Украденный кейс сочетал в себе достоинства всех трех вариантов Большого шанса — от него веяло кэшем, чужой тайной, вседозволенностью и, несомненно, вытекающими последствиями.
— О последствиях мы в Шенгене подумаем, — вслух сказал Кирилл, опустил окно и выкинул недокуренную сигарету.
«Сейчас они, конечно, телок еще месят, но через час опомнятся. — Он надавил на педаль газа. — Загранпаспорт, пиджак, заначка с евро — и до Питера. А оттуда в Латвию. За домиком».
— Ибо наличное все непременно быть чем-нибудь должно. Лукреций Кар «О природе вещей», — брякнуло радио. — Банк «Веста». Банковские ячейки. Прайватбанкинг.
— И я о том же, — согласился Кирилл. Получить зарубежную недвижимость и вид на жительство в виде кейса с наличными, украденного у провинциальных бандитов, как раз не выходило за рамки понимания Кириллом природы вещей. Не то чтобы он когда-то читал или слышал о труде Лукреция, просто воровать у бандитов ему было не впервой, да и сложившимся в России принципам передачи собственности это вполне отвечало.
Вместе с крышкой кейса Кирюха приоткрыл дверь в пыльную каморку своих мечтаний, заклинившую оттого, что ею давно никто не пользовался. Пространство, о котором он не то что другим не рассказывал, а даже себе вспоминать не позволял. С одной стороны, такие мечтания были совсем не пацанские, с другой — на них тупо не хватало денег. В том мире был пансионат на Рижском взморье, молодые родители, сосиски и кожаный мяч. С годами пансионат трансформировался в собственный дом, родители — в семью, мяч — в кабриолет. Неизменными оставались только сосиски. И не было Москвы…
— Даже кафе можно прикупить, собственные сосиски жрать, — кивнул своему отражению Кирилл и повернул на Третье кольцо.
Кирилл гнал в левом, семафоря случайно сунувшимся в этот ряд «бомбилам», и подпевал Антонову:
— Море, море — мир безбре-е-е-ежный!
Затрещал прикрепленный к панели мобильник:
— «СеваУно», — обозначилось на дисплее.
— Нет! — крякнул Кирилл. — Пошел ты в жопу. Не сегодня, — и прибавил громкости у Антонова. Мобильник продолжал верещать. Кирилл посмотрел на часы, оценил мерцающие огни Москвы, прикинул, что утром, оно, конечно, легче, чем вечером, а у Севы и переночевать можно, да от него и на Ленинградку выскакивать намного ближе, сбавил скорость и рванул с панели мобильник.
— Алло!
— Ола, Амиго! Кеталь? Кетамин? Кетанов?
— Дебил, сколько тебя учить, не шути такие шутки по телефону?!
— Да ладно, расслабься! Не хочешь увидеться со старым школьным другом?
— Я тебя и так каждую неделю вижу.
— Такого ты точно не ню… не видел. Ну чё, как?
— Ладно. Через час на нашем месте, мне заехать переодеться нужно.
— Согласились. Отбой.
«Как же ты не вовремя», — подумал Кирилл. Лучи подсветки рекламного щита прошли через лобовое стекло и отразились на хромированных замках кейса, создав иллюзию дискобола.
— Или вовремя? — Кирилл улыбнулся и полез за сигаретой. — Только сначала за паспортом…
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ХЭНАНЬ
Вова. Новый Арбат, Ресторан «Купол». Двадцать один час пятнадцать минут
Сижу в «Куполе» на Новом Арбате. Обстановка напряженная. На семерых гостей примерно двенадцать охранников. Хотя я могу ошибаться. На охранников тут похожи все. И официанты, и гардеробщики, и собственно гости. Стоят, сидят, слоняются и постоянно буравят окружающих свинцовым взглядом. Ощущение такое, будто ты в рентгеновской машине, просвеченный до костного мозга. Я даже воды боюсь попросить — вдруг это не метрдотель, а старший группы?
