Уже в сумерках кое-как он спустился. Он заперся у себя в каюте, вспоминал и записывал стихи: «Вот придет Марлен – на ней все и проверю…» Он ждал свою Луну, как когда-то, казалось уже давно, ждал Солнце. Но и Марлен не постучалась.
Время тянулось невыносимо, он не выдержал и спустился к ней. Луна освещала все очень ярко. Однако ее трюм был заперт. Он стучал, звал – она не откликнулась.
4. Бермуды
Но и утром он нигде Марлен не нашел.
Он вышел на берег встретить восход и обдумать, что же ему теперь делать.
Солнце взошло вместе с приближающейся лодкой.
Он поймал себя на радости, но не от того, что это наконец Лили, а от того, что она хотя бы не застанет его с Марлен.
Он ожидал, что Лили перевезет мичман Хаппенен, и был в нем уверен.
Но не за себя. Он собирался проявить всяческую выдержку, но какую? Не более того.
И был весьма удивлен, когда увидел Лили в лодке одну, ловко подгребающую к берегу.
Смесь восторга и страха овладела им. Это была его Лили, только в мичманской пиратской повязке.
«Могла бы и снять… – криво подумал он. – Впрочем, не ожидала, что я подымусь в такую рань».
– А, это ты? – голос ее прозвучал настороженно и небрежно.
«Вот женское чутье!» – восхитился он и сказал:
– В каком смысле?
– В прямом. Ты совсем не соскучился. Видишь, мне тяжело? Помоги выгрузиться.
– А где мичман?.. – выдохнул он, крякая от тяжести канистры с керосином.
– Ах, Хаппенен? – голос ее прозвучал тревожно. – Он порывался меня перевезти, но я ему отказала.
– Что так? – Урбино был само безразличие.
– Марлен противопоказаны сейчас сильные эмоции.
– Значит, это ты о Марлен заботишься?
– Если бы они возобновили отношения, тут бы началось смертоубийство!
– Ты что, хочешь сказать… – Урбино понимал, что проговаривается, но не мог остановиться, – что Хаппенен не твой возлюбленный, а ее?!
– Та-ак!! – В голосе Лили появились нескрываемо грозные нотки. – Это она тебе наговорила? Значит, ты ее выпустил!
– Да нет, она сама.
– Сама??
– Сказала, что перегрызла цепь. Я решил, что это она так шутит… что ты ее выпустила на случай тайфуна, мало ли что, – Урбино уже барахтался в еще недоразоблаченной лжи, самых мутных волнах нашей человеческой природы. Вынырнул:
– Знаешь, какая главная задача нашего интеллекта?
– Ну?
– Не знать собственной природы.
– То есть правды? Ты не юли! Это ты про Марлен?
– Она вообще странная девушка…
– Странная? Девушка! – сорвалась как с цепи Лили. – Так ты спал с этой шлюхой! Да как ты мог… – рыдала она.
Слезы оказались главным аргументом. Тут Урбино уже нечем было крыть. Он пытался загладить свою вину буквально: приобнять, погладить… Она нехотя сопротивлялась, но ни за что не давала прикоснуться к своей голове, она дала ему пощечину.
– За что?! – самый слабый аргумент. Впрочем, и пощечина не была сильной.
Прочесть ей новые стихи было самым простым выходом.
– Значит, это я твоя смерть!?
Сходство интонации сразило его. Мозг пронзила молния. Раздался «хлопок одной ладони». Неужто пощечина и есть разгадка тайны этого дао? А что, учителя там всегда практиковали бить учеников за непонимание…
– А ну-ка сними эту мичманскую повязку!
– Это не его, а моя. Я всем троим одинаковые купила.
– Вот как, троим. А где же моя?
– Тебе так и не успела.
– Тогда моя третья! А ну-ка отдай!
Лили сопротивлялась. Но как бы и ослабевала.
Наконец ему удалось ее поцеловать. Рука слишком гладко проскользила по слишком туго затянутой косынке, рука догадалась сама… и он резко сдернул повязку! И это была Марлен, лишь без какого-либо макияжа. И это была Лили, но стриженная наголо.
– Кто ты теперь? Лили или Марлен?
– Это уже не важно. Важно, кто ты теперь такой!
– Каков я был, таков и ныне я… – промурлыкал строчку Урбино.
