- Может, и прав,- ответил Сашка,- Чего ж ты думаешь, я все помнить должен? Сдал, и слава богу,- его начинали раздражать мелочные приставания отца.
- Как это так? - спросил Лукич.- Сдал - и слава богу?.. Для тебя, выходит, главное - перед преподавателем отчитаться, а не в голову науку взять? Как же потом? Придешь на работу. А с чем придешь? С какими глазами придешь, если ничего не знаешь? Кто за тебя будет делать? И вообще: зачем тогда ты ходишь в техникум? Смысл-то в чем?
- Папа,- недовольно фыркнув, сказал Сашка.- Ты это в шутку или всерьез?
- Какие могут быть шутки,- опешил Лукич.
- Ну, если так, то я тоже всерьез. Ты что, не знаешь, как учатся? По-твоему, я все предметы назубок должен выучить и всю жизнь знать? Так, что ли?
- А как же... А как же еще? - удивился отец.- Именно назубок и на всю жизнь. Я тоже учился, не понаслышке знаю. В том же самом техникуме. Так что не морочь мне голову.
- Ну, ты даешь! - с тихим восторгом ответил Сашка.- Ты что ж думаешь, ничего не изменилось? Да, я думаю, и в то время ты был один такой...- сын не сразу нужное слово подобрал,- старательный. Ну, пусть двое-трое. А ведь остальные как учились?..
- Неправда,- перебил его Лукич.- За каким бы чертом мы тогда в техникум шли, если не учиться?
- Верю, верю, ладно,- сказал сын.- Но все же прикинь, что такое был техникум в то время и что в наше. Да в то время он академией, наверно, казался. Поэтому вы и старались. А сейчас что техникум, что техучилище два сапога пара. Учись не учись, старайся не старайся, все равно за станок пойдешь.
- За какой станок?
- За обыкновенный. А кем же еще поставят? Министром?
- Зачем министром? У тебя специальность есть: технолог по холодной обработке. Вот и будешь работать технологом или мастером. Или тебе не нравится эта специальность?
- Ох, папа, опять этот детский разговор.
- Та-ак,- печально протянул Лукич.- Понятно. Значит, я отсталый и только по глупости своей учился по-настоящему, а надо бы дурака валять.
- Ты что думаешь,- разозлился Сашка,- ты что - меня всерьез собираешься убедить, что можно любить такую профессию, как технология машиностроения? Может, еще канализацию и водоснабжение - тоже очень интересная профессия - и ее можно любить? Ночи не спать, среди сна вскакивать?
- Постой,- перебил его Лукич.- А чем же моя работа, моя профессия энергетика так уж отличается от работы технолога? Почему мою можно любить, а твою никак нельзя?
- Не знаю. Но, наверное, дело не в профессии, а в тебе. У тебя такой характер.
- Вот это правильно! - обрадовался Лукич.- Здесь ты в точку попал! Дело не в профессии. Верно. Ты вот упрекаешь меня: как на собрании агитирую. А ведь ты не прав. Ты и не можешь полюбить свою специальность, потому что не знаешь ее. А как можно незнакомое любить? Нельзя любить неизвестность. Вот ты про сантехнику. Если, положим, я начну в ней работать, я ее прежде изучу. Я найду в ней смысл и особую нужность и буду для нее работать. Я буду силу свою в нее вкладывать, и голову свою, и нервы. Я буду делать и делать. А уж потом я ее полюблю, потому что она станет моею. Там моя сила, мой труд вложен, мои дни и бессонные ночи. Моя жизнь. Я уже не смогу ее не любить и для нее не работать, потому что это моя жизнь. А просто, с налету, ничего не полюбится, сынок. Такого не бывает. Я, знаешь, и мать твою, свою жену, не сразу полюбил. Ну, встретились парень да девка, дело молодое. Сошлись по молодости. Не было б ее рядом, другая бы подвернулась. Не хуже ее, а может, и лучше. Не божий выбор, случай. И у нее так же. А вот когда пожили вместе,- с волнением проговорил Лукич,- вот когда пожили, Сашок, друг для друга постарались она меня поила да кормила, обстирывала, помогала учиться, детей мне родила, в болезни за мной ходила, в беде утешала, радости моей радовалась,- вот тогда, сынок, тогда я ее узнал, понял и полюбил. И стала она для меня не просто бабой, каких много. А стала мне родной женой, каких и не сыщешь. Вот так, сынок... Ну, скажи, прав я или нет?
