Шейна-Шейндл
Да, Мендл, забыла тебе написать, что ко мне опять ломятся — спрашивают про твою книжку из того «Лехо дойди». Оно им, язви их, полюбилось! Не так сама книжка, как это самое «Лехо дойди». И не так «Лехо дойди», как то, что это все бесплатно. На бесплатное всегда много желающих. На что тебе понадобился весь этот тарарам — не понимаю. Если уж тебе удалось один-единственный раз создать что-то дельное, такое, что народ с руками отрывает, почему бы тебе на этом тоже что-нибудь не заработать, не обглодать, так сказать, косточку? Вдруг ни с того ни с сего он у нас заделался благодетелем и жертвователем, решил проявить щедрость. Что за заносчивость такая? И почему все даром? «Даром, — говорит мама, — ничего не получишь, кроме весенней лихоманки да сглаза…»
(№ 176, 13.08.1913)
32. Менахем-Мендл из Варшавы — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Письмо восемнадцатое Пер. Н. Гольден
Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!
Прежде всего, уведомляю тебя, что я, слава Тебе, Господи, нахожусь в добром здравии и мире. Господь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые, спасительные и утешительные вести, как и обо всем Израиле, — аминь!
Затем, дорогая моя супруга, да будет тебе известно, что я ничего не имею против того, что между балканскими братьями заключен мир. Мир — это одна из трех вещей, на которых стоит весь свет[372], и если бы меня спросили, и если бы это от меня зависело, все народы на всем свете должны были бы жить в мире и согласии. А когда придет Мессия, так оно и будет, с Божьей помощью… Я лишь против того, что мир был подписан в Бухаресте, столице того самого государства, которое называется Румыния. Не знаю, как ты, но, когда при мне упоминают само имя Румынии, я весь закипаю! Ведь это глупо, честное слово, — есть достаточно стран, в которых нашим братьям-евреям живется несладко. Но досада все же не так велика. Ладно, там им хотя бы открыто говорят: «Вы евреи — и видали мы вас в гробу!» Румыния же — своего рода андригун: на первый взгляд и хорошая, и милая, и добрая, и ведет себя по-человечески, но чтоб ей, этой Румынии я имею в виду, было так хорошо, как она обходится с нами! На бумаге евреи имеют там все права наравне с прочими народами, ни каплей меньше. Но чуть что, им говорят, что они — «чужаки», а для «чужаков» действуют уже совсем другие законы. С другой стороны, большого греха со стороны Румынии в этом нет. В чем же ее, Румынии я имею в виду, вина, что мы в ней все-таки чужие? Мы и сами, если угодно, слегка в этом виноваты. Поскольку, если бы наши праотцы, выходя из Египта, поселились бы в земле Румынской, а не в земле Ханаанской, то в Румынии мы бы не были «чужаками»… С другой стороны, возникает вопрос, коли так, ведь все народы во всех государствах могут сказать, что мы «чужаки»? Так они, видишь ли, так и говорят! Конечно, говорят они это по-разному. Те, что погрубее, говорят это грубо, поленом по башке… Те, что поделикатнее, говорят деликатно, замаскированно, едва догадаешься, что они имеют в виду…
Короче говоря, как бы там ни было, а мир — это мир, дай Бог, чтобы длился он долго и чтобы, не приведи Господь, не возникла новая распря и новая заваруха и братья бы вновь не схватили друг друга за глотки, аминь… Теперь остается лишь один вопрос: что же станет с турком? Послушается ли он Энвер-бея[373], младотурецкого заправилу, который держится непоколебимо и говорит, что не отдаст Адринополя и будет защищать его до последнего солдата? Или же турок последует моему плану, моим указаниям и отдаст Адринополь по-хорошему? Я прямо вне себя, когда вижу со стороны, как кто-то блуждает, кто-то тонет, а я ничем помочь не могу! Я рассчитываю, однако, что в конце концов турок и сам поймет, что к чему. Турок, понимаешь ли, купец, а купец носом чует то, что другие видят глазами. Нужно быть полнейшим ослом, чтобы не понимать, что теперь, когда славяне снова дружат и снова разводят нежности между собой, — это для турка смерти подобно. Нет, меня ни за что не убедить в том, что турок сам себе враг и не желает видеть, как сам себя без ножа режет тем, что не отдает Адринополь. Вот тебе доказательство: ходят слухи, что турок уже задается вопросом, что было бы, к примеру, если бы он уступил Адринополь? Он не говорит об этом, то есть о том, что уступает. Не дай Бог! Ему лишь, дескать, интересно знать, сколько бы ему за подобное дело отстегнули? На языке купцов это называется «прощупывать» или же «закидывать удочку»…
