– Это против всех правил, – глухо пробормотал Джаспер, понурясь. – Против закона, чести, совести! Старик невзлюбил меня за то, что я один осмеливался с ним спорить! Твой отец слова поперек не решался сказать, хоть и ненавидел его так же, как и я. Но он был хитер, оттого и слыл любимчиком, в то время как я…
– Ты уехал, – мягко проговорил Десмонд. – Я знаю, что ты уехал, ты путешествовал, они считали тебя погибшим. А когда ты вернулся…
– Можешь не рассказывать мне о том, что я сделал! – взвизгнул Джаспер, вскинув голову, и Марину поразила неподвижность его черт и опустошенность взора, хотя в этой тщедушной груди, чудилось, бушевали неистовые страсти. – И вообще – хватит обо мне!
– Прости, – пробормотал Десмонд. – Прости меня, я не хотел…
– Ничего, – тяжело дыша, молвил Джаспер. – Ничего, я сам виноват. А письмо мое… да, я был болен, когда писал его.
– Малярия снова? – сочувственно спросил Десмонд, и Марине показалось, что он очень жалеет этого своего странного дядюшку.
– Малярия всегда, – усмехнулся Джаспер. – Но я привык, хотя в последнее время приступ следовал за приступом. Джессика ухаживала за мной. Вообще, надо сказать, что весь дом держался на Джессике. Она страстно любила Алистера, и пережить его… – Он вдруг запнулся, как если бы забыл какое-то слово, и продолжил несколько невпопад: – Помогли только домашние дела, которые так и рухнули на нее. Ну и Сименс, конечно, стоял как скала, благослови его господь.
– Сименс, о да! – вздохнул Десмонд. – Он все такой же! По-прежнему вынюхивает ведьм?
Джаспер на миг приложил палец к губам и нарочно громко продолжил:
– И все-таки тебе придется очень многое налаживать, ездить в Лондон.
– Ничего, судьба! – усмехнулся Десмонд.
– Вот-вот. Так же говорил и Алистер, – кивнул Джаспер, и Марина даже выронила ридикюль, вздрогнув от того неприкрытого злорадства, которое прозвучало в его голосе.
На ее невольное движение обернулись и дядя, и племянник и уставились на нее с выражением одинаковой озадаченности: будто на незваную гостью.
– Простите, сударыня, не имею чести… – нетвердо начал Джаспер.
– Боже праведный! – Десмонд звонко хлопнул себя по лбу. – Да ведь я совсем забыл! Это же моя… – Его заминка была почти неощутима, но у Марины вдруг неистово забилось сердце: сейчас он скажет: «Моя жена, леди Маккол!» Что будет?! – Моя русская кузина, племянница покойной матушки. Ее зовут мисс Бахметефф, мисс Марион Бахметефф!
От внезапного приступа разочарования и злости Марина едва не грохнулась в обморок. Удержало ее на пороге беспамятства только выражение безграничного изумления, вспыхнувшего в глазах Джаспера. Десмонд-то этого не видел: он как раз отвернулся от дядюшки, с опаской поглядывая на «кузину» и явно ожидая от нее какого-нибудь подвоха. Светлые брови Джаспера так и взлетели.
– Племянница Елены?! – нетвердо повторил он. – Но…
Истошный вопль перебил его – такой вопль, что все вздрогнули, будто пронзенные молнией, и резко обернулись к крыльцу.
– Элинор! О боже! Леди Элинор! – кричала Урсула, которую с трудом удерживала перепуганная Джессика. – Она явилась! Это она – во плоти!
И, оттолкнув Джессику, старая дама кинулась к Марине и рухнула перед ней на колени с тем же усердием, с каким «Марьяшка» некогда кланялась своему «доброму барину»:
– Проклятие Макколов будет снято! Она спасет нас! Леди Элинор… о, наконец-то!
Урсула закрыла лицо руками, смеясь и плача.
Джессика и Джаспер подхватили ее с двух сторон и повлекли в дом. Урсула не противилась: внезапный взрыв эмоций лишил ее сил.
Десмонд подобрал свалившееся с ее головы жалкое подобие фаты и заспешил следом.
Марина опять оставалась одна и опять – дура дурой.
– Я ничего не понимаю! – воззвала она жалобно. – Кто такая леди Элинор?!
Десмонд оглянулся и смерил ее неприязненным взором.
– Фамильное привидение! – огрызнулся он. – Вернее, одно из них! Так что добро пожаловать в Маккол-кастл!
