А Бодулю уже поджимал страх. Но он ничего не отвечал, кивал своей лысой головой в венчике детского безобидного пуха. Пытался улыбнуться, но улыбка выглядела жалкой, и он уже не был похож на латиноамериканского гангстера.
Зеленцов распахнул дверь своего кабинета и сказал:
– Прошу.
Бодуля сделал шаг. Навстречу ему из-за зеленцовского стола поднялся Купцов. Зеленцов вошел вслед за Бодулей, закрыл дверь и сказал:
– А вот, кстати, познакомьтесь… Кирилл Евсеич Коровин – представитель наших партнеров и очень серьезный, авторитетный человек… А это – Леонид Николаич Купцов – детектив. Работает у нас вместе со своим напарником по убийству Людоеда. Большой специалист. Купцов и Бодуля поздоровались. Рука у Бодули, отметил Купцов, была вялой и холодной.
– Так я, наверное, некстати, – сказал Бодуля, – вы тут работаете… Я, может, в другой раз…
– Нет-нет, – возразил Зеленцов, – ни в коем случае. Именно сейчас. Удачно мы все вместе собрались… Есть о чем потолковать. Вы, друзья, присаживайтесь, а я сейчас только до буфета дойду, возьму каких-нибудь бутербродиков на закусь. Я в пять секунд обернусь, располагайтесь.
Зеленцов быстро вышел, оставив Купцова тет-а-тет с Бодулей.
– Присаживайтесь, Кирилл Евсеич, – добродушно сказал Купцов и сам сел в кресло Зеленцова.
– Мерси, – ответил Бодуля и тоже сел. На самом-то деле ему хотелось бежать отсюда сломя голову. – Мерси… А вы, простите…
– Что? – спросил Купцов, поскольку Бодуля фразу начал, но не закончил, а оборвал ее вдруг, нелепо. – Что вы сказали?
– Вы по убийству Николая Николаевича работаете?
– А, да… по убийству Образцова… Николая Николаевича.
– И – что? Есть результаты?
– А как же? Вот киллера задержали, привезли из Твери… Сейчас с ним работает мой напарник, – ответил Купцов, внимательно глядя в лицо Бодули. – Думаю, что с минуты на минуту мы будем знать имя заказчика… Есть результаты, Кирилл Евсеич, есть. А как иначе?
Зазвонил телефон на столе. Купцов снял трубку: алё… Выслушав, ответил:
– Нет его, перезвоните через пару минут. А спустя еще полминуты в кабинет вошел улыбающийся Петрухин. Рукава его сорочки были все так же закатаны, но дубинки в руке не было, и оттого закатанные рукава зловещего впечатления не производили.
Здрасьте, – сказал Петрухин, присел на край стола и взял сигарету.
– Ну что? – спросил Купцов заинтересованно.
Прежде чем ответить, Петрухин прикурил и выдержал паузу.
– А что? – сказал он весело. – Есть! Потек Саня, потек…
– Ну не тяни кота за хвост, Дима. Назвал конкретных людей?
Петрухин покосился на Бодулю, но Купцов сказал:
– Можно говорить. Это друг Кости, АВТОРИТЕТНЫЙ человек.
Петрухин выпустил колечко дыма и смотрел, как оно тает в воздухе. Бодуля, как зачарованный, тоже смотрел на это колечко.
– Назвал, – сказал Дмитрий. – Назвал двух человек: некто Митрофан и некто Бодуля.
– Ага… А кто такие? – заинтересованно спросил Купцов и подмигнул Бодуле: вот, мол, видите? А вы спрашивали: есть ли результат?… Вот он – результат-то.
– Пока не знаю, но это уже совсем не вопрос.
– Простите, – решительно поднялся Бодуля. – Простите, мне нужно выйти. Вспомнил, что оставил в машине «дипломат»… Боюсь, украдут.
– Да не беспокойтесь, – ответил Петрухин, – здесь же охраняемая стоянка.
– И все же, – сказал Бодуля и повернулся к двери.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Зеленцов. В руках тарелочка с бутербродами.
