И куда спешить? Куда мчаться? Невидимый коридор лабиринта начинается и кончается здесь.
Сашка лег на кровать. Он не мог и не хотел понимать отца, его непонятной жестокости. Зачем, зачем бить по больному? Ведь он - отец, и он мог повернуть судьбу сына по-иному. Чего ему стоило отдать Сашку в детстве в музыкальную школу? Учился бы Сашка в музыкальной школе, окончил ее - и совсем иная жизнь. Все было бы открыто перед ним: куда хочешь иди. А теперь что говорить? Ведь он, Сашка, молчит, не корит отца с матерью. Так почему же отец безжалостен? Зачем он бьет и бьет по больному? Клюет и знает, что Сашке некуда деться. И потому приходится лишь изворачиваться, отшучиваться, огрызаться, не отвечая всерьез.
Может быть, уйти в общежитие? Так дадут ли его? Говорят, трудно. А если и дадут - невеликая радость.
Сашка прожил три года в казарме, в армии. И насильное братство, пусть в комнате на четверых, его не пленяло.
Может быть, уехать в Мурманск? Туда укатили два армейских дружка. Уехать туда, плавать, заработать хорошие деньги, купить потом квартиру, кооперативную. Мысль была неплохая, особенно начало ее и конец. А все остальное - сомнения и мрак. Не зря, не зря там платят деньги. Семь шкур слезет, прежде чем заработаешь что-то. Да и летят денежки, говорят, там, летят... Да и возьмут ли туда Сашку?
Роза приоткрыла дверь:
- Ты не спишь?
- Не сплю, мама...- вздохнул и ворохнулся на кровати Сашка.
Роза вздохнула ему в ответ и села рядом с ним.
- Сашок,- сказала она,- тебе Лариса нравится, Курунина?
- Очень,- отозвался Сашка.
- А что, симпатичная и, знаешь, такая хозяйственная: по магазинам, на базар - всегда сама.
- Халда твоя Лариса,- ответил Сашка.
- Не нравится?- Мать на минуту задумалась.- А у вас в цехе девушка есть, на шлифоваль-ном участке. Со мной ее соседки работают. Все хвалят в один голос. Из себя видная. На подгото-вительных курсах учится и поет в самодеятельности.
- Ты мне ее сватаешь, что ли?
- А почему бы тебя не женить? Армию отслужил. Домом своим заживешь.
- Погоди, погоди... а кого - в невесты? Как звать ее? Которая учится и поет.
- Лиза. У вас на шлифовке.
- Знаем такую. Ну-ка, расскажи ее биографию.
- Она, считай, сирота,- принялась выкладывать все известное Роза.Мать умерла. Отец - по командировкам. Квартира - на ней, двухкомнатная. Живет недалеко. Девушка скромная. В пединститут будет поступать. Поет у нас во Дворце, я слыхала, такой голосок, прямо замечательный.
- Это, конечно, важно, чтоб пела.
Мать говорила и говорила, все более увлекаясь своей мыслью. А Сашка рассеянно, но слушал. Он знал ту девушку, которую хвалила мать. Они познакомились в цехе, припомнив, что раньше встречались на городских конкурсах самодеятельности. Сашка забегал на шлифовальный участок поболтать, расспрашивал о заводском Доме культуры, о руководителях - как там и что.
Однажды они встретились вечером, на автобусной остановке. Сашка возвращался от своих ребят, с гитарой. Лиза была с цветами.
- Это куда же? - спросил Сашка, указывая на букет.
- На день рождения еду, к нашей девочке.
- А меня туда не приглашали? - с нахальным лукавством спросил Сашка.Все веселятся, а меня никуда не приглашают.
Лиза поглядела на него:
- Что ж, поедем. Ты человек с гитарой, может, и пригодишься.
- Может, и пригожусь,- вздохнув, тоненько проскулил Сашка.
А он и впрямь пригодился. Компания собралась скучная: девчата стеснительные и кавалеры не больно расторопные. А у Сашки и анекдотец нашелся, и шуточки. И на гитаре он сыграл и спел:
Уже не успеть на парные рассветы,
Но пахнет дождем из широкой степи.
