-то самонаправленность. Это не было похоже на спесь и гордыню, это что-то большее и гораздо более глубокое. А еще метка…
— Тогда прошу в дом! — Марта распахнула дверь, а потом, точно спохватившись, добавила: — Пса своего оставь в машине. Ната не терпит…
— Он пойдет со мной. — Арсений успокаивающе погладил ощерившегося от такой невиданной наглости Грима по голове, мимолетно порадовался ощущениям в левой, уже почти нормальной, руке. Селена оказалась права — чудеса иногда случаются, только вот плата за них бывает непомерно велика. — А если твоя бабушка не терпит в доме животных, я готов поговорить с ней в парке.
— Не нужно. — Марта мотнула головой, и длинная белая челка занавесила пол-лица. Совсем как у Селены. — Я думаю, Ната сделает исключение. Видишь, — она снова посмотрела на небо, — гроза собирается. Уже, наверное, скоро.
— Через двадцать минут, не раньше. — Способность чувствовать грозу была одним из его второстепенных талантов, примерно таким же, как умение видеть ауры. — Если дело не очень серьезное, мы успеем поговорить.
— Дело серьезное.
В голосе Марты, до этого звонком и твердом, вдруг послышались растерянные нотки. Она не знает, зачем он понадобился ее бабке. Или догадывается, но не уверена на все сто процентов. Значит, в предстоящей партии она не партнер, а всего лишь пешка. Очень энергичная и очень привлекательная пешка…
— Меня не зовут на несерьезные дела. — Арсений почти не покривил душой. Случались, конечно, и в его практике казусные моменты, но серьезных и опасных было куда как больше. — Ничего не хочешь мне сказать сейчас, до начала разговора с твоей бабушкой? Ничего такого, что мне следовало бы знать заранее?
— Хочу. — Марта улыбнулась, и дымная корона у нее над головой на секунду утратила свою четкость. — Ната непредсказуемая, она умеет… — Что умеет загадочная Ната, она так и не договорила, лишь досадливо махнула рукой и скрылась в темноте за дверью.
— Непредсказуемая, — усмехнулся Арсений и взял Грима на поводок. — Это у вас, похоже, наследственное.
Дом был солидный. Вот именно солидный. Все в нем, начиная картинами и заканчивая антикварной мебелью, говорило о том, что его хозяева не только не стеснены в средствах, но и обладают хорошим вкусом. Потому что, не имея вкуса и чувства меры, невозможно соединить в единую и гармоничную композицию предметы, принадлежащие разным эпохам. Впрочем, чему удивляться, если знать, кому в свое время принадлежал этот особнячок и чьей внучкой является Марта. Агентурная сеть Лысого работала исправно, информацию Арсению предоставили не только на Марту и ее бабку, но и на всех ныне живущих и уже почивших родственников. К слову, родственников у барышни было немало, этот факт мог значительно осложнить работу. Всегда гораздо приятнее работать один на один с заказчиком, без посредников, пусть даже таких привлекательных, как Марта.
Мартины каблуки звонко и одновременно тревожно цокали по наборному паркету, а ее силуэт был уже едва различим в анфиладе комнат. Просто дворец какой-то, а не загородный дом. Арсений ускорил шаг, левая нога отозвалась едва заметной и уже давно привычной болью. Перестук каблуков оборвался внезапно, последнее «цок» зависло под потолком и не таяло, кажется, целую вечность.
— Я привела его, — послышалось из-за оставленных призывно приоткрытыми двустворчатых дверей.
Ишь, какая! Не он пришел, а она его привела! Арсений успокаивающе погладил насторожившегося Грима, переступил порог ярко освещенной комнаты.
Шелковый ковер на полу, хрустальная люстра под потолком, раздуваемые ветром полупрозрачные шторы, распахнутое настежь французское окно и два женских силуэта на фоне стремительно темнеющего грозового неба.
Он знал, что бабка Наты не может ходить. Знал, но, несмотря на это знание, тут же почти рефлекторно мобилизовался. Пять лет прошло, а воспоминания о вот почти точно таком же инвалидном кресле до сих пор свежи. Не вытравить их никакой психотерапией. Это как невидимый якорь, который зацепил и не отпускает, всякий раз заставляет возвращаться к прошлому, тому страшному прошлому, в котором он, Арсений, тоже был беспомощным инвалидом.