– Ты куда, Евсеич? – спросил он. – Сейчас примем по каплюхе.
– Э-э… я на минуту. Забыл в машине «дипломат».
– Херня все это, – уверенно сказал Костя, животом вталкивая Бодулю обратно в кабинет.
Со стороны все это выглядело естественно, непринужденно и даже весело: вот случайно или почти случайно встретились несколько мужиков… Все примерно одного возраста, жизнью битые… И решили чуток выпить. Просто так, без особого повода… Ну что тут скажешь? Бывает… Вроде и не дело – в рабочее-то время, но да уж…
– Херня все это, – сказал Костя. – Щас я охранника вызову, и он принесет, а мы тем временем уыпьем уодка… ее, сэр?
– Да я лучше сам, – попробовал Бодуля. – У нищих слуг нет, Матвеич…
– Херня, – отрезал Зеленцов и втолкнул-таки Коровина в кабинет. – Да ты и не нищий, Евсеич. Ты уважаемый человек, наш деловой партнер.
Теперь бытовая ситуация с предполагаемой выпивкой уже не казалась такой естественной и безобидной… Неожиданно проявилось скрытое напряжение. Бодуля опустился на стул, снял очки. За темными стеклами
прятались, как оказалось, маленькие, бесцветные и невыразительные глазки под безволосыми бровками. Кожа вокруг глаз была воспаленной, красноватой.
Зеленцов поставил тарелку с бутербродами на стол, потер с довольным видом руки и сказал:
– Ну, щас мы ва-аще… А кстати, Дима, как успехи с тверским парнишкой?
– Все путем, – ответил Петрухин. – Приму с вами соточку и пойду продолжу…
Он взял бутерброд с розовым ломтиком рыбы и откусил сразу половину.
– А конкретно назвал какие-то фамилии? – спросил Зеленцов.
– Нет… Два погоняла назвал: Митрофан и Бодуля.
В кабинете стало очень тихо. Только чавкал Петрухин, и за дверью, в коридоре, цокали дамские каблучки… Стало очень тихо, Зеленцов медленно обернулся к Бодуле. Бодуля вскочил.
– Сядь! – сказал Зеленцов и толкнул его в грудь.
– А дайте-ка я еще бутербродик съем, – облизываясь, произнес Петрухин.
***Конечно, Бодуля сразу заявил, что все это ложь и провокация. И его внимательно выслушали. И Петрухину, и Купцову, и Зеленцову подобного рода заявления во всех мыслимых и немыслимых вариантах были очень хорошо знакомы. Подавляющее большинство задержанных обязательно говорили о том, что произошло недоразумение, ошибка, роковая случайность, стечение обстоятельств… Или же: ущемление прав личности, человеческого достоинства, прав человека… Или же: произвол, глумление, провокация, рецидив 37-го года. И, разумеется: «Я это так не оставлю!»
Бодуля, конечно, пошумел. Его выслушали, и он довольно быстро скис.
– Что, – спросил он, – вам от меня надо?
– Митрофан, – сказал Зеленцов. – Дай показания на Митрофана.
– Ну ты че? Ты смешной какой-то…
– Ты тоже, – ответил Петрухин. – Что ты жмешься, Бодуля? Заказ-то ведь от Митрофана поступил… так? Расскажи – и все тип-топ.
– Не знаю ничего, – внаглую лепил Бодуля. – Коньячку плесни, Костик.
– Пей. А обслужишь себя сам – слуг-то, как ты говоришь, у нищих нету.
Бодуля налил себе недорогого, но хорошего дагестанского коньяка от Шилкина, выпил… Он лихорадочно пытался сообразить, что делать, но ничего путного в голову не приходило. Оставалась испытанная тактика: все отрицать, гнать дуру, прикидываться «скорбным на голову», но избегать конкретных ответов на вопросы.