Приди же ко мне, деревенское лето,
Смятенное сердце мое укрепи.
Смятенное сердце,
Смятенное сердце,
Смятенное сердце мое укрепи.
Сашка и Лиза после вечеринки еще долго бродили по городу. Потом, в цехе, стали чаще встречаться.
И вот теперь слова матери пробудили в Сашкиной душе мысли неожиданные и притягатель-ные. Повинуясь им, Сашка быстро оделся.
- Ты куда? - спросила мать.
- Как куда? Жениться. Ты же сосватала.
Хлопнула за сыном дверь. Роза сказала мужу:
- Он у нас с ума сходит. Его надо вправду женить.
- Женишь его,- мрачно отозвался Лукич.- Как же...
А выходит, плохо знал Лукич сына. Потому что Сашка сейчас спешил и мысль у него была одна: "Женюсь..."
И не только там, в комнате, когда мать сватала его, но теперь Сашка ясно понимал, что спасе-ние его и свобода - в женитьбе. В женитьбе на Лизе. Во-первых, и это очень важно, квартира. Отдельная, двухкомнатная. Лизин отец не в счет. Он в год раз появится - и до свидания. Так что можно жить без чужого глаза и указа. Эти указы надоели Сашке. От них он и спасался. И в самодеятельности поет - это хорошо. Сашкина ли музыка, ее ли пение - все едино. Одна тяга, а значит, одинаковая душа, которая Сашку поймет.
И как, и с каких сторон ни брался рассуждать Сашка - все выходило на одно. Женитьба на Лизе - единственное спасение.
И он спешил к Лизе.
На лестничной площадке он долго стоял, нажимая и нажимая кнопку звонка и слушая приглушенный голос его в пустой квартире. Недолго подумав, Сашка спустился вниз и пошел к трамваю. Нужно было искать Лизу, а была она, конечно, на репетиции.
Сашка оказался прав. Сегодня был день репетиции. После работы Лиза домой зашла, перекусила на скорую руку и по всегдашней своей привычке недолго поспала на диване, в тишине и покое. Эти короткие минуты дневного сна взбадривали ее.
И нынче она поднялась от какого-то внутреннего толчка, приказывающего встать, резко вскочила, быстро собралась и помчалась.
В почтовом ящике белело письмо. Она прочитала его на ходу, перечитала в трамвае.
Странное дело, но письмо не радость принесло, а неясную тоскливую смуту. Хотелось увидеть отца въявь, живого. Маму - не вернуть. А отца так хотелось увидеть. Но он был далеко. Минутами казалось, так же далеко, как и мама.
На своей остановке Лиза вышла из трамвая, поднялась по широкой каменной лестнице, свернула направо, в парк. Вдали, за сетью черных деревьев, виднелось зеленоватое здание Дома культуры. Еще было время, и Лиза решила не спешить.
Центральная аллея парка чернела асфальтом, и громоздились по обеим сторонам ее оплывшие снежные валы, ноздреватые и темные. Свернув налево, по узкой тропе Лиза прошла к зеленой фанерной будке с надписью "касса". На стенке будки веселый рисованный заяц бил в барабан. Здесь размещался детский городок парка: карусели, чертово колесо, самолеты, горки, песочницы. Лавочка стояла возле будки, сухая, чистая. Лиза присела на нее. Под ветром тихонько покачива-лась одна из "лодок"-качелей и поскрипывала негромко. А ведь здесь, кажется здесь, сюда приводила ее мама в детстве, до школы еще или в первом, может быть, классе, а может, во втором. Да, сюда, в этот парк, он ближе Центрального.
Качались на качелях, вздымались невысоко. Конечно, мама боялась за дочку. Но как далеко уходила земля... Как высоко поднималась Лиза: в зелень дерев, в синее небо. И снова земля летела навстречу. И проносилась мимо! И снова взлет. До самого солнца. Слепящего солнца! Когда это было? В первом классе или еще до школы... Какая счастливая она была... Стремительный полет, небо, до солнца рукой подать... И мама рядом. Земля навстречу летит, а не страшно... Мама рядом. Сильнее, выше, выше! Ничего не страшно! Ведь мама смеется рядом... Какая она счастливая была.