Короче говоря, все там распутается, уладится, наведут, с Божьей помощью, порядок, так что действительно будет мир на свете, хотя бы на время, и тогда перестанут устраивать шумиху вокруг всякой ерунды, так что можно будет посвятить себя своим собственным интересам, которые и важнее, и ближе. Вот возьми, например, Анголу. Анголой называется страна, в которой, как я тебе как-то раз писал, нам предлагают поселиться[374]. Теперь это уже не секрет. Лопнул волдырь. Кто проговорился и выдал секрет — не скажу, но дело это хорошее. Нравится оно мне. Ангола находится у португальцев. То есть находиться-то — находится она в Африке, но принадлежать — принадлежит Португалии. Страна эта страшно велика, даже, боюсь, слишком велика, и изобильна, со всяческими благами, о которых я тебе уже писал, — прямо-таки страна, текущая молоком и медом. Но что с того? Она ведь дика, безлюдна и пустынна. Ее нужно заселять, а некому. Когда ее заселят, только тогда станет она раем, а для евреев — своего рода Землей Израиля. Ты, верно, спросишь, а как нам досталась эта страна? Надо бы мне тебе в точности разъяснить, как все произошло.
Была себе страна, как и все пустынные страны в дикой Африке, пришли португальцы из Португалии и прибрали ее. Но так как Португалия — это маленькое королевствишко, меньше нашей губернии, нет у нее, с позволения сказать, ни людей, ни денег, то Ангола лежала себе и ждала. Но надо было так случиться — как будто предначертано! — что жители той страны, португальцы из Португалии то есть, узнали, что есть на свете еврейский народ, который болтается, скитается, блуждает да таскается по миру уже пару тысяч лет и нигде не может найти пристанища… Теперь они пронюхали, что живет в Лондоне некий еврей, которого зовут Зангвил. Он, этот самый Зангвил, я должен тебе его представить, — наполовину писатель, наполовину купец, прямо как я, так в чем разница? Есть небольшое различие — я пишу по-еврейски, а он пишет по-английски. Зарабатывает он, между прочим, побольше моего, поскольку английский — это тебе не еврейский. Что ты сравниваешь? Глупенькая! Ему платят построчно! А как же еще ему платить? Разумеется, ему платят монету за строку! Сколько строк, столько и монет. Недурное дельце, а ты как думала? Ладно, я не о том… Короче, прознали они, что этот самый Зангвил, о котором идет речь, является предводителем территористов[375] и что он разъезжает по всему свету и ищет территорию, то есть такую, так сказать, страну, в которой еврей мог бы поселиться, стать хозяином собственного куска земли и не бояться, как бы его назавтра не выдворили… Узнавши об этом, они, португальцы из Португалии то есть, отправили маклеров к этому самому Зангвилу, чтобы те с ним увиделись. Зангвил пригласил их войти. Войдя, усевшись, закурив папиросу, говорят они ему, так, мол, и так: «Мы, — говорят они, — португальцы из страны Португалии. Наши прапрапрадеды с вами не слишком хорошо обращались. Это было, — говорят они, — конечно, не вчера, прошла добрая пара столетий, но обошлись они с вами очень, очень нехорошо!.. Но не столько, — говорят они, — виноваты в этом мы сами, сколько наши близкие соседи, испанцы из Испании. Это они надоумили наших прапрапрадедов, чтобы те вас изгнали из-за веры в Бога Израиля…» И так далее, разговоров, вероятно, на полчаса. Однако Зангвил тоже ведь не из десяти батленов[376], он тут же догадался, чем пахнет, и обратился к ним с такими словами: «Э, глупости! Речи нет о том, что было когда-то! Мы об этом уже, — говорит он, — давно позабыли! Еврей по природе своей не мстителен и не злопамятен. Написано у нас, — говорит он, — в Торе: не мсти и не храни злобы[377], нельзя желать никому отомстить, а если бы мы хотели отомстить всем, кто сделал нам зло, тэ-тэ-тэ — нам бы пришлось только и делать, что мстить! Ведь кто только этим не занимался? Вот, например, возьмите, — говорит он, — немцев или там французов — ведь совершенно, кажется, приличные люди! — а как они с нами обошлись, не нынче будет помянуто?.. Или же, — говорит он, — возьмите-таки, да простится мне, наше собственное английское государство: мало, что ли, нас тут преследовали, подвергали гонениям и чего только не делали? Ерунда, — говорит он, — все забыто. У еврея короткая память… Но что с того, — говорит он, — вы ведь, надо полагать, по делу пришли, а мы говорим не пойми о чем! Расскажите, господа, вкратце, чего вы хотите?..»