– Таков ты и был! Ты всегда был один. Вот и оставайся один на один!
– Это ты о себе?
– Ты что, прикидываешься или с дуба рухнул[39]? Ты что, правда не понял, что мы – одно?
– Я никогда не имел дела с настоящими близнецами. Я слышал, что у них кроме внешнего сходства бывает и повышенная близость, связь друг с другом, сродство душ, так сказать… но вы настолько непохожи… Слушай, если и ты, и Марлен – одно существо, то мы же только вдвоем!
– А куда ты денешь теперь Марлен?
– Какую Марлен? Ты одна теперь у меня. Ты моя Лили-Марлен!
– Это песенка, а не человек. А я здесь одна, не считая Марлен.
– Какой еще Марлен?! – Урбино терял терпение.
– Собаки, конечно.
– Уф, слава богу! Тогда наконец мы только вдвоем. Так мы же счастливы!
Лили молчала.
– Двое в лодке не считая собаки… – Шутка явно не удалась.
– Собака тут точно ни при чем.
– Значит, нас окончательно двое! То есть мы – одно целое… То есть мы… – мямлил Урбино.
– Как ты противен! Неужто непонятно, что мы никогда тебе этого не простим. Я не прощу тебе Марлен, Марлен не простит тебе меня, и мы обе не простим тебе Дику.
– Дика-то тут при чем! Оставь ее, пожалуйста, в покое. Я дождался тебя! Как судьбы.
– Судьбу ты и получил, холодная, грязная тварь! Ты ни разу никого не любил… стишки свои поганые. Ты треснувший пополам человек. Думаешь, между землею и небом? Так нет же! Меж душою и телом. Ты – мозоль между ними. Скажешь, болит? Но сама-то мозоль не болит, а лишь причиняет боль. О, как мертвое цепляется за живое! Ты инвалид: у тебя что-то с любовью.
– Что же ты меня соблазняла, если я так плох??
– Я? соблазняла? Да никогда в жизни! Я и пальцем не шевельнула… О, если бы! о, хотя бы! Это было бы для меня хоть что-то. Да и для тебя. Так нет, ты сразу поплыл… такой размазни я в жизни не видела!
– Много ты видела! – огрызнулся Урбино не без ревности.
– Что видела, то мое. Я все же надеялась на что-то. Уж так мне расписала баронесса силу твоих чувств, твою неизлечимую скорбь по Дике, что поверила: хоть одного настоящего мужчину увижу. Твой экстерьер мне понравился. Ничего, еще не все потеряно! – понадеялась я. – Я его спасу… Какую же свинью (в буквальном смысле) подложила мне баронесса… – Она хлопнула себя по лбу. – Как же я сразу не догадалась! Может, она и впрямь хороший психиатр, сразу раскусила тебя и лишь потому не посягнула на тебя сама, а переадресовала мне. Раскинула для меня сети, расписав тебя как икону.
– Перестань, коза! – злился Урбино.
– Пусть я – коза! Но сейчас я блюю, а не блею. Мне, как ни странно, больно меж моих двух рог, которые ты мне наставил…
– Рога – это тоже своего рода мозоль, – съязвил Урбино.
– Ты прав, – логично продолжала она, – потому что козел – это ты! это тебе все равно, кого покрывать. Что ж ты баранесу-то пропустил, козел! Устоял… А ведь знатная женщина, романтическая…
– Она же психиатр – им романтика ни к чему.
– Может, чтобы самим не сойти с ума? Но она-таки сошла…
– Каким образом?
– Месть – это мания.
– Месть??
– Она была влюблена в Хаппенена по уши.
– А он?
– А он – в меня.
– Так к кому она меня подослала – к тебе или к Хаппенену?
– К обоим.
– Это-то зачем?
– Чтобы развести нас с ним.
– Развести?? Вы что, помолвлены?
– Наполовину.
– Кто из вас двоих с ним помолвлен, ты или Марлен?
(Урбино и не заметил, что уже выбрал из двоих Лили.)
– Для него я – одна!
– А он для тебя?
– Это я уговорила его не убивать тебя сразу. Он как почувствовал беду. Он опора, он мужик! Может, впрочем, он почувствовал свою беду больше, чем мою…
– Разъясни.