Хотя кто сказал о беспомощности? Женщина в инвалидном кресле вовсе не казалась беспомощной. Даже глядя на Арсения снизу вверх, она умудрялась сохранять королевское достоинство. А ему, простому Крысолову, вдруг захотелось пасть ниц и внимать ее словам с открытым сердцем. Это плохо. Это плохо, потому что Ната, теперь уже язык не поворачивался назвать ее бабкой, вызывала у Арсения слишком много противоречивых эмоций, а эмоции мешают работе.
У нее были ярко-зеленые, совершенно девичьи глаза. Будь в Арсении хоть капля романтики, он бы назвал эти глаза ведьмовскими. Эти глаза оказались даже ярче, чем у Марты, хотя, казалось бы, куда уж ярче! В реальном мире не встречается такого чистого, такого пронзительного цвета. Даже сейчас, в возрасте более чем преклонном, сидящая перед Арсением женщина не растеряла былой красоты и стати. Тонкие черты лица, нос с небольшой горбинкой, седые, но по-прежнему густые волосы, посадка головы, осанка… Вот откуда в Марте порода — от бабки! Тот же взгляд, тот же чуть насмешливый прищур, изящная линия шеи, тонкие запястья, нервные пальцы и при кажущейся хрупкости — стальной стержень внутри.
Стержень Арсений тоже мог видеть. Или скорее не видеть, а чувствовать. Их было не так много вокруг — людей со стержнем. Стержни нынче что-то вроде атавизма, без них запросто можно обойтись. Особенно если ты женщина, особенно если ты очень красивая женщина.
— Добрый вечер, молодой человек!
Ната смотрела на него своими ведьмовскими глазами, а он буквально шкурой чувствовал, как его изучают, сканируют, выворачивают наизнанку. Может, у нее тоже есть способности? Что-то такое, что выделяет ее из толпы, помимо внешности? Или все намного проще и она тоже навела о нем справки?
— Здравствуйте, мадам. — Арсений сделал шаг к инвалидной коляске, коснулся поцелуем протянутой руки, холеной, почти лишенной признаков возраста, с маникюром и одним-единственным скромным серебряным колечком. Колечко — это странно. Такой даме пойдут бриллианты или изумруды, на худой конец, а тут не пойми что, дешевая поделка. Или у этого колечка совсем иная ценность? — Рад знакомству.
За спиной тихо рыкнул Грим, может, тоже здороваясь, а может, демонстрируя таким образом ревность.
— Скажу честно, я бы предпочла встретиться с вами при других обстоятельствах, Арсений. — Ната посмотрела поверх его головы на Грима, и в ее глазах мелькнула тень недовольства. Видимо, не врала Марта про запреты. — Я ведь могу называть вас вот так запросто — Арсением? — спросила она светским тоном. — Или вам больше по сердцу обращение Крысолов?
— Как вам будет угодно, мадам. — Арсений выпрямился, бросил быстрый взгляд на Марту.
В присутствии бабушки вся ее яркость и нордическая холодность поблекли. Перед Арсением стояла уже не воинственная амазонка, готовая на все, даже на ночные прогулки по кладбищу, а обычная девчонка, пытающаяся казаться взрослее и опытнее, чем есть на самом деле. Он подозревал, что подобные метаморфозы случились из-за Наты. Если так, то врагу не пожелаешь такую бабушку.
— «Арсений» звучит более мелодично. — Женщина кивнула.
Мелодично… Он едва удержался от ироничной усмешки. Если говорить о музыке, то его точно нужно называть Крысоловом. Пять лет назад Лысый дал ему эту кличку не просто так. Тогда она звучала дико, а теперь Арсений с ней сроднился и почти привык к ее тайному смыслу.
— Меня можете называть Натой. Не люблю лишних церемоний. Кстати, о церемониях! — Ната обернулась, посмотрела на внучку. — Марта, я отпустила Зинаиду. Будь любезна, завари нам с Арсением чаю.
— Кофе, если можно.
— Кофе, если можно.
Арсений снял очки, сунул их в нагрудный карман куртки. Ранее приглушенный желтыми стеклами мир больно полоснул по глазам буйством красок. Крысолов на секунду зажмурился, пережидая боль, посмотрел сначала на Нату, потом на Марту. Их ауры были одинакового золотистого цвета, такое иногда встречается у кровных родственников, нечасто, но встречается. У Селены и Элеоноры ауры тоже одного цвета. Это, конечно, если Селенины «батарейки» не на нуле. Единственное, что отличало внучку от бабушки, — это метка. Дымной диадемы над головой Наты Арсений не увидел ни в очках, ни без очков.