Бодуля выпил, закусил сигаретным дымом и сказал:
– Я ничего говорить не буду, я устал…
– Можно взбодрить, – сказал Петрухин. – Один тверской парнишка тоже кобенился, кобенился: ничего не знаю, ничего не помню, все забыл… Но я к нему подошел творчески – и ведь все вспомнил. Взбодрить?
– Не надо, – ответил Купцов. – Давай-ка, Бодуля, попробуем по-другому. Не хочешь говорить – не надо. Но пойми, что это в твоих же интересах. Ты рассказываешь на видеокамеру о том, как дело было, – и все. Ты свободен, потому что больше нам не нужен… нам нужен Митрофан.
– А кому я вообще буду нужен, ежели Митроху сдам?
– А в зоне кому ты нужен?
– А ты что – прокурор, что зоной меня пугаешь?
– Нет, я не прокурор. Но если общего языка не найдем, то бумаги мы отдадим в прокуратуру. И вот тогда ты в зоне. Надолго.
– Ты это бакланам впаривай. Нет у вас против меня ничего, кроме слов этого желторотого.
Трое бывших ментов рассмеялись.
– У тебя, Бодуля, адвокат есть? – спросил Купцов.
– Есть, – оживился вдруг Коровин. Он даже удивился: как это он забыл про адвоката-то? Наверно, потому, что здесь все-таки не ментовка. Потому, что он видел избитого и закованного в наручники человека и Петрухина с резиновой палкой в руках. – Есть у меня адвокат.
– Давай-ка пригласим его сюда, и он оценит ситуацию. А потом даст тебе совет: отмазывать Митрофана или спасать свой организм.
Адвоката вызвали, и уже через полчаса он был в «Фениксе». Адвокат оказался седым и тощим мужиком лет пятидесяти с сильной дальнозоркостью. Глаза, увеличенные толстыми плюсовыми линзами, выглядели по-совиному огромными. Купцов за пять минут изложил ему ситуацию и в заключение прогнал пленку с признаниями Крушинникова.
– Вот эту кассетку и присовокупленные к ней прочие документы мы сегодня же отдадим в прокуратуру. Как вы думаете, господин адвокат, сколько времени ваш клиент пробудет на свободе? – спросил Купцов.
Адвокат все понял, попросил возможности поговорить с клиентом приватно. Им, разумеется, разрешили… Через четверть часа Бодуля «давал интервью» перед объективом видеокамеры.
– Вот эту кассетку и присовокупленные к ней прочие документы мы сегодня же отдадим в прокуратуру. Как вы думаете, господин адвокат, сколько времени ваш клиент пробудет на свободе? – спросил Купцов.
Адвокат все понял, попросил возможности поговорить с клиентом приватно. Им, разумеется, разрешили… Через четверть часа Бодуля «давал интервью» перед объективом видеокамеры.
Петрухин:Вот, собственно, и все – финал… Или финиш? Не знаю, как правильно сказать… Надо будет спросить у Ленчика, он у нас интеллектуал. Ну, в общем, мы «взяли интервью» у Бодули. В присутствии его адвоката – господина Розинера Бориса Ефимовича. Борис Ефимович засвидетельствовал, что показания его клиент дает добровольно, побуждаемый глубоким раскаянием…
От раскаяния Бодуля врезал несколько полтинников коньяку и хотел еще шмальнуть косячок, но Костя сказал: «На хер. Нечего тут притон устраивать».
Бодуля, конечно, попытался впарить нам свою версию, но мы привели Крушинникова. И Саша Кирюшу поправил… Вот так. Но он – Бодуля – в общем-то, и сам все уже понял, да и гражданин Розинер ему отсоветовал лапшу вешать. Поэтому мы записали нормальное интервью и с Крушинниковым и с Бодулей. Крушинникова мы после этого отпустили. Костя послал кого-то в Апрашку, где Сане купили турецкого шитья «адидас», я выдал ему двести рублей на дорогу. Он спросил:
– А… что дальше?
– Дальше… дальше вали в свою Тверь. Сиди тихо. Больше не балуйся.
– А как же ЭТО? – спросил он, кивая на огонек свечи под стеклянным колпаком.