- Наверно, прав...- с ноткой сомнения ответил Сашка. Ему не хотелось спорить с отцом, хотелось быстрее закончить этот разговор.- Тебя мои тройки волнуют? - спросил он напрямую.- Хочешь, я эту сессию сдам без троек? Без единой? Будешь доволен?
- Но ты ж не для меня...- хотел возразить Иван Лукич, но сын его остановил:
- Подожди. Так и договоримся. Сессия без троек. А что касается любви к своему делу, то давай немного подождем, пока я закончу техникум и начну работать. Вот поработаю, тогда узнаю, нравится - не нравится, вкладывать душу - не вкладывать. А сейчас отпусти меня,- взглянул на часы Сашка,- а то сегодня лабораторная по резанию, пропускать не хочется.
Трамвай, увозивший сына, помчался вперед. Иван Лукич проводил его взглядом, а потом сказал вслух:
- Посмотрим, посмотрим,- и, закурив, потихоньку отправился назад, с тоскою думая о том, что он зря опоздал на работу, так как разговора с сыном не получилось.
2
Хоронить Моисеева должны были после обеда. Иван Лукич, узнав, что и ему предстоит на похороны ехать, вначале подосадовал: дела, как всегда, были срочные - и бросать их не хотелось. Но уже в пути, в стареньком завкомовском автобусе, где все свои собрались и венок впереди стоял, перед кабиной водителя, уже здесь Лукич понял, что он верно поступил, не отказавшись от этой поездки. Это был печальный, но долг. И Лукич, глядя в окно и почти не замечая зимнего города, бежавшего навстречу, думал о Моисееве.
Ведь будто и недавно пришел Лукич в цех, к Моисееву, совсем вроде недавно молодым пришел, а теперь - седой. А старик вот умер. Три года всего после пенсии пожил. Собирался дачу за Волгой брать, сад разводить, какую-то особую клубнику. И невесело думалось Лукичу, что старые люди действительно малым детям сродни. Отживут век и, вроде не понимая этого, на новый загадывают. А кто его, другой век, на них припас? Вот и он, Лукич, вместе с Розой, уже прикидывал, как бы дачный участок взять да потихоньку начать его обживать. Не торопясь, деревья посадить, домик поставить. Все не спеша делать, спешить-то некуда. Пока работаешь, дача не очень с руки, а подгадать бы так, чтобы к пенсии. Подгадать бы так, чтобы к пенсии и домик, и сад - все на месте стояло. Вот и пошла бы жизнь пенсионная, хорошая, на свежем воздухе, среди зелени и покоя.
А теперь здесь, в стареньком тряском автобусе, Лукич ясно понимал, что все эти мечты - глупость, не более. Жизнь одна, и прошла она, и пройдет, у Моисеева раньше, у Лукича позднее, но одинаково - на заводе, в цехе. И точка. А сады... Из могилы на них не порадуешься. Раньше надо было выбирать, не на завод идти, а куда-нибудь в село, если землю да зелень любишь. А второго века не будет. Так невесело думалось Лукичу, когда ехал он на похороны старика Моисеева.
Когда наконец приехали, то Лукич в дом не пошел, а во дворе остановился покурить. Рассеянно глядя вокруг, увидел как подкатил еще один автобус, маленький тупорылый "рафик". Из него начали выходить музыканты с трубами. Лукич курил, поглядывая на отворенные ворота, на обитую красным сатином и крепом крышку гроба, что стояла прислоненная к стене, возле крыльца; и людей он видел, они поднимались в дом и уходили оттуда. И вдруг слух Лукича тронул знакомый голос.
Возле тупорылого маленького автобуса тесным кружком стояли музыканты, курили, разговаривали. И среди них был Сашка.
Мгновение-другое Иван Лукич глядел на сына недоумевающе, потом начал придумывать добрые причины Сашкиного присутствия здесь. "Из техникума, из техникума,- убеждал себя Лукич,- пригласили их. У завода оркестра нет, в техникум позвонили, а там не могли отказать. Конечно, как же заводу откажешь, делаем для них много. Шефы и прочее... Вот и пригласили".