Решаю умирать от жажды, пока не придет Рашпиль. В него-то точно стрелять из-за стакана воды побоятся. Краем глаза отмечаю пару известных чиновников, троих депутатов от КПРФ, еще кого-то из тех, что живут в телевизоре. Интересно, зачем Рашпиль назначил мне встречу именно здесь? Он вроде человек не публичный. Может, уверовал на склоне лет? Название-то вы со ко духовное, практически православное. «Купол»… и вместе с тем, что-то есть от цирка. И в имени, и в атмосфере. А хотя, в Париже есть такая кафешка знаменитая. Там еще с двадцатых годов прошлого века богема тусовалась…
Отмечаю движение у гардероба. Ленивым шагом, будто мусор идут выбрасывать, в зал проходят трое поджарых молодцев, оглядывают столы, персонал. Один возвращается к выходу, двое других остаются подпирать колонны.
Наконец заходит Рашпиль, весьма странно одетый. Лаковые туфли, подобные тем, что носят под смокинг, черные брюки и черный пиджак без лацканов, отделанный желтыми кистями. Что-то подобное я видел на фотографии то ли Мао, то ли барона Унгерна. Весь этот наряд резко контрастирует с простецким лицом Рашпиля.
Здороваемся. Рашпиль садится, отдает свой телефон охраннику, жестом показывает, что мне следует сделать то же самое.
— Слушают? — интересуюсь я.
— Да кто ж их знает, Вова! — Рашпиль лезет во внутренний карман пиджака, достает платок, сморкается. — Может, слушают, а может, и нет. Они же теперь на нанотехнологиях помешаны. Интернет, блоги, сайты, этот… как его? Который у каждого теперь…
— Твиттер, — подсказываю я.
— Во-во. Твитырь. Они теперь в нем и жрут, и срут, и модернизацией занимаются. Зайдешь в этот ваш интернет, а там… ебать. Заводы строятся, космические корабли взлетают, мосты, дороги, машины новые. Террористов стреляют, коррупционеров сажают. Ну, все только на фотографиях, конечно.
— Вы, Алексей Михайлович, какой-то политизированный стали. В курсе дискурса, так сказать.
— Да какой там! — отмахивается он. — Просто люди всякий стыд потеряли, про понятия я даже не говорю. Чиновники, к примеру, оборзели так, что прям бери «калаш» и клади всех поголовно. И главное — каждого есть за что. — Он наклоняется ко мне и говорит шепотом: — Скоро Царь-колокол и стул президента продадут, точно тебе говорю! Если еще не продали.
— Что-то на вас не похоже, — улыбаюсь я, — давно ли вас проблемы вороватых чиновников волнуют?
— Водки принеси, — командует он подскочившему официанту. — Будешь?
Отрицательно верчу головой.
— А, ну да. Ты же у нас эстет. Водку, как простые люди, не пьешь. Весь в отца. Значит водки, двести. Салат с крабами. Краб здесь проверенный, — кивает он в мою сторону, — два.
Официант приседает на корточки, чуть склоняет голову набок и начинает записывать.
— Суп, уха рыбная. Две воды без газа. Вов, что еще?
— Я подумаю.
— У нас исключительный дикий сибас, с легким мильфёй. — Официант мечтательно закатывает глаза.
— Ты можешь так ко мне не наклоняться?! — рявкает на него Рашпиль, официант вскакивает.
— Горячее позже закажем, — с нажимом говорю я, и мальчик отваливает.
— Не, ну что у халдеев за манеры стали, ты мне скажи? Садятся на корты, как чурки, голову тебе чуть ли не на колени кладут, как петушары. Кто их этому учит?
— Это теперь везде так, Алексей Михайлович. Создают интимную зону.
— Чё?
— Ну… обстановку доверия.
— У нас на лагере в Мордовии за такое доверие… Короче, это его путь.
— В смысле? — фраза про «его путь» в лексикон Рашпиля никогда не входила.
— Я чё начал говорить-то? — чешет он затылок.
— Страну продали, Алексей Михайлович. Подбираются к Царь-колоколу.