– Потому что он меня любит. Ему только я нужна, даже если я его не люблю.
– Значит, он разрешил тебе меня?
– А что ему… Он сказал, что так и так убьет тебя.
– За что? раз он сам на это пошел…
– За меня! за то, что ты изменишь мне.
– Так ты же сама все подстроила! Зачем тебе было прикидываться Марлен?
– Чтобы убедиться, что он прав.
– Так это ваш обоюдный сговор!
– Нет. Он на такое не способен. Это только мы с Марлен.
– Не было никакой Марлен!
– Была! И я выйду за него.
– Ты ему это обещала?
– Да, но при одном условии.
– А это уже совсем любопытно!
– Если он никогда не будет больше ревновать меня за измену.
– Больше?! Ну, и мразь же ты! Так издеваться над двумя мужиками!
– Почему же над двумя? Над одним. Он пока остается единственным.
– Нет слов.
– Да не бойся ты так. Он тебя конечно не убьет. Правда, еще при одном условии.
– И ты ему еще ставишь условия?
– Нет, на этот раз это он. Это он мне его ставит.
– Нет, на этот раз это он. Это он мне его ставит.
– Еще любопытнее.
– Если я за него таки выйду.
– Лили! ты хуже Марлен! ты – чудовище!
– Вот и иди к своей Марлен! Да, я чудовище. Потому что я женщина. Потому что умею любить по природе своей. И буду любить! и приговорена любить того, кто меня не любит. Это ты мне говорил, что нельзя разрубить магнит на плюс и минус? Так и меня нельзя разрубить с любовью, как тот же магнит, как нас с Марлен. Нет, это не ты про магнит говорил, не твоя мысль – это говорил твой русский влюбленный ученый Тишкин, которого ты никак дописать не можешь. Потому и не можешь, что сам не любишь…
– Чем меньше женщину мы любим,
Тем больше нравимся мы ей.
И тем ее вернее…
– Вот это хорошо! Ты написал?
– Нет, тоже один русский. Пушкин.
– Опять не ты. Тишкин, Пушкин… что, у всех русских одинаковые фамилии?
– Не у всех. Только у Пушкина. Шутка – моя.
Лили рассмеялась, и он снова попробовал привлечь ее к себе. Безуспешно.
– Перевод тоже мой. Мой друг-славист перевел иначе: «Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нам».
– Ты что, хочешь сказать, что теперь ты больше, а я меньше?
Урбино почувствовал перемену тональности и стал подкрадываться, как кошка, как змея…
– Если ты и Марлен один человек, то ты все время была на острове и не могла ездить к Хаппенену… Откуда же у тебя керосин? Где логика?
– А тут только одна логика и осталась. Это просто. У меня в той части острова, за леском, склад.
– Ладно. Тогда ума не приложу, как ты сумела так перевоплотиться в Марлен?
– Это еще проще. Когда мы воспитывались в монастыре, то на Рождество разыгрывали прекрасные вертепы. Мне всегда доставалась роль ангела, а Марлен – черта.
– Слушай, уймись! Врешь, как два человека.
– А мы и есть два человека.
– То есть?
– Я и Марлен. Кто тебе понравился больше?
– Отстань.
– Ну уж нет! А что, если ты понравился нам обеим?
– Будем чередоваться, – усмехнулся Урбино.
– И опять нет. Ты выбери! На меньшее я не согласна.
– И ради этого ты обрилась повсюду налысо?
– Я давно собиралась это сделать, еще до твоего приезда, – сказала Лили голосом Марлен. – И потом…
– Что потом?
– Я стеснялась.
– Кого?
– Тебя. Себя…
– Себя – это Лили или Марлен?
– Тебе, понятно, все равно. А мне стыдно!
– Всего-то?
– Это всё, а не «всего-то»! Дурак! стеснительность – это основа чувства и основное в этом, как его, терпеть не могу этого слова… в этом с-с-с…
– Смысле?
– Да нет же! С-с-се… не могу.
– В сексе, ты хочешь сказать?
– Ну да. Только у женщин и мужчин стеснительность выражена по-разному: у нас это застенчивость, у вас грубость.
– Грубость… значит, все-таки Хаппенен, ладно… а застенчивость тогда где? В твоем тату?
– Какое тату? – (Сама невинность.)
– Такое! на самом интимном месте.