Но сомнения, от которых ныло сердце, заставили Лукича, отметая спасительный обман, пойти и дознаться правды. А правда оказалась простой: к техникуму музыканты никакого отношения не имели, были они просто шабашниками, брали за свой труд семьдесят рублей - по десятке на брата - да еще по пузырю на двоих, для сугреву.
Впереди шла машина с гробом, за ней люди, провожавшие покойного к недалекому кладбищу. Замыкал шествие оркестр. Сашка играл на небольшой белой трубе. Лица его Лукич не мог видеть, только дымчатая кроличья шапка маячила, блестящая труба да руки. О старике Моисееве Иван Лукич забыл. Он и к гробу не стал подходить, прощаться. На кладбище Лукич сел в "рафик" музыкантов. Шофер поглядел на него, но ничего не сказал.
Оттрубив в последний раз и не дожидаясь, когда закопают покойника, музыканты пошли к своему автобусу. Сашка шел впереди других и в автобус полез первым и тут же в дверях остановился.
- Ты чего?! - шумнули на него.- Проходи!
Сашка пошел прямо к отцу и сел рядом на заднее сиденье.
- Ты чего здесь? - спросил он, стараясь говорить легко и спокойно.Знакомый, что ли?
- Да,- ответил Лукич.- Это Моисеев, с нашего завода.
Высокий мужчина в каракуле, пройдя по проходу, раздал каждому по красной десятке. Увидев Лукича, спросил:
- Ты куда, дядя?
- Это со мной,- ответил Сашка.
Мужчина понимающе кивнул головой и, вернувшись к переднему сиденью, сказал, обращаясь ко всем.
- Завтра два жмура, в час, как всегда.
Машина тронулась с места. Возле дома покойного она недолго ждала, пока "старшой" сбегает и вернется с положенной водкой и закуской; а потом снова пошла, набирая ход, к городу. Музыканты на ходу ловко разливали водку, закусывали - все шло своим порядком.
Сашка отказался от выпивки.
- На занятия, что ли? - догадался кто-то.
Лукич всю дорогу молча сидел, лишь в конце пути спросил у сына:
- Нам где лучше выйти? Он куда поедет?
- Я скажу,- ответил Сашка, а потом добавил нерешительно: - Мне в техникум бы надо.
- Обойдешься,- коротко ответил отец.
Они вышли из автобуса неподалеку от дома. Из-за Волги тянул пронзительный ветер. В затишке, по-над домами еще можно было идти, а на поперечных улицах несло словно в хорошей трубе, даже с гулом. Поблескивал чисто прометенный, будто выскобленный черный асфальт.
До дома дошли молча, но, войдя в квартиру, раздевшись и будто бы разойдясь: Сашка к себе, Лукич в ванную, через минуту, не сговариваясь, пришли в кухню и сели за стол. Сели и молчали.
- Чего же ты молчишь? - начал Лукич.- Рассказывай о своей новой жизни.
- Папа, давай без эмоций, а? - попросил Сашка.- Давай спокойно разберемся... Что, я ворую, краду у кого, а? Я же просто-напросто деньги зарабатываю.
- Какая это, к бесу, работа,- поморщился Лукич.- У тебя сейчас одна работа - учиться... Мы тебя обеспечиваем, кормим, одеваем. Создаем все условия, чтобы ты учился и ни о чем не думал. А ты?..
- А чего я? Я меньше с вас тяну. Вот если, к примеру, я завтра устроюсь лаборантом в техникум. На полставки. Ты будешь против?
- Почему? Работай, если хочется. Хотя необходимости не вижу. Лучше побольше времени учебе отдавать...
- Погоди,- снова остановил его сын.- Значит, лаборантом можно, а музыкантом?
- Каким, к черту, музыкантом! - взорвался Лукич.- Это позор! Позор всем нам! Да если мать узнает...
Сашка характер отца знал и слов перечных ему не говорил, давал вылиться, остынуть. И лишь когда выговорился отец, накричав много обидного, Сашка сказал твердо:
- А мне нравится.