— В натуре, — соглашается Рашпиль. — Сегодня встречаюсь с одним хуем из мэрии. Знаешь, из таких… сто лет там сидят, уже туалетная бумага в сортире из золотой фольги, наверное. И дорого, и жопу уже не царапает, каменная потому что. Он мне говорит, родственник его где-то в Капотне, имеет мазу на нефтяном заводе. И наехали на этого родственника молодые азерботы. Как-то там его отжимают. Помоги, мол. Я звоню туда ментам, криминалу местному, навожу справки, дело не то чтобы плевое, но разруливаемое. Перезваниваю этому фраеру, говорю, что решу. Встречаемся.
— А он сам, из мэрии, родственнику помочь не может?
— Да хер его знает! Ты же в курсе, какие они там ссыкуны. Все бы чужими руками делать. В общем, описываю ему мазу, называю цену вопроса, триста косарей. Смотрю, он, гнида, затих. Смотрит на меня выжидающе. «В чем, говорю, дело-то? Работаем?» Да, говорит, но есть один нюанс.
— Какой же? — Я отпиваю воды, Рашпиль махом опрокидывает рюмку водки.
— Ты ему, говорит, родственнику моему, объявишь цену в пол-лимона. А мне, обратно, зашлешь триста.
— Чего? — Я подаюсь вперед.
— Вот и я говорю. Ты, говорю, совсем края не видишь? Я тебе объявил триста косых. А ты, сука, мало того что со своего родственника хочешь двести получить, так еще и меня на сотку продавить? Ну, говорит, как хочешь. Есть одни дагестанцы, они готовы за сто пятьдесят решить. Я тебе, по старой дружбе, полтинник накидываю. Типа тендар у меня.
— Чего? — Я подаюсь вперед.
— Вот и я говорю. Ты, говорю, совсем края не видишь? Я тебе объявил триста косых. А ты, сука, мало того что со своего родственника хочешь двести получить, так еще и меня на сотку продавить? Ну, говорит, как хочешь. Есть одни дагестанцы, они готовы за сто пятьдесят решить. Я тебе, по старой дружбе, полтинник накидываю. Типа тендар у меня.
— Тендер? — Я закуриваю. — А они теперь конкурс подрядчиков на все объявляют? И лес валить, и людей?
— Ты понимаешь, каков сучара?! Я так ему и говорю. Ты мне, вору, предлагаешь тебе взятку дать, пидорасина ты конченая? Совсем охуел на старости лет? Баксы зраки застят, людей не разбираешь?
— И чем закончилось столкновение двух миров?
— Отмудохал я его прямо в кабинете. Потом еще маляву пустил по своим, чтобы знали. Но я так чую, что напрасно. Раз он мне такое предложил, значит, не впервой. Говорю тебе, Вова, проебали мы страну. Разнесли Расею по гвоздю, и все. Каждый тащит и продает, что может. Работяга — болт, генерал — танк, поп — крест колокольный, мент — дубину. Ни законов нет, ни понятий. Когда это видано, чтобы чиновник государев с вора в законе откат торговал? Ладно! — Рашпиль махнул еще водки. — Говори, что там у тебя за душой?
Пока рассказываю историю с кейсом, Рашпиль все перебирает крупные каменные четки коричневого цвета, которые он достал из кожаного, сильно затертого временем мешочка, изредка что-то нашептывает себе под нос и кивает головой в такт моей речи. Выслушав, подзывает охранника, бубнит ему в ухо, тот достает блокнот, записывает и отходит.
— Ну, а на черта ты в это ввязался-то, Вова? Работаешь с кем попало, а вдруг они террористы? — выдыхает Рашпиль, когда я заканчиваю.
— Я помогаю людям, а выяснять, кто террорист, — компетенция других органов. Ничего личного, только бизнес. — Допиваю воду, ставлю стакан на стол и кляну себя за этот звонок, предвкушая целый час патетических воровских нотаций. — Вы, Алексей Михайлович, если помочь не можете, так и скажите. Я извинюсь, что отвлек вас от дел.