Мы стояли в холле «Феникса» у дверей черного стекла с золотой птицей, объятой пламенем… Видимо, из-за тонировки стекла улица казалась мрачной и безжизненной… Там, за стеклом, был яркий солнечный день, но из холла все это выглядело по-другому. И даже алые розы в вазе казались черными.
– А как же ЭТО? – спросил убийца Крушинников.
Я не знал, что ему ответить. Я повернулся к Леньке. А Ленька пожал плечами и сказал слова, которые я тогда не понял:
***– Это – беда во всем, что делается под солнцем, Ибо участь для всех одна;
Потому– то осмеливаются люди на зло, И пока они живы, в их сердцах -безумье, А после этого – к мертвым {Купцов цитирует Екклесиаст, гл. 9}.
***…Я признаюсь, ничего не понял. И Крушинников тоже. Он побледнел и посмотрел на Леньку со страхом. Думаю, что он уловил только слова: «А после этого – к мертвым», – и принял их за приговор… Он побледнел и быстро распахнул дверь… На пару секунд улица предстала такой, какой она и была на самом деле: солнечной, яркой, живой. Но дверь закрылась, и снова навалились сумерки. В сумерках убийца миновал свечу – душу Людоеда – и пошел в сторону Невского. На свободу, на свободу… Мы с Ленькой смотрели ему вслед.
– И пока они живы, – пробормотал Ленчик, – в их сердцах – безумье…
Купцов:Я смотрел, как убийца уходит на волю, и был странно спокоен. То ли потому, что с вечера не мог заснуть и начитался Екклесиаста. А может быть, потому, что уже принял решение.
Нет человека, властного над ветром, – Удержать умеющего ветер, – И над смертным часом нет власти, И отпуска нет на войне…{Екклесиаст, гл. 8}
Я смотрел, как убийца уходит по сумрачному в середине дня ущелью… И пока они живы, думал я, в их сердцах – безумье… Но то, что творим нынче мы, – безумие вдвойне. Или в квадрате. Или в кубе… Я не знаю, как измерить или взвесить то, что мы творим. А убийца уходит, и шаг его легок… И отпуска нет на войне.
…Потом Костя Зеленцов пригласил нас на доклад к господам соучредителям. Их было двое, и при жизни Людоеда оба, как я понял, держались в тени. Потому что были ма-а-ленькие-маленькие. А после смерти Людоеда сразу здорово подросли. И теперь доказывали сами себе и персоналу «Феникса», что они всегда были ба-а-льшие-преба-альшие, только очень скромные. Потому никогда и не высовывались… Это нам Костя рассказал. Но даже если бы не рассказал, я бы сам все понял. Потому что видел их насквозь и видел их номенклатурное комсомольское прошлое с комплексом вторых секретарей и любовью к песне про «птицу счастья завтрашнего дня», потому что там есть слова: «Выбери меня! Выбери меня!» И была вера, что когда-нибудь наступит счастливый день и его «выберут» и он станет не вторым, а Первым! Первым, ты понял? Э-э, да ты лох! Тебе не понять… А он станет Первым – пусть и всего лишь в своем засиженном мухами районе, – но Первым. И тогда отыграется за все унижения, и сам теперь будет трахать зав сектором Ингу (не потому даже, что ему хочется трахать эту заслуженную блядищу ВЛКСМ с химией и отвислым задом, а потому, что так положено), сам будет равнять инструкторов и благосклонно разрешать им лизать задницу… Потому что теперь он – Первый!
…Впрочем, может быть, мне показалось, и соучредители Людоеда никаким боком к ВЛКСМ причастны не были.