- Чего, чего? - удивленно прошептал Лукич.
- Да, нравится,- непреклонно повторил Сашка.- Я не только на похоронах играю, а еще на свадьбах, на вечерах,- сказал он с явным вызовом.- Мне играть нравится. На похоронах играю и стараюсь так играть,- зажмурился он и кулаком потряс,- чтобы плакали люди, чтобы за душу их брало. И ты пойми, что мы играем. Шопен, Бетховен. Они что, тоже калымили, да? За пузырь траурную музыку писали?
- Нет,- решительно сказал Лукич.- Вот что я тебе скажу: всю эту музыку немедленно выкинь из головы. Ясно тебе?
- Не ясно.
- Чего тебе не ясно?
- Как это ты взял и запретил? Мне лет-то сколько?
- Ну и что? - вздохнул Лукич.- Это я в твои годы и себе был хозяином, и семье. А ты пока при нас, так что слушай, что тебе велят,- Лукич снова в сердцах закурил и глядел на Сашку, с трудом сдерживая гнев.- Так понял ты меня или нет?
- Понял,- ответил Сашки.- У тебя одна палочка-погонялочка.
- Станешь самостоятельным, будешь себе хозяином. А пока...
- Ну, ладно,- так же негромко, но уже сдерживаясь от подступившей обиды и гнева, сказал Сашка.- Ладно. Хорошо. Завтра я устраиваюсь работать. Я начну работать. До зарплаты, до первой получки можешь меня еще шпынять, разрешаю. Поздно приду или выпью... Но...- возвысил голос Сашка.- Но после первой получки давай все это закончим. Будем жить как равные взрослые люди и не вмешиваться в жизнь друг друга. Тебе нравится лобзиком выпиливать, а мне на дуде дудеть. Иначе я плюну и смотаюсь куда-нибудь. Договорились?
- А как же техникум? - глухо спросил Лукич.- Ведь всего год...
- А это уж я сам решу,- ответил Сашка.- Вечерний кончать, заочный или послать его подальше. Ну, как, договорились?
- Мне чего... договорились,- ответил Лукич.- Но завод - не оркестр. Быстро холку намнет.
Вот и решилось все, и будто говорить было больше не о чем, но Ивану Лукичу только что слышанное и самим говоренное вдруг показалось неправдой.
- Нет... Как-то ты слишком легко, вроде нет ничего. Захотел - учусь, не захотел - брошу. Учился-учился, год до диплома. Самый трудный, считай, год. Я помню, когда диплом делал, в щепку высох. А ты... вроде и лет тебе много, а как-то все по-мальчишески.
Ненужные то были слова, Сашка не слушал, к окну отвернулся и думал совсем об ином.
Спасибо, Леночка пришла. Она влетела в квартиру, тут же наполнив ее шумом и смехом, словно не одна девчонка в дом ворвалась, а целый табор. Сашка тут же к себе в комнату убрался, а Лукич остался на кухне. Он дочку усаживал за стол, что-то ей отвечал, растолковывал. Но потом, в какую-то минуту, он неожиданно остановился посреди кухни, сказал:
- Ты, дочка, давай сама здесь. А я прилягу пойду. Голова болит.
Леночка проводила отца удивленным взглядом.
Голова у Ивана Лукича и вправду болела. Может быть, оттого, что не мог он понять: что же надобно сыну? А понять, казалось, было нетрудно, ведь были они с Сашкой родными людьми. Слава богу, знали друг друга. И не раз, и не два рассказывал Ивал Лукич сыну о своей нелегкой жизни. И тот слушал. И наверное, не хуже отца-матери знал, как демобилизовался Иван Лукич в сорок пятом году по ранению. Как встретил будущую жену свою Розу. Она стрелочницей работала. Как стали они жить в будке стрелочницы, в этой скворечне, где печь всю будку занимала. Была эта печь для Ивана с Розой родной матерью. Кормились возле нее, грелись, а то и спали на ней. Лукич на работу устроился и сразу в вечернюю школу пошел, в пятый класс. И смех, и грех вспоминать. Голодуха, работа тяжелая, и одежонки нет. Что на тебе - то и твое. Роза постирает - на печи лежи голяком, жди, когда высохнет. А потом Сашка родился. Тесней и шумней стало. И Розе надо помочь, дела ее сделать, пока она с пацаном возится. Жена откровенно ругала мужнину учебу и даже в школу наведывалась: не заливает ли ей Иван глаза, не дурит ли. Но Иван Лукич гнул и гнул свое. И наконец, отучившись три года, распрямился. Хотя радоваться было рано. Из одного хомута пришлось в другой влезть, пожестче. Но тут уж и Роза согласилась, что надо в техникум поступать.