Первое знакомство с Брауни
Макколы были родом из Шотландии, и поэтому замок их звался castle. Впрочем, покинули они землю предков так давно, что утратили со своим шотландским прошлым всякую связь, сделавшись истинными англичанами. И величественный замок, поставленный первыми Макколами как военная крепость, был впоследствии перестроен и теперь больше очаровывал, чем устрашал. Однако привидение леди Элинор издавна прижилось в замке, все перемены и переделки оказались неспособны нарушить его зловещего распорядка. Призрак появлялся грозовыми ночами в виде женщины в белом платье с черной вуалью. Легко, невесомо пробежавшись по коридорам, бесплотная леди Элинор с высоты башни, в которой ее содержал жестокосердный супруг и где ее настигла смерть, некоторое время наблюдала пейзаж, расстилавшийся вокруг, а потом исчезала.
– А чего она хочет? – спросила Марина. – Что означают эти прогулки?
Никто ей не ответил: разговор происходил за ужином, и все сделали вид, что слишком заняты едой. Не ответила и Урсула, которая поведала Марине о призраке: два гневных взгляда, брошенных с противоположных концов огромного дубового стола, обильно заставленного снедью, заставили ее опустить голову и обратиться к ростбифу, а может, ныне подавали бифстек, Марина еще не научилась различать. Это была обычная пища англичан, причем на столе не было ни огурчиков соленых, ни квашеной капусты, ни другой зелени – верно, англичане подобной снеди вовсе не признавали.
«Оттого густеет в них кровь, оттого делаются они несносными даже для самих себя, не то что для других!» – думала Марина, неприязненно косясь на унылые лица вокруг. Во главе стола восседал лорд Маккол – Десмонд; на противоположном конце – Джаспер, на которого она посматривала с опасливым интересом: ведь он, как и ее дядюшка, живет от имения младшего члена семьи, правда, не будучи его опекуном. Марина хорошо помнила, как ведут себя в таком положении. Неужели и Джаспер таков? При взгляде на него в голову почему-то приходила головня, подернутая желтоватым пеплом, но, судя по взглядам, бросаемым исподлобья, в сердце его далеко не угасли пожары! Только на сестру смотрел он с нескрываемой нежностью и в то же время с тревогою, как если бы опасался, что она может сказать что-то лишнее. Впрочем, без всего, о чем бормотала леди Урсула, вполне можно было обойтись: так, полубезумный бред, изредка прерываемый пением:
Заслышав дребезжащий голосок, все сидящие за столом на мгновение умолкали, а потом с новым оживлением принимались за разговор. Десмонд рассказывал о своем путешествии. Он был поражен тем, сколько народу жило в России.
– Там есть народы-язычники, не имеющие никакого правительства, однако, когда им взбредет в голову, они подчиняются великой русской императрице. Некоторые из них поклоняются какой-нибудь вещи, а другие приносят в жертву какое-нибудь животное у подножия дерева, которое чтит их род. Это совершенно необыкновенная страна! – говорил Десмонд, и все так и ахали вокруг, причем Джаспер сообщил, что Индия и Китай (его здесь отчего-то называли Чайна) тоже огромные страны и в них тоже живут идолопоклонники.
Марина сидела с приклеенной улыбкой. Конечно, она ничего не видела в жизни, кроме Бахметева, а все же ей казалось, что Десмонд порядочно привирает. Велико было искушение осадить и «кузена», и его дядюшку и поведать об истинном русском православии, да вовремя вспомнила, что с полным ртом о боге не говорят. К тому же… Уговор дороже денег, а они с Десмондом уговорились соблюдать мир. Хотя бы внешний.
Оставив мысли о споре, Марина залюбовалась Джессикой – красивой, изящной, сдержанно-приветливой… Особенно хороши были у англичаночки глаза – огромные, голубые, может быть, слишком светлые при этих темно-каштановых волосах, окаймленные чудесными длинными ресницами, – но к тому же и весьма проницательные. Во всяком случае, когда она устремляла взгляд на Марину, той казалось, будто Джессика своими тоненькими беленькими пальчиками ощупывает ее мысли. И, казалось, она видит, что платье Марины (не только сейчас надетое на ней, но и прибывшие в багаже) не просто новое, но с иголочки, только что купленное. Под этим взором Марина чудилась себе вообще впервые одетой на европейский манер… строго говоря, почти так оно и было, потому что нельзя же считать одеждой то тряпье, которое она только недавно сбросила!
Словом, Джессика мерила Марину взором, та сидела в задумчивости, Десмонд с преувеличенным оживлением болтал, Джаспер с преувеличенным вниманием слушал, Урсула чуть слышно напевала, Сименс стоял в сторонке, острыми взглядами и короткими жестами командуя лакеями, которые подавали все новые и новые блюда и уносили их почти нетронутыми, – таким был этот ужин, и, похоже, все вздохнули не без облегчения, когда он завершился. Однако, когда Джессика, Марина и Урсула встали, мужчины остались за столом и взялись за портвейн. Оказывается, у англичан был такой обычай: дамы уходят, а джентльмены остаются за столом и выпивают.