— Значит, мне зеленый чай, а нашему гостю — кофе. — Ната обвела гостиную задумчивым взглядом, а потом велела: — И подай мне сигареты.
Вот так, безо всякого «пожалуйста» или «будь любезна», словно Марта ей не родственница, а прислуга. Очень интересно.
* * *Мальчик был забавный. Настолько забавный, что на мгновение Ната перестала верить в его сверхспособности. Она видела Крысолова только на фотографии, да и фотография та была старой, а детям свойственно быстро расти и меняться. Сейчас он стал совсем другим, этот забавный мальчик. Сила иногда творит с людьми странные вещи. Если, конечно, в нем есть хоть толика Силы.
Ната затянулась сигаретой, вгляделась в марево за окном. Еще не ночь, но из-за надвигающейся грозы уже совсем темно, вон даже фонари зажглись. Время неудачное, совсем неподходящее для того, что она задумала, но выбирать ей не позволили. Впервые за многие годы решение приняли за нее. И кто принял?! Мальчишка, ровесник Марты, паяц в желтых очках…
Раздражение накатило внезапно, горькое, как дым от сигареты. Вся ее жизнь — теперь сплошная горечь, а ведь когда-то казалось, что она вырвалась из тисков обстоятельств. Ната прикрыла глаза, успокаиваясь, на корню убивая совершенно ненужное сейчас чувство, сделала глубокий вдох, посмотрела не на гостя, а на Марту. Та уже закончила сервировать стол. На троих. Глупая, наивная девочка…
— Марта, ты можешь быть свободна! — Привычная сталь в голосе и вежливая улыбка. Зинаида не права: она не придирается к внучке, она пытается понять, защитить и защититься. Черную кровь можно усмирить только так. Если вообще можно усмирить… — Я хочу поговорить с Арсением наедине.
Марта не ожидала, она уронила ложечку на блюдце с громким, неприличным стуком, и сосредоточенное выражение ее лица сменилось растерянным, а в самых уголках глаз затаилась обида. Еще один ребенок, решивший, что ему позволят играть во взрослые игры. Господи, сколько же их вокруг — беспомощных, наивных, привыкших к тому, что Ната все исправит, все урегулирует. Их ли это вина? Сложный вопрос. Иногда беззаветная любовь рождает монстров. Понять бы это раньше, не было бы сейчас этой горечи, не сжималось бы от боли сердце. Пустое! Сделанного не воротишь.
— Я буду у себя. — Марта не обращалась ни к кому конкретно. Она, так же как и сама Ната, смотрела в темноту за окном. — Если понадоблюсь, позови.
Отвечать не обязательно, достаточно кивка головы. Они обе уже привыкли к такому общению, они уже почти забыли, как было раньше. Так проще и безболезненнее.
Крысолов, в душе Ната продолжала называть мальчишку Крысоловом, пил кофе неторопливыми глотками. Пес, неслыханная дерзость — привести животное в ее гостиную, дремал у его ног. Пес такой же странный, как и хозяин. Черный, ни единого светлого пятнышка, огромный, с тяжелым взглядом почти человечьих глаз. Хорошо, что он спит, так проще.
— Мне нужна ваша помощь, Арсений. — Начать разговор оказалось нелегко, не помогли ни сигарета, ни крепкий зеленый чай. — Я попала в очень затруднительное положение.
Он не удивился. Наверное, все его клиенты попадали в положения разной степени затруднительности. Он просто отодвинул чашку с недопитым кофе и сказал:
— Я вас слушаю, Ната.
Сколько раз она мысленно представляла себе эту беседу, сколько раз прокручивала в голове слова, которые скажет Крысолову, а сейчас вот растерялась.
— Вы верите в злой рок, Арсений?
Вместо ответа он лишь кивнул, а его чертов пес приоткрыл один глаз.
— Мне кажется, над моей семьей навис злой рок. — Вот она и сказала то, что собиралась. Сердце испуганно вздрогнуло и забилось часто-часто. Наверное, пришло время послушать врачей и перестать курить. — Хуже того, мне кажется, что в тех несчастьях, что происходят с моими близкими, виноват мой муж. Мой покойный муж. Вы знаете, кем он был?
— Знаю. — Крысолов кивнул. — Савва Стрельников, известный художник, скульптор, гений.
