Понтий Пилат пожал плечами.
— Они не понимают, — сказал он, — сущности богов. Они поклоняются Юпитеру, но он не имеет у них ни имени, ни образа. Они не способны изобразить его даже в виде простого камня, как это делают некоторые азиатские народы. Они не ведают Аполлона, Нептуна, Марса, Плутона, не ведают ни одной из богинь. Впрочем, мне кажется, что когда-то они поклонялись Венере, так как и доныне иудейские женщины приносят на жертвенный алтарь горлиц, и ты знаешь не хуже меня, что торговцы, стоя под портиком храма, продают этих птиц попарно для жертвоприношений. Однажды мне даже донесли, что какой-то одержимый изгнал из храма этих торговцев[11]. Священники принесли жалобу на него, как на осквернителя святыни. Я думаю, что обряд принесения в жертву голубок сохранился с тех пор, когда иудеи почитали Венеру. Почему ты смеешься, Ламия?
— Я смеюсь потому, — сказал Ламия, — что мне в голову вдруг взбрела забавная мысль. Я подумал, что в один прекрасный день иудейский Юпитер явится в Рим и начнет преследовать тебя своей ненавистью. Почему бы и нет? Азия и Африка подарили нам уже многих своих богов. В Риме воздвигнуты храмы в честь Изиды[12] и собакоголового Анубиса[13]. На перекрестках и даже на ристалищах мы видим изображение доброй богини сирийцев[14], восседающей на осле. И ты не можешь не знать о том, что во время принципата[15] Тиберия некий юный всадник выдал себя за рогатого Юпитера египтян[16] и добился в таком обличье благосклонности одной знатной матроны, слишком добродетельной, чтобы отказать в своих милостях богу. Смотри, Понтий, как бы незримый Юпитер иудеев не вздумал высадиться в Остии[17]!
При мысли о том, что в Рим может прийти бог из Иудеи, суровый прокуратор сдержанно улыбнулся. Потом он сказал уже вполне серьезно:
— Как могут иудеи распространить свою веру среди других народов, если они не способны договориться между собой об едином ее толковании и разделены на десятки враждующих сект? Ты видел их, Ламия, когда, собравшись на площадях и не выпуская из рук свитков, они бранились и таскали друг друга за бороды. Ты видел их у колоннады храма, когда, окружив какого-нибудь безумца, охваченного пророческим бредом, они разрывали на себе в знак скорби засаленные одежды. Иудеи не представляют себе, что можно спокойно и безмятежно обсуждать вопросы, касающиеся наших верований, вопросы, окутанные туманом и нелегко поддающиеся решению. Ибо сущность бессмертных богов скрыта от нас и нам не дано ее познать. Все же я думаю, что веровать в покровительство богов благоразумно. Но иудеям недоступна философия, и они не терпят различий во взглядах. Напротив, они считают достойным самой страшной казни всякого, кто не согласен с их вероучением. А поскольку с тех пор, как Рим покорил их страну, смертные приговоры, произнесенные иудейскими судами, могут быть приведены в исполнение только с согласия проконсула или прокуратора, то эти люди вечно надоедают правителям просьбами подтвердить их жестокие решения, и преторий гудит от кровожадных воплей. Сотни раз приходилось мне наблюдать, как богатые иудеи бок о бок с бедняками яростно бросались вслед за священниками к моим носилкам из слоновой кости и, теребя меня за край тоги, за ремни сандалий, выпрашивали, требовали казни какого-нибудь несчастного, который, по моему разумению, не совершил ничего преступного и просто был сумасшедшим — таким же сумасшедшим, как и его обвинители. Что я говорю — сотни раз! Это зрелище повторялось ежедневно, ежечасно. Подумать только: я был обязан исполнять их законы, как наши собственные, ибо Рим послал меня к ним не затем, чтобы ниспровергать, а затем, чтобы охранять их обычаи, и я был над ними как связка прутьев и секира. Вначале я пытался взывать к их разуму, силился уберечь жертву от казни. Но мое милосердие лишь разжигало иудеев: подобно стервятникам, они требовали своей добычи, хлопая вокруг меня крыльями и разевая клювы. Священники писали цезарю, что я попираю их законы, и эти жалобы, поддержанные Вителлием, навлекали на меня суровое порицание. Сколько раз мною овладевало желание собрать вместе обвиняемых и обвинителей и, по выражению греков, накормить ими воронов!