Марина подумала, что они наверняка напьются: уж больно радостно схватил Джаспер бутылку, воскликнув:
– Вино воодушевляет молодость, заставляет благоразумных совершать ошибки, подмешивает желание в кровь!
Да, будь она женой Десмонда, ей бы не понравился этот обычай. Выходит, каждый вечер муж был бы изрядно навеселе? Но она не жена ему… то есть жена, но все равно беспокоиться не о чем. Или есть о чем? Она отчего-то всерьез задумалась, имеет ли право беспокоиться о Десмонде, и даже не сразу расслышала вопрос Джессики о том, надолго ли мисс Марион прибыла в Англию.
Прошло несколько секунд, прежде чем Марина вспомнила, кто такая мисс Марион. Относительно намерений этой выдуманной особы она ничего не знала, а про себя ответила честно:
– До 31 июля.
– Так точно? – холодно улыбнулась Джессика. – Но почему не до 30-го? Или не до 1 августа?
Марина пожала плечами. Ей было очевидно – почему, но не скажешь ведь этой милой девушке: «В этот день лорд Маккол обещал покончить с собой!» Поэтому она ответила весьма неопределенно:
– Мы так уговорились с Десмондом.
– Прекрасно, – проговорила Джессика, причем лицо ее выражало: «Кошмар, что так долго!» – Вы увидите нашу весну, и лето… здесь чудесно, когда распускаются цветы! Bетер с моря утихает, и мы наслаждаемся теплом и солнцем. Англия – страна дождей и туманов, однако Маккол-кастл расположен в особенном месте. В округе идет дождь, а здесь светит солнце.
– Верно, бог вас любит, – вежливо вставила Марина.
– Конечно, он не может не любить столь красивое создание рук своих, как этот уголок, – кивнула Джессика. – А что до любви к обитателям замка… – Она зябко поежилась. – Иной раз мне кажется, что над ними и впрямь тяготеет проклятие, и неизвестно, развеется ли оно когда-нибудь.
Урсула, чудилось, дремавшая в кресле у камина, встрепенулась и воздела сухой палец.
– Леди Элинор! – задребезжал ее голосок. – Все дело в леди Элинор! Она вернулась – и проклятие будет снято!
Джессика устало взглянула на нее.
– Конечно, тетушка Урсула, – проворковала она. – Леди Элинор нам непременно поможет! – При этом она значительно повела бровями, и Марина сразу почувствовала себя свободнее. Это был жест заговорщицы, может быть, союзницы.
– От меня что, и впрямь чего-то ждут? – спросила она чуть слышно.
Джессика приложила палец к губам, оглянулась.
Урсула откинула голову на спинку кресла. Глаза ее были закрыты, она дышала глубоко, ровно… похоже, опять заснула.
– Не обращайте внимания, – шепнула Джессика. – Леди Элинор была источником многих бед для семьи, поэтому понятна надежда, будто ее возвращение все исправит. А вы ведь видели портрет. В вас и впрямь есть что-то общее: эти волосы, и глаза, и улыбка… Конечно, не укажи на это сходство Урсула, я бы ничего не заметила: все-таки портрет очень старый, да и леди Элинор была такая красавица…
«А на вас просто смотреть противно», – закончила мысленно Марина. Ощутив, как можно истолковать ее слова, Джессика так и вспыхнула:
– О, ради бога, не подумайте… Такая бестактность с моей стороны! Я только хотела сказать, что у леди Элинор совсем другой тип, в ней есть что-то величественное, в то время как вы…
«Простушка и деревенщина», – с новым приступом обиды продолжила про себя Марина.
Чувствуя, что окончательно испортила дело, Джессика махнула рукой:
– Простите меня, Марион, и не обращайте внимания. Я изрядно одичала в этом замке, среди этих полубезумных стариков и своих печальных воспоминаний!
– Тогда… почему бы вам не уехать отсюда? – вмиг забыв обиду и исполнясь сочувствия, шепнула Марина, но тут же едва не стукнула себя по лбу, вспомнив о пожаре.
– Конечно… уехать, – рассеянно повторила Джессика. – Но… Видите ли, мне и правда некуда идти: ни дома, ни родни у меня нет. Макколов же я знаю с детства: прежний лорд дружил с моим отцом, хотя, конечно, разница в положении… – Она деликатно поджала губы. – И все-таки для всех разумелось само собой, что рано или поздно мы с Алистером поженимся. Я смотрела на Маккол-кастл как на свой дом, на Десмонда – как на брата, на его родных – как на своих родных. Поэтому мне так нелегко было бы расстаться с тем, что долгое время составляло содержание всей моей жизни, и потом… Своего состояния у меня нет, а без приданого… Даже думать боюсь, что со мною станется, когда Десмонд вздумает жениться. Едва ли его жена захочет терпеть бедную родственницу!