– Ах, это… Это все Марлен. Это она в детстве по глупости сделала. Кстати, что у нее там? Я не успела разглядеть…
– Застенчивость… какие вы у меня, однако, умные обе!
– Ах, обе!! – (Еще один хлопок одной ладони).
– А вот мы сейчас и посмотрим! Может, там лилия, клеймо миледи…
– Какая еще миледи?! Где ты нашел здесь миледи!
– Ну уж «Трех мушкетеров» ты однажды читала… А ну, давай, покажи!
– Ну уж нет! – сопротивлялась Лили, брезгливо отпихивая его готовность.
– Ну уж да! – кричала Марлен, грубо за нее ухватываясь.
Вдруг все сникло и опустилось в Урбино.
– А не пошли бы вы обе на…! Хватит! Я пошел собирать вещи.
– Ну, и катись сам на…
– Хватит. Я тебе не Хаппенен. Ты чудовище! От слова чудо. Это не Голливуд. Это нас с тобою – два человека. Ты и я. Никакой Марлен! Ни Хаппенена, ни баронессы, ни… – Он осекся.
Она – поняла.
– Что, и Дики теперь нет? вот ты ее и предал!
– Я тебя убью!
– Слава богу! хоть какие ни на есть, а чувства…
– Я не предавал ее, пока она… – Он опять осекся, и она опять поняла.
– Пока она была жива? – выговорила за него она. – Но ты изменил ей еще при жизни!
– Откуда тебе знать? с кем бы это?..
– Знаю. Иначе бы ее не укусила змея. Ты изменил ей со змеей, ужалившей ее в сердце.
– Со змеей? Как ты жестока! Сама ты змея!
– Наконец-то! хоть что-то почувствовал и понял. Ты не поверишь, но я она и есть. Причем та самая.
– Придушу! Нет, я рассмотрю твое тату! Что там у тебя – змея?
Урбино навалился на нее всем телом, продолжая тискать и мять, и они сами не заметили, как все и произошло…
– Изверг! Насильник! Никогда не прощу тебе этого!
– А Марлен говорила, что ты это любишь…
– Сука эта твоя Марлен!
– Ты почище ее будешь!
– Крейцерова соната! – стонала Лили-Марлен.
Тень упала на их тела…
Над ними грозно возвышался Хаппенен.
– Ну что, готовы?
Прощание было сухим. Урбино передал ей тщательно заклеенный конверт. Без адресата и обратного адреса.
– А это я написал именно тебе, Лили. Не Бёрди, не Марлен. ТЕБЕ!
На конверте размашисто было начертано:
ПОСЛЕДНИЙ СЛУЧАЙ ПИСЕМ
Хаппенен нетерпеливо плескал веслом, как всегда, готовая во всем участвовать Марлен – хвостом.
– Скорей! Мы не успеем до бури!
И действительно, в небе сотворялось нечто небывалое. Было безветренно и тихо, но нарастала и нарастала волна. Края неба будто обуглились и загнулись, как у китайской пагоды, внутри которой образовалось светлое призрачное кольцо, посреди которого, как бы как раз над лодкой, сгущалась, все чернея к центру, туча наливалась все большей тьмою и провисала, как бомба.
Да, все здесь уже ожидало его дальнейшего отбытия!
Они уже пересекли середину пролива, когда эта черная бомба оторвалась с обремененных небес, как капля. В мрачном небе открылась дыра, куда как раз поместилась полная Луна и осветила вздыбившиеся волны.
– Лили! Я вспомнил! – кричал Урбино захлебываясь, изо всех сил выгребая обратно к острову. – Я вспомнил это слово из кроссворда! ТРОГЛОДИТ!!!
– Троглодит? – отозвалось эхо.
Но это был Хаппенен, ловко, как поплавок, плясавший в своей лодке на гребне волны.
– Изнасилуй ее! – хлебнув еще один «огурец», мстительно выдохнул Урбино. – Она это любит!
– Непременно! – отвечал Хаппенен, стараясь попасть ему веслом по голове.
Подобрал его военный катер. Когда из него выкачали всю воду и он задышал, то первым словом как выдохом оказалось «Хаппенен!».
– Со мной был еще один! Где он?
Ему дали хлебнуть виски. Он хлебнул и поплыл в других волнах…