А может, встать на эти качели, раскачаться сильнее... Сильнее... закрыть глаза... все забыть. Все забыть и вспомнить. Хотя бы на миг, на мгновение. На одно лишь мгновение - как мама смеется. И хватит. И тогда ничего не страшно.
Лиза поднялась, прошла к качелям, ступила ногой на лодку и тут же бросилась назад, схватила с лавочки сумку, выскочила на аллею и что было сил бежала и бежала к зеленоватому светлому дому, в окнах которого уже зажигался свет. Она бежали, и звуки шагов ее гулко неслись над стылым асфальтом, меж стволами холодных дерев, а сзади поскрипывали поржавевшие за зиму качели.
А потом была репетиция. Обычная днухчасовая репетиция, с которой не хотелось уходить.
Но репетиция кончилась. Начали собираться домой. Лиза одевалась медленно и вышла последней.
Пусто было и на лестничной площадке, и в коридоре первого этажа, и за окном, на темной улице желтые фонари освещали голый асфальт. Пусто было и дома, в квартире, куда не хотелось идти.
А в вестибюле, у гардероба, стоял Сашка. Увидев Лизу, он улыбнулся и пошел ей навстречу.
- Ты где пропадаешь? - спросил он.- Твои уже все прошли. Говорят, идет. Я жду, жду.
- Кого ждешь: меня? - спросила Лиза.
- Ну, а кого же еще? Говорят, идет, а все нету и нету.
- Нет, правда меня? - не веря, переспросила Лиза.
- Тебя, тебя, поняла? Что с тобой?
Глубокий вздох облегчения был ему ответом, а уж потом слова:
- Вот молодец, Саша. Вот спасибо,- рассмеялась Лиза и помчалась одеваться.
А в городе стоял хоть и зябкий, но март. И по-весеннему начинали жить вечерние дворы и улицы: с гитарным бряцаньем, песней, молодым смехом. Сашка с Лизой на трамвай не стали садиться, а решили пройти немного пешком. Шли и шли и добрались до проспекта Металлургов. А там светило огнями кафе, музыка оттуда неслась, и танцующие пары были видны через стеклянные стены.
- Ну, а кого же еще? Говорят, идет, а все нету и нету.
- Нет, правда меня? - не веря, переспросила Лиза.
- Тебя, тебя, поняла? Что с тобой?
Глубокий вздох облегчения был ему ответом, а уж потом слова:
- Вот молодец, Саша. Вот спасибо,- рассмеялась Лиза и помчалась одеваться.
А в городе стоял хоть и зябкий, но март. И по-весеннему начинали жить вечерние дворы и улицы: с гитарным бряцаньем, песней, молодым смехом. Сашка с Лизой на трамвай не стали садиться, а решили пройти немного пешком. Шли и шли и добрались до проспекта Металлургов. А там светило огнями кафе, музыка оттуда неслась, и танцующие пары были видны через стеклянные стены.
- Зайдем? - сказала Лиза. Ее тянуло сегодня в людные места.
- Зайдем,- согласился Сашка.
Неплохо было и выпить, и потанцевать, и тогда уже начать разговор, для которого он и приехал.
В кафе было людно, но ребята из оркестра оказались знакомыми и устроили Сашку за свой столик, куда сами подходили отдохнуть, покурить.
Кухонный чад, табачный дым, несмолкаемый гомон вокруг и над ним еще музыка - все это было нынче для Лизы нужно, и в пору, и вовсе не мешало ей.
Танцевали раз и другой. Выпили вина. Ребята из оркестра подошли, Лизу пригласил один из оркестрантов, ударник, и она танцевала с ним. А потом снова с Сашкой. И опять с кем-то из оркестрантов. И в дыму, чаду, гомоне яснела голова, и не вино веселило и чуть пьянило, а это молодое братство, которое кружилось, дышало и пело в тесном стеклянном кубике кафе.
- А когда ты во Дворец будешь ходить? Хочешь, я помогу тебе?
Остановившись среди танцующих, Сашка обнял Лизу за плечи, легонько подтянул к себе, и она поддалась. И, обнимая ее уже вовсе не в танце и касаясь ее волос, щеки лицом своим и губами, он прошептал:
- Помоги, помоги...