Очевидно, нечистая совесть Марины была причиной того, что ей почудилось некое напряжение в глубине прозрачных глаз Джессики. «Да, – подумала она, – не всякая стерпит рядом с собой такую красавицу!»
– Едва ли вы засидитесь в девках или приживалках, – простодушно сказала она. – Вы слишком уж красивы. Думаю, немало найдется мужчин, которые возьмут вас и бесприданницей!
Глаза Джессики налились слезами, и пламя свечей задрожало, заиграло, засверкало, отражаясь в этих дивных голубых озерах.
– Вы так добры, Марион, – сдавленно прошептала Джессика. – Дай вам бог счастья.
Она опустила голову, утирая глаза, а Марина вдруг подумала, как все отлично устроилось бы, вернись Десмонд домой один. Он мог бы жениться на Джессике, не свяжи себя узами безумного брака! Впрочем, все еще можно поправить… Правда, неизвестно, нравятся ли они друг другу. Конечно, сейчас они как брат и сестра, но, быть может, со временем… Она вспомнила портрет Алистера, висевший в галерее, среди множества портретов других Макколов. Высокий, почти совсем рыжий юноша, хорошо сложенный, с глазами цвета лазури, которые казались особенно яркими на белом и румяном добродушном лице. Да, в отличие от замкнутого Десмонда, Алистер с первого взгляда покорял приветливостью и добротой. Портрет писался три года назад, когда Алистер унаследовал титул и поместье и был преисполнен энергии и надежд на будущее. Рок, однако, распорядился иначе. Какое же это горе для всех, кто любил его!
Сознание, что счастье милой, красивой, печальной девушки зависит от нее, на миг опьянило Марину. Но еще вопрос, сможет ли Джессика забыть Алистера и полюбить Десмонда. А Десмонд?.. Ну этот ни на какие высокие чувства не способен, у него во всем свой расчет. Обладая таким немалым состоянием, он все же решился на преступление, чтобы прибрать к рукам бахметевские богатства. Нет, бесприданницу он не возьмет. Небось надеется, что за полгода Марина влюбится в него и захочет остаться его женой? Бесчисленные наряды – первая попытка улестить ее. Но ничего у него не выйдет! И воображение нарисовало дивную картину: 31 июля Марина приговаривает Десмонда к смерти, и он уже подносит пистолет к виску (в точности как там, в каюте, тыкал этим пистолетом ей в голову!), а она в последнюю минуту говорит:
– Так и быть, я сохраню вам жизнь, если вы женитесь на Джессике.
– Нет! – страстно воскликнул Десмонд. – Никакую другую женщину я не смогу назвать своей женой, кроме вас, Марион!
Грохот выстрела заглушил его последние слова… и Марина подскочила в кресле, испуганно вытаращившись на Десмонда, который наклонился над ней.
– Да вы совсем спите, кузина Марион! – усмехнулся он. – И впрямь, день был на редкость тяжел!
– Но… выстрел? – пробормотала Марина, еще не вполне проснувшись. – Я слышала выстрел!
– Пока никто не застрелился, – процедил Десмонд. Улыбка в его глазах растаяла, и Марина готова была поклясться: он понял, что она думала о 31 июля. – Это просто хлопнула дверь.
Она растерянно кивнула, озираясь и чувствуя себя ужасно неловко. Кресло у камина было пустым.
– А где леди Урсула?
– Ее увел Джаспер, – сказала Джессика. – А я провожу вас. В первый раз в замке очень просто заблудиться.
Марина схватилась за ее руку, как утопающий хватается за соломинку, но на пороге все-таки не удержалась – обернулась.
Десмонд пошевелил дрова в камине, поднял голову и посмотрел ей вслед. Лицо его так и горело от жара, но глаза были по-прежнему ледяными, а губы презрительно искривлены.
Ей-богу, ну никогда не поверит Марина, будто сны могут иметь хоть что-то общее с действительностью!
* * *Как бы в отместку за такие мысли, сон теперь летел от нее, и Марина долго ворочалась в постели. Наконец, не выдержав, поднялась, зажгла от ночника трехсвечник и принялась ходить по своей комнате, разглядывая то изящную мебель, то ковер на полу: нежно-голубой, с белыми медальонами, в которых танцевали силены [16], – то воздевая свечи к потолку и восхищенно озирая его роспись. Потолок был выгнут куполом, и на нем Эвр летел с востока и гнал с неба звезду утреннюю; Австер, окруженный тучами и молниями, лил воду; Зефир бросал цветы на землю; Борей [17], размахивая драконовыми крыльями, сыпал снег и град… Впрочем, мерцание свечей ничего толком рассмотреть не позволило. Марина погасила свой светильник и уныло побрела в постель, чувствуя, что сна – ни в одном глазу и опять придется крутиться с боку на бок, как вдруг увидела, что сквозь щелку меж штор пробился дымный голубой луч.