Не думай, Ламия, что я питаю бессильную ненависть и старческую злобу к этому народу, который, победив меня, победил в моем лице Рим и миролюбие. Просто я предвижу тяжкие беды, в которые рано или поздно нас ввергнут иудеи. Раз ими нельзя управлять, их придется уничтожить. Можешь не сомневаться: непокоренные, вечно бунтующие в глубине своих воспламененных сердец, они когда-нибудь поднимут против нас такой мятеж, по сравнению с которым гнев нумидийцев и угрозы парфян[18] покажутся детскими забавами. Они втайне лелеют бессмысленные надежды и, как последние глупцы, замышляют повергнуть нас во прах. Да и может ли быть иначе, если, уверовав в какое-то предсказание, они ждут пришествия царя, своего соплеменника, который станет владыкой мира[19]? Справиться с этим народом невозможно. Его нужно уничтожить. Нужно стереть Иерусалим с лица земли. Как я ни стар, мне все же, быть может, будет дано дожить до того дня, когда стены его рухнут, дома запылают, жители погибнут[20] на остриях копий, а площадь, где прежде стоял храм, будет посыпана солью.
Ламия попытался смягчить тон беседы.
— Понтий, — сказал он, — мне нетрудно понять и твою обиду за прошлое и твою тревогу за будущее. Конечно, те черты характера иудеев, с которыми тебе пришлось столкнуться, говорят не в их пользу. Но я, живший в Иерусалиме как сторонний наблюдатель, я много сталкивался с ними, и мне довелось обнаружить в этих людях скромные достоинства, скрытые от твоих глаз. Я знавал иудеев, исполненных кротости, иудеев, чистые нравы и верные сердца которых приводили мне на память сказания наших поэтов о старце из Эбалии[21]. Да и ты сам, Понтий, видел, как умирали под ударами твоих легионеров простые люди, которые, не называя своих имен, отдавали жизнь за дело, казавшееся им праведным. Такие люди отнюдь не заслуживают нашего презрения. Я говорю так потому, что всегда следует соблюдать беспристрастие и справедливость. Должен, однако, признаться, что все же я не чувствовал к иудеям особенного расположения. Зато иудейки мне очень нравились. Я был тогда молод, и сирийские женщины волновали мои чувства. Их пунцовые губы, влажный блеск их затененных глаз, их долгие взгляды приводили в трепет все мое существо. Эти женщины, набеленные и нарумяненные, умащенные нардом и миром, утопающие в благовониях, дарили редкостное и незабываемое наслаждение.
Понтий нетерпеливо слушал излияния Ламии.
— Не таким я был человеком, чтобы попасться в сети к иудейкам, — ответил он. — И уж если об этом зашла речь, то я должен тебе сказать, Ламия, что никогда не одобрял твоей невоздержанности. Я считал, что, соблазнив жену бывшего консула, ты совершил тяжкий проступок, и не укорял тебя в те времена только потому, что ты и без того в полной мере искупал свою вину. Патриций должен свято чтить брак, ибо в браке источник мощи Рима. Что касается рабынь или чужеземок, то связь с ними простительна, если только наша плоть не заставляет нас при этом поддаваться постыдной слабости. Позволь мне тебе заметить, что ты приносил слишком много жертв на алтарь площадной Венеры. Особенно же я порицаю тебя, Ламия, за то, что ты не вступил в брак и не дал республике детей, тем самым нарушив долг, священный для каждого достойного гражданина.