«Историческая» встреча состоялась в кабинете покойного Людоеда. Апартаменты, кстати, были на высшем уровне – строго, достойно, солидно. На дальней стене, перед которой стояли стол и трон Людоеда, распростерла крылья птица Феникс. После всего того, что произошло… А если называть вещи своими именами, то после того, как мы отпустили убийцу, эта птичка уже не казалась мне фантастической. Да ведь и дело-то было вовсе не в этом Крушинникове – век, как говорится, воли не видать, – но мне кажется, что этот бывший десантник больше никогда в жизни не возьмет в руки оружие. Дело в том, что мы готовились сейчас совершить преступление: научить наших комсомольцев, как им ненадежнее уличить заказчика… и тут же объявить ему «амнистию» в обмен на какие-то коммерческие уступки… И пока они живы, в их сердцах – безумье… Было до краю противно.
Итак, по окончании дела мы познакомились со своими заказчиками, в смысле – с работодателями. Их было двое – этих славных соратников Людоеда, чистая душа которого трепетала на асфальте, прикинувшись импортной свечкой из навороченного супермаркета. («А розы, – сказал Зеленцов, – меняем каждый день…») Их было двое: господин Безродный и господин Треплов. Я, помнится, подумал еще, что ежели я все-таки прав и у этих «фениксов» действительно комсомольское прошлое, то с фамилией Треплов карьеру в ВЛКСМ, конечно, не сделаешь… не, не сделаешь. Они были очень похожи: оба в хороших костюмах. Оба очкастенькие и брылястенькие. Доброжелательные и настороженные. В ожидании бабок. Костя представил нас друг другу. Произошли рукопожатия и прозвучали неизбитые слова: очень приятно. Сразу после представления Безродный у Кости спросил:
– Ну, вы избавились от ЭТОГО? (И жест очень неопределенный: ну… от ЭТОГО.)
Я чуть было не ответил вместо Кости: конечно, избавились. Проломили голову и сбросили в канал Грибоедова… Но я, разумеется, этого не сказал. А Костя ответил, что, мол, избавились, и никаких причин для беспокойства нет. ЭТОТ добирается в Тверь на электричках…
Нормально, подумал я, нормально… Убийца на свободе, и никаких причин для беспокойства нет.
***– Вы прекрасно сделали свою работу, господа, – сдержанно подвел итог под докладом Купцова Безродный. Треплов кивнул: да, да, хорошо сделали… молодцы.
– Спасибо, – сдержанно отозвался Купцов.
– Особенно убедительны получились видеодокументы. Скажите, реально прижать с такими козырями Митрофана?
Вопрос был обращен к Купцову, но он сделал вид, что не понял этого, промолчал… Ответил Зеленцов:
– Это будет зависеть от…
– Я понял, – перебил его Безродный. Наверное, это означало: твое мнение никого не интересует. – Я понял, – сказал он и повернулся к Петрухину:
– А что скажете вы, Дмитрий Борисыч? Можно его прижать?
Петрухин спросил:
– А что вы имеете в виду под словом «прижать»?
– У нас с ЗАО «Манхэттен», а точнее – с господином Митрофановым возникли… э-э… некоторые финансовые споры… С них-то, собственно, все и началось… Так вот: можно ли, имея на руках такие козыри, заставить господина Митрофанова пересмотреть финансовую политику?
– Почему нет? – ответил Петрухин. – Садиться, а эти материалы – явный приговор, ему не захочется… Так что, если толково подойдете и проявите твердость, то вполне можно его «прижать».
– А вы… – сказал Безродный и посмотрел на Треплова. Треплов кивнул. – А вы бы не взялись за решение этой деликатной задачи? Разумеется, не бесплатно… Условия можно обговорить.
Деньги сами просились в руки, но Петрухин ответил:
– Простите, я вас не понимаю. У вас в штате есть прекрасный специалист, опытный в решении деликатных задач… вот к нему и обратитесь.
Безродный принужденно рассмеялся. Он понял, что Петрухиным движут корпоративные чувства, желание помочь коллеге и сказал:
– Разумеется, эту операцию вы проведете вместе с Константином Матвеевичем. Единой командой, так сказать.
– Нужно обдумать, – сказал Петрухин. Его смущало равнодушное молчание Купцова. Если бы Дмитрий знал, о чем думает партнер, он бы был смущен еще больше.