— Да! — Рашпиль запускает ложку в тарелку с ухой, несколько раз зачерпывает, подносит ко рту, медленно вливает. Задумчиво смотрит вдаль, потом снова черпает. — Да. Истинно так и получается. Пропал народ, и страна пропала. Вот и ты, Вова, туда же свалиться норовишь. А я ведь тебя о-о-от таким еще помню, — Рашпиль показывает мой размер расстоянием между большим и указательным пальцем. — Можно даже сказать, когда ты еще у бати своего с конца не упал, помню. А ты мне «ничего личного» говоришь. С чеченцами работаешь. Тебе что, денег не хватает?
— Не хватает, — честно говорю я, — сто тысяч долларов до миллиона как раз и не хватает.
— А потом что? Когда сотню получишь?
— Потом, — я щелкаю пальцами, — здесь все продам. В Лондоне переоденусь в чистое — в новую квартиру, машину и костюм. Еще чаю выпью. Обязательно выпью чаю. В «Ритце», к примеру. Хоть это и пошло.
— Генка, ну-ка принеси мой блокнот! — Охранник приносит Рашпилю совковый бумажный блокнот, из каких мы в институте шпаргалки рвали. — Вот что я те скажу, Володя. Вот, что я тебе скажу. — Рашпиль укоризненно качает головой и надевает очки в тонкой металлической оправе, отчего становится похожим на ученого кота, и начинает читать, — «Благородный муж (цзюнь-цзы) думает о праведном пути и не думает о пропитании. Он может трудиться в поле и быть голодным».
— Это откуда? — таращу я глаза в недоумении.
— Это, Вова, Конфуций. Был такой китайский мудрец. А вот еще: «Благородный муж знает только долг, низкий человек знает только выгоду». Это в ответ на твое про бизнес. И про личное. Я себе много навыписывал, ты не думай! — Рашпиль грозит мне пальцем.
— А откуда у вас, Алексей Михайлович, такая тяга к конфуцианству вдруг образовалась?
— А ты думаешь, ты один тут умный и борзый, да еще с образованием?
— Нет, не думаю, — грустно ответил я. — Судя по количеству машин стоимостью более восьмидесяти тысяч евро внизу, на парковке, думаю, что не один. А учитывая тот факт, что машины эти не благородных мужей, а здешних блядей и официантов, что-то, Алексей Михайлович, подсказывает мне, что не только не один, а даже и не умный.
— Правда? — недоверчиво косится на меня Рашпиль. — Ну, тогда еще надежда на тебя есть. Знаешь, — наклоняется он ко мне, — надежда исправиться, она всегда есть. Возьми меня — три ходки, две «мокрые», руки в партаках, а душа в заусенцах. А и меня на старости лет взяло так, что не отпускает. Как хороший чифирь.
— Что не отпускает? — судя по внезапной страсти к Конфуцию, Рашпиль на старости лет таки познал волшебный мир химически синтезированных наркотиков.
— Год назад мои влезли в один блудняк с оружием в Гонконге. — Рашпиль вертит головой по сторонам, потом снова наклоняется ко мне. — Туда-сюда, чё-то у них там не задалось, — короче, схлестнулись они с местной братвой. Триадами себя называют. Стали они наших крошить, как капусту. И случись так, что пятеро моих прихватили какого-то деда с бабой и ребенком, с кучей лаве. Вроде как общак их подломили. Заперлись с этими бабками и заложниками в отеле. Китаезы их обложили со всех сторон, но выкуривать испугались, шутка ли — старший их там со своей бабой и дитем.
День сидят, два, три. На четвертый баба китаеза говорит на чистом русском языке: так, мол, и так. Мистер Чен попросил вам сказать, что сегодня самоубьется через остановку дыхания, а после братва его вас всяко замочит. А то, что мистер Чен сам себе ласты завяжет, можете не сомневаться.
Мои, конечно впали в ахуй и стали мне звонить. Прилетел на следующий день. Своим велел в комнате остаться. Сел с этим Ченом и бабой его тереть. В ванной.