Но изгнанный Тиберием грешник больше не слушал старого прокуратора. Осушив кубок фалернского вина, он улыбался какому-то незримому видению.
Немного помолчав, он вновь заговорил, сперва почти шепотом, затем все громче и громче:
— Как много неги в плясках сирийских женщин! Я знавал в Иерусалиме одну иудейку[22]: высоко подняв кимвал[23], вся изогнувшись, запрокинув голову, которую словно оттягивали назад густые рыжие волосы, полузакрыв затуманенные страстью глаза, она плясала в жалком вертепе, на убогом ковре, при свете чадящего фитиля — такая пылкая, томная и гибкая, что от зависти побледнела бы сама Клеопатра. Я любил ее варварские пляски, ее песни, гортанные и в то же время ласкавшие слух, запах фимиама, исходивший от нее, дремоту, в которой она, казалось, жила. Я повсюду следовал за ней, смешиваясь с толпой солдат, фигляров, откупщиков, которыми она всегда была окружена. Потом она вдруг исчезла, и больше я ее не видел. Долго я разыскивал ее по грязным закоулкам и в тавернах. От нее было труднее отвыкнуть, чем от греческого вина. Прошло несколько месяцев — и я случайно узнал, что она присоединилась к кучке мужчин и женщин, последователей молодого галилейского чудотворца. Звали его Иисус Назарянин[24]. Потом за какое-то преступление его распяли на кресте. Понтий, помнишь ты этого человека?
Понтий Пилат нахмурился и поднес руку ко лбу жестом человека, роющегося в памяти. После нескольких секунд молчания он произнес:
— Иисус? Иисус Назарянин? Нет, что-то не помню.
Примечания:
Анатоль Франс. Прокуратор Иудеи. Новелла, Париж, 1891, из сборника «Колодец святой Клары», Париж, 1895.
Опубликовано по изданию: Франс А. Избранные рассказы. Л., 1959.
Примечания
1
Претекста — белая тога, окаймленная пурпурной полосой, которую носили в Древнем Риме до достижения совершеннолетия юноши из знатных семей.
2
Паузилиппон (ныне Позилиппо) — местность и грот неподалеку от Неаполя, где находилась вилла «Паузилиппон» (по-гречески — «Без забот»).
3
«Трактат о природе» — имеется в виду дидактическая поэма Тита Лукреция Кара, римского поэта и философа-материалиста I века до нашей эры «О природе вещей», представляющая собой популяризацию учения Эпикура.
4
Эвандр (Евандр) — герои италийских сказаний, за 60 лет до Троянской войны основавший колонию на Палатинском холме — одном из семи холмов, на которых стоит Рим.
5
Эней (антич. миф.) — один из главных защитников Трои во время Троянской войны; легендарный родоначальник римлян.
6
Триклиний — зал (столовая), где, возлегая, по обычаю, на ложах, ели древние римляне.
7
Стадия (или стадий) — древнегреческая мера длины (около 200 метров).
8
…иудеи подняли горестный вой. — Деньги на строительство акведука Понтий Пилат взял из фондов храма. По подстрекательству священников в городе вспыхнул мятеж, во время которого по приказу Понтия Пилата очень многие, как свидетельствует Иосиф Флавий, были убиты или изувечены.
9
Наши орлы… — Орел был военным значком римского легиона, Помпей Великий, Гней (106—48 до нашей эры) — римский полководец и политический деятель; в 64 году до нашей эры объявил Сирию римской провинцией и без сопротивления занял ее.
10
Гений (рим. миф.) — добрый дух, хранитель человека. Своего гения-покровителя имели города, семьи, общины и народы. На форуме в Риме стояла статуя гения Римского государства в виде мужчины в венке, с рогом изобилия и скипетром в руках.
11
…какой-то одержимый изгнал из храма этих торговцев. — Намек на евангельскую легенду об изгнании Иисусом торговцев из Иерусалимского храма.