— Я бы сказала — злой гений. — Она едва удержалась от желания обернуться, чтобы посмотреть, а не стоит ли за ее спиной мертвый Савва. Тридцать лет прошло со дня его смерти, а она продолжает жить с этим свербящим, совершенно иррациональным чувством. — Маленький экскурс в историю, если не возражаете.
Крысолов не возражал. Он смотрел очень внимательно и сосредоточенно, но не на нее, а на что-то видимое только ему одному. За ее спиной…
— Про его вклад в искусство, про его картины и его фонд вы сможете узнать из энциклопедий и Интернета. Я сейчас попробую рассказать о другой стороне жизни Стрельникова, и не перебивайте меня, пожалуйста, Арсений, мне и без того нелегко дается этот разговор.
Он и не думал ее перебивать, он гладил свою собаку и смотрел в пустоту. Может, зря она все это затеяла? Но теперь уже поздно, Ната Стрельникова не из тех, кто отступает.
— Вы видели павильон в парке? — спросила она, гася в пепельнице так и не докуренную сигарету.
— Видел.
— Он необычный. Вы должны войти в него, чтобы понять, что это такое, — сказала она с нажимом, и загашенная сигарета просыпалась серым пеплом.
— Сейчас?
— Чуть позже. — Ната стряхнула с пальцев пепел. Вот бы с такой же легкостью стряхнуть с себя все проблемы! Да, видимо, не судьба.
— Савва построил павильон еще до встречи со мной и уже после нашей свадьбы надстроил второй этаж для меня.
— Для вас? — В ровном голосе Крысолова не было и тени интереса.
— На втором этаже что-то вроде домашней обсерватории, с мощным телескопом и выходом на крышу. Я была аспиранткой кафедры небесной механики и гравиметрии астрономического института. Давно, очень давно, еще до брака с Саввой. Обсерватория — его свадебный подарок.
— А что в самом павильоне?
— На первом этаже была мастерская Саввы. Ну, не совсем мастерская, скорее место для уединения. Иногда он любил там работать, временами задерживался допоздна. Он всегда относился к ним как-то по-особенному, считал, что им не место под открытым небом, что их нужно оберегать от посторонних глаз.
— Кого?
— Муз.
— Муз? — А вот теперь Крысолов удивился или, может, не удивился, а решил, что она свихнулась. — Это тех мифических муз, которые воодушевляют творцов на свершения?
— Отчасти. Я сейчас объясню. Савва был человеком увлекающимся, я бы даже сказала, склонным к мистицизму. Он обладал особенным видением мира. Он сам был особенный.
Точно в подтверждение слов Наты, черный бархат неба вспорола молния, где-то над парком громыхнуло — Савва всегда любил спецэффекты…
— Уже скоро, — сказал Крысолов с непонятной, ну точно мальчишеской радостью в голосе.
— Любите грозу?
— Люблю.
— А я вот как-то не очень. Если вас не затруднит, прикройте окно. С возрастом я стала чувствительной к сквознякам.
Любой нормальный, хорошо воспитанный мужчина, окажись он на месте Арсения, непременно сказал бы, что она великолепно выглядит, что о возрасте ей думать еще рано. Но ее визитер не был нормальным, хорошо воспитанным мужчиной, он был Крысоловом, поэтому молча прикрыл створки французского окна.
— Савва преклонялся перед женской красотой. — Прочь глупые мысли, сейчас нужно думать только о главном! — Он был женат восемь раз.
— В официальной биографии упоминаются только шесть жен. — А он подготовился к их встрече. Это хорошо.
— Полагаю, что отношения с двумя первыми женщинами Стрельников не оформлял официально, но они были, уверяю вас! — Она даже знала, как звали этих несчастных! Эрато[1] и Эвтерпа[2]. Ната даже подозревала, какой смертью они умерли, но доказательств у нее не имелось, увы. Савва всегда отличался хитростью и осторожностью.
— А вы, надо думать, являлись его последней супругой?
— Да, я была его последней женой. Савва умер у меня на руках от сердечного приступа. Но речь сейчас не об этом. — Пальцы коснулись холодной поверхности портсигара, и Нате снова захотелось курить. — Женщины его воодушевляли. В них он черпал свое вдохновение и каждую называл именем одной из муз.
— Вы были Уранией?[3] — Может, у Арсения и были проблемы с воспитанием, но проблем с образованием не было точно.
— Да, я была Уранией.