Лиза, услышав в этом шепоте что-то иное, опустила глаза, но из рук Сашкиных, из почти откровенных объятий не пыталась освободиться. Так было хорошо и покойно.
Оркестр замолк, и пришлось идти к столику. Не хотелось вина, и танцевать больше не хотелось. Хорошо было просто сидеть, оперевшись на руку щекою. Сидеть, видеть за стеклянной стеной темную ночь с радужными фонарями, а рядом Сашку, его улыбку, движение его руки, когда он отбрасывает со лба волосы. А волосы снова падают, косым крылом закрывая лоб. Но снова играет музыка.
5
Из всех времен года больше всего уважал Иван Лукич весну. Особенно середину ее, когда позади грязь и слякоть, и уже обсохнет земля, первая зелень появится, солнце будет мягко светить и греть. Зиму Лукич не любил, мерз. Лето всегда суетным выдавалось. Все в отпуск рвутся. Жара стоит, а в цеху духота. Не только людям, но и машинам тяжко. Раскаляются двигатели, дымят и горят. Воды всегда не хватает. Морока. То ли дело - апрель.
Лукич вышел из подъезда. В плаще, в кепке, в туфлях - как хорошо идти было, легко. Он шел и дышал глубоко, а хотелось еще глубже - так сладок был весенний воздух. И собственные шаги слышались особенно четко и звучали чуть ли не музыкой в тихом дворе. Лукичу это нравилось.
И к заводу идти было приятно. Сразу же за домом, на проспекте открывалась радостная для глаза картина: сотни людей шли и шли, к первой проходной, ко второй, и новые выходили из трамваев и троллейбусов, не давая иссякнуть могучему людскому теченью. Это утреннее человеческое шествие было радостным, плыли в нем и плыли желтые, голубые, красные плащи, пальто, кепки, береты, косынки - цветастая весенняя ярмарка радовала глаз. А слух веселил птичий базар звонких людских голосов. Как непохоже все это было на зимнее утро, когда в ночи молчаливо течет и течет людская рать к заводу, к цеху, к свету.
Но сейчас стоял апрель, добрая весна, утро. Выйдя на проспект, Лукич еще издали, заранее начал высматривать: не покажутся ли Сашка с Лизой. Иногда он встречал их на перекрестке. Сашка с Лизой от своего дома шли, навстречу. Но сворачивали вместе. Лукич внимательно глядел, но нынче никого не увидел. У перекрестка он задержался на минуту, а дальше ждать не мог. Хотя увидеть молодых хотелось.
К скоропалительной женитьбе сына Лукич привыкнуть не мог. Без Сашки в доме стало пусто. Жена радовалась, а Лукич не спешил. Он присматривался и старался чаще видеть молодых, хотя бы недолго; поутру выходил из дому пораньше и ждал, чтобы пройтись с ними до завода, до цеха.
На работу молодожены всегда ходили вместе, а возвращались порознь. Лиза обычно торопи-лась: быстро смену передавала, в раздевалке и душевой тоже не задерживалась, на пути домой успевала в заводскую "кулинарку" забежать и в магазин.
А тем временем Сашка, тоже привычно, не спешил. Нудная работа оставалась позади, и приятно было, этак не торопясь, вольным казаком, поболтать со сменщиком, в раздевалке побалагурить, в душевой,- все время чувствуя себя человеком свободным.
Сегодня в цехе разговоров было больше обычного, потому что выдали "шпаргалки" к предсто-ящей зарплате. Эти небольшие полоски бумаги с цифирью рассказывали обо всем: сколько ты заработал, и сколько уже получил, и сколько предстоит получить. И хотя каждый примерно знал свой заработок, но "шпаргалку" изучал тщательно. И было в этот день о чем поговорить.
Сашкиной "шпаргалки" нынче на месте не оказалось. Когда он начал искать ее среди других, на столе, мастер сказал, посмеиваясь:
- Не ищи, жена забрала. Все, кончилась твоя свобода.
- Вот так,- поддержали мастера.- Теперь не притыришь. Бабы, они...
- И правильно,- решительно вступил кто-то из женщин.- Жена - хозяйка в доме. Она распределяет.