12
Изида (Исида) — в древнеегипетской мифологии супруга и сестра Осириса, мать Гора, олицетворение верности и материнства, богиня плодородия, воды и волшебства; изображалась с головой или рогами коровы.
13
Анубис — древний египетский бог — покровитель мертвых; изображался в облике волка, шакала или человека с головой шакала (собаки).
14
Добрая богиня сирийцев. — Речь идет о сирийской богине (Сириа Деа), культ которой имеет сирийско-финикийское происхождение; в нем смешались образы различных богинь.
15
Принципат — существовавшая с 27 до нашей эры по 193 год нашей эры форма рабовладельческой монархии в Древнем Риме, при которой еще сохранялись некоторые республиканские традиции, но фактическая власть принадлежала одному человеку — принцепсу, то есть первому в списке сенаторов.
16
…за рогатого Юпитера египтян… — Согласно античному преданию, этот римлянин выдал себя за Анубиса, не имевшего, однако, рогов. «Рогатый Юпитер египтян» — древний египетский бог Осирис, бог умирающей и воскресающей природы; изображался с головой быка.
17
Остия — город в устье реки Тибра, гавань Рима.
18
…гнев нумидийцев и угрозы парфян… — Нумибийцы — жители Нумибии, исторической области в Северной Африке (восточная часть современного Алжира), превращенной в 46 году до нашей эры в римскую провинцию; в 17 году они подняли восстание, которое удалось подавить только через 7 лет. Парфяне — иранское племя, образовали государство (250 до нашей эры — 224 гг. нашей эры), занимавшее в период расцвета территорию от Двуречья до реки Инд; оно было главным соперником Рима на востоке.
19
…ждут пришествия царя… который станет владыкой мира. — В евангелиях содержатся красочные описания радостной экзальтации толпы, уверовавшей, что Иисус и есть тот мессия и новый царь израильский, пришествие которого принесет еврейскому народу освобождение от власти римлян.
20
…дожить до того дня, когда стены его рухнут, дома запылают, жители погибнут… — А. Франс вкладывает в уста Понтия Пилата пророчества грядущих событий: в 66–73 годах в провинции Иудее поднялось антиримское восстание, известное в истории как Иудейская война. После пятимесячной осады римляне, воспользовавшись междоусобной борьбой религиозных и политических группировок в Иудее, захватили и разрушили Иерусалим и Иерусалимский храм.
21
Старец из Эбалии… — Эбалия — поэтическое название города Тарента (современный Таранто) в Южной Италии. Вергилий в своей поэме «Георгики» («Поэма о земледелии», 36–29 гг. до н. э.) создал идиллический образ трудолюбивого старца из Тарента, живущего мирной, патриархальной жизнью.
22
Я знавал в Иерусалиме одну иудейку… — намек на Марию Магдалину.
23
Кимвал — древний музыкальный инструмент, состоящий из двух медных тарелок.
24
Иисус Назарянин — в последнем издании новеллы А. Франс написал: «Иисус Назарей» и добавил такое замечание: «Иисус называл себя „Назореем“, то есть святым. В предыдущих изданиях говорилось: Иисусом из Назарета (то есть Назарянином. — Прим. сост.), но, кажется, в первом веке нашей эры такого города не было» Цит. по кн.: Франс А. Собр. соч.: В 8-ми т. Т. 2, пер. Н. Яковлевой). Современный итальянский ученый А. Донини высказывает аналогичное соображение, опираясь на факт, что город Назарет не упоминается ни одним иудейским автором ранее IX века нашей эры. Он пишет: «Весьма похоже, что Назарет как родина Иисуса был, „изобретен“ на основе ложной этимологии слова „назарянин“ (или, „назорей“), которое означает некую местную секту, „чистых“ и, „аскетов“». (Цит. по кн.: Донини А. У истоков христианства. М., 1979, с. 20.)