Чен вместо «здрасте» берет с полки флакон с духами, разбивает, и вены себе на правой руке взрезает. Вот, говорит, Алиоса, через три часа кровью истеку. А если на левой вскрою, то через два. А потом мои люди зайдут и убьют вас. Хотя я мог бы обменять себя, ребенка и жену на деньги, которые вы украли, и вам бы удалось бежать, я не стану этого делать, чтобы не мешать моим людям исполниться своего Дао.
У денег нет пути и нет сущности, Алиоса. Деньги кончаются, а цзюнь-цзы, узнавший Дао воина, не кончится никогда. Ты, говорит, Алиоса, понимаешь это? В чем твое Дао? Ты же благородный человек. Или ты ищешь выгоду вместо того чтобы искать сердце?
— И что же вы, Алексей Михайлович? — Я пытаюсь понять, не слишком ли большие зрачки у неофита.
— И подумал я, Вовка, — цзюнь-цзы я или шмара помойная? И так мне обидно стало, веришь — нет, что отдал я все бабки, отпустил его жену с ребетенком и сказал: косяки моих людей на мне. Их отпусти, а меня мочи прямо здесь.
А он мне отвечает: вижу, Алиоса, скоро ты на путь Дао встанешь. И смотрит вроде как испытующе. Самому на вид лет сто, а глаза молодого парня. Как у тебя вот. Сказал, потом подул на свою руку, кровь кап-кап — и остановилась. В натуре. Выпьем?
— Ага. — Я автоматически подставляю стопку. Нет, на известные мне наркотики не похоже, слишком четко говорит и глаза нормальные. Чем же его там вставили? Гипноз?
— Ну, потом, конечно, еще много чего было, — продолжает Рашпиль. — Монастыри, чай, осознание Дао, ушу, «утренняя роса оставляет след на листе», «лотос распускается в камне», «дракон ебет черепаху». Ну, — Рашпиль перебрал четки, — с драконом, это я, конечно, маху дал. Ты вот, сам-то, пытался хоть раз в жизни осознать свое Дао?
— Что? — Я от неожиданности глотаю табачный дым. — Дао?
— Дао, — мечтательно тянет Рашпиль, потом оборачивается, — это Лао-цзы придумал. Он вроде старшего смотрящего был при Конфуции.
— По-моему, это весьма спорно.
— Тут и спорить нечего. Возьми, к примеру, вот это: «Дао — это то, что движет вещами, путь его загадочен и непостижим». Но при этом смотри какая еботня интересная выходит, Дао — оно как бы везде и во всем, но сказать, что мы видим Дао как нечто отдельное, нельзя. А я так скажу — Дао это есть Понятие. Почему говорили раньше — живет по понятиям, поступает по понятиям. А что это за понятия и откуда они взялись — никто ведь никогда не выяснял. Однако у каждого слоя населения были свои понятия. Свое Дао. Дао мента, Дао вора, Дао вояк, профессоров, врачей, таксистов. И так далее. Но над всем этим — одно большое Дао. Потому что Понятия, — он поднимает палец вверх, — Понятия, они были раньше нас. И был порядок. И сам порядок был по Понятиям. Сечешь, чего дальше вышло?
— В первом приближении. Судя по тому, куда вы клоните, в середине девяностых с метафизической зоны вышло по УДО сразу несколько злых демонов, которые отняли у всех российских граждан не только понятия, но и сбережения, так?
— Чё-то ты загнался. Не было никаких демонов. Хотя, — Рашпиль обвел зал торжествующим взглядом, — может, и были. А я думаю, просто люди понятия сами смешали, и наступил окончательный пиздец. Вор делит бабки с ментом, врач наркотой барыжит, учитель детей ебет, поп за партию «Единая Россия» подписывает. А простые люди увидели это и поняли, что при коммуняках Ленин был понятием, при Ельцине беспредел был понятием, а сейчас только бабло понятием и осталось. А бабло понятием быть не может. Нету у бабла никакого Дао. Потому как если бабки есть — ты при понятиях, а бабки кончились? А? А Дао никогда не кончается, не может кончиться.