- Сначала "шпаргалку", потом зарплату не выдавайте, он, мол, пьяница. У них все пьяницы.
- Ага, жены плохие, а вы - ягодки...
Сашка речей этих слушать не стал, пошел в раздевалку. Он знал, что Лиза не из тех, кто над каждой копейкой трясется. И все же неприятно кольнули его насмешливые слова. Но он скоро забыл о них.
За проходной, через дорогу, возле кафе торговали бутылочным пивом, прямо на асфальте, из ящиков. Сашка направился туда. Знакомые ребята из очереди взяли ему две бутылки. Одну он тут же раскрыл, другую решил дома выпить. Пиво было хорошее, свежее, и, утолив жажду, Сашка закурил, прислушался, о чем ребята говорят.
Но тут взгляд его упал и поймал что-то знакомое.
Сашка шагнул ближе и внимательно пригляделся. И конечно, тотчас узнал. С афиши глядела на него Верка Сосновская собственной персоной. С гитарой наперевес. "Бог ты мой,- охнул про себя Сашка.- Гитара-то при чем. Ведь не может. Для модели?" "Вероника Сосновская - автор и исполнитель молодежных песен". Тут уж он не сдержался и вслух повторил: "Вероника... автор..." И охнул так, что его услышали рядом и спросили:
- Ты чего?
- Да тут...- сказал он в сердцах.- Одна... Автор и исполнитель... Надо же...
- А-а-а...
Разговора не получилось да и не могло получиться, потому что никто из стоящих рядом не знал Верку. Вот если бы свои ребята... Сашка еще поглядел на знакомое лицо и отвернулся. "Вероника... подкрасили и причесали дуру.."
Но потом, минуту спустя, подумал: "А чего я злюсь?" Он повернулся к Верке и вспомнил ее той девчонкой, в техникуме, когда она пела с оркестром, и вздохнул: "Повезло девке..."
Да, Верке здорово повезло... Вот он, Сашка, что ни говори, а на гитаре, конечно, в десять раз лучше. И кое-что сочинить может. Людям нравится. Но для чего и кому все это надо? Вот он вскочил чуть свет и летел, спешил, а куда? К станку своему дорогому, чтоб детальки ему подсовы-вать. И целую смену отсидел. А теперь радость - пива попьет. На улице, на заплеванном тротуаре, из горла...
Сашка оглядел галдящую компанию, среди которой он стоял, и затосковал. Иная, красивая жизнь вдруг привиделась ему. Концертный зал... Тысячи глаз. А он на сцене, позади оркестр. Нет, без оркестра, с гитарой, так душевней. Иная жизнь привиделась. Какой-то белый ослепительный костюм. И загорелое лицо. И что-то еще смутное, но красивое.
- У тебя пятнадцать копеек есть? - дернул Сашку за рукав какой-то мужик.- Дай пятнадцать копеек...
- Чего тебе? - опомнился и обернулся Сашка.
После тех картин, что грезились ему, опухшее лицо мужика показалось страшным, и Сашка вздрогнул и повторил испуганно:
- Чего тебе?
- Пятнадцать копеек...
- Иди ты...- заматерился Сашка и зашагал прочь.
Но далеко он не ушел. Где-то на полпути к дому он уселся на скамейку, пиво открыл, глотнул несколько раз, расслабленно откинулся на спинку лавочки. Позади, подле самой скамейки, росли кусты, и какая-то ветвь мешала Сашке, трогая затылок. Сашка поворочался и так и эдак, а потом достал рукой и сломал ветку, отбросив ее. Курить захотелось, и он вынул пачку и, поднеся ко рту незажженную еще сигарету, почуял приятный незнакомый запах. Он оглядел пачку, обнюхал ее. Это была обычная "Шипка". Тогда он руку к лицу поднес и, все поняв, обернулся, ухватил покрытую робкой зеленью ветку, потянул к себе, обдирая и оставляя в ладони листы. Молодой лист дохнул ему в лицо таким живительным острым духом, что у Сашки на мгновение кругом пошла голова. "Что это? Что за куст?" - подумал Сашка и, тщательно напрягая память, оглядывал пучок тонких ветвей, встающих от земли.