И пошел Лукич в техникум. Целых шесть лет ни отдыха, ни продыха не знал. Тогда уж он на завод, в электрики устроился, сначала учеником, потом на разряд сдал. Хорошо, когда третья смена попадала: и на занятия сходишь, и ночью, когда вызовов мало, уроки поучишь. Но это на неделю, на две можно исхитриться. А шесть лет в третьей смене не проработаешь.
Легкое это дело - прошлое вспоминать. А вернуться к нему даже в мыслях несладко. И как не хочется, чтобы сын его той же дорогой шел, когда время настало другое. Как не хочется!
Роза только пришла с работы и сразу почуяла неладное. Сашка был дома, в комнате своей скрывался. Леночка скучная сидела и предупредила мать: "Не шуми, у папы голова болит".
- Саша давно пришел?
- Не знаю. Он дома был.
- Они с папой не ругались?
- Нет.
Роза, накинув халат, сразу к мужу пошла:
- Ваня, что случилось?
Лукич сел на диване, помедлив, жене ответил:
- Ничего.
- Ты мне голову не морочь,- решительно сказала Роза.
- В общем... Сашка из техникума уходит,- решил не скрывать Лукич.- На завод будет устраиваться.
- Выгнали! - охнула Роза.- За что? Чего он, дурак, наделал? - Она беспомощно села на стул.
- Ничего не наделал,- объяснил Лукич.- Не хочет учиться. Пусть работает, дурь выбивает. Учиться и в вечернем можно. Учатся люди.
Молчание недолго висело в комнате. Оглушенная Роза скоро пришла в себя и бросилась к сыну:
- Саша, сынок! Ты чего же придумал?! Ты чего издеваешься над нами?!
Лукич пошел вслед за женой в комнату сына. Роза суматошилась возле сидящего на кровати Сашки. Она как-то странно подскакивала, взмахивая короткими руками. Точно взлететь пыталась. И кричала, и тихо говорила, и плачуще:
- Ты чего придумал, Саша. Чего тебе не хватает? Ишь куда, на завод ему захотелось! Успеешь еще! Наломаешься! Есть возможность, устроился, учись да учись, дурак такой! Думаешь, всякому это дано? Я бы, думаешь, не хотела? Целый день у станка стоишь, сколько этого железа перекидаешь. Сейчас холод, с улицы заготовку привезут, ледяная. Пальцы липнут. Вон погляди,- она протянула ему руки. Пальцы были изодраны.- А у тебя отец с матерью, слава богу, живы. Ни в чем тебе не отказываем. Ну, чего, скажи, чего тебе надо?! Чего не хватает? Учись да учись, горбатиться хоть на работе не будешь. Или ты с жиру сбесился?
А Лукич понимал, теперь уже твердо понимал, что ничего изменить нельзя и жизнь их семьи отныне потечет по-иному, и, как знать, по-доброму ли.
* * *
Несколько дней спустя Лукич встречал сына у проходной.
- Сынка ведешь, Иван Лукич? - спросил вахтер.
- Сына...
- Добрый час!
Лукич решил сына по всему цеху провести, показать, а уж потом о деле говорить, какое понравится. Неторопливо шли мимо дымящих сухим жаром электропечей, мимо ревущих белым пламенем газовых; кирпичные чаны бурлили и клокотали огненно-белым раствором. Термисты, опустив на лицо забрало защитных масок, выхватывали из кипящего расплава алые гроздья деталей и бросали их в ванну с машинным маслом. Раскаленные детали, уходя в черную вязкую жидкость, еще недолго красно светили, утопая. Тяжелые клубы пара и дыма окутывали ванну. И трудно было дышать удушливой смесью острых соляных паров и прогорклых масляных.