Короче говоря, так-сяк, колебались они, колебались, туда-сюда, наконец выдавили из себя: «Дело, — говорят они, — пане Зангвил, такое. Вы, по слухам, ищете землю для ваших нескольких миллионов евреев, бедолаг, которые об стенку головой бьются, не имеют ни на что день прожить, ни уголка, где голову приклонить, а у нас, — говорят они, — есть земля, она называется Анголой. Находится она в Африке. Большая, — говорят они, — вот такая! — намного больше вашей Земли Израиля! По сравнению с Анголой вашу Землю Израиля и не заметишь! Может, — говорят они, — мы могли бы с вами заключить сделку?..» Но Зангвил, однако, не дурак, из наших, понимаешь ли: прикидывается дурачком, холоден, как лед, бороду поглаживает[378] и задает им такой вопрос: «То есть, к примеру, скажем, что за сделку?» Говорят они: «Господин хороший! Что же вам тут непонятно? Наши гроши, ваш товар, у нас — земля без людей, у вас — люди без земли[379], вот тебе горшок, вот тебе и ложка! Мы вам предлагаем, — говорят они, — не территорию, а находку, такая попадается раз в сто лет. Это случай, — говорят они, — и вы должны им воспользоваться. Мы отдаем ее вам по сходной цене, дешево, дешевле не бывает, почти даром!..» Это, само собой, было Зангвилу словно бальзам на душу. О чем тут говорить? Он рад, он в восхищении, но показывать, что он доволен, не спешит. Настоящий купец! Начинает прикидываться. Он, дескать, премного благодарен им за предложение, за территорию, но территорий у него, дескать, достаточно, территории — тоже мне забота! Чтоб у него, дескать, таких забот с чем другим не было!.. Мало, что ли, территорий на свете? Возьмите, дескать, Америку… Перебивают они его: «Э! Что вы сравниваете, — говорят они, — Африку с Америкой! Как свинье до коня! То Америка, — говорят они, — а то Африка, страна, текущая молоком и медом! Вы и сами не знаете, — говорят они, — что за редкость эта самая Ангола! Мы, — говорят они, — вам бы ее не отдали за все золото в мире. Но так как наши прапрапрадеды…» Перебивает он их, Зангвил то есть, и говорит: «Ваших прапрапрадедов оставьте в покое. Пусть они, — говорит он, — покоятся себе в раю! В том раю, что они заслужили пред Богом, ведь они это делали, — говорит он, — во имя небес, во имя Господа поджаривали нас на горячих сковородках. И во имя Господа, — говорит он, — вырезали у нас заживо ремни из спины… Ну да это все пустяки! Кто об этом говорит? Я ведь вам сказал, что еврей по природе своей не мстителен и не злопамятен. У еврея короткая память. Что было, то было. Сейчас мы говорим о бизнесе. А бизнес, — говорит он, — есть бизнес. Играем в „шестьдесят шесть“[380] в открытую. Бог вам помог приобрести страну, которая называется Анголой. Я вас не спрашиваю, каким образом — по наследству ли, разбоем ли, — это не мой бизнес. Я знаю лишь, — говорит он, — что ваша держава застряла где-то аж в самой Африке, а вы, с позволения сказать, слегка обеднели, нет у вас ни денег, ни людей, чтобы заселить эту Анголу. Итак, вы желаете, чтобы мы, евреи то есть, приехали и заселили вашу страну. Так, мне кажется, я вас понял?» Видят они, что имеют дело не с мальчишкой. Отвечают они ему: «Чтобы нам настолько же повезло, насколько вы мудры! Однако что вы скажете нам на наше предложение?» Он снова берется за бороду, Зангвил то есть, и обращается к ним: «Что значит „что“? Что я могу вам, — говорит он, — на это ответить? Из этого дела, пожалуй, может выйти толк. Но нам надобно с вами обговорить все условия и еще раз условия! Во-первых, — говорит он, — человек должен видеть, что покупает. Мы прежде должны взглянуть, что за вид у вашей Анголы, где она расположена и чего стоит. Кот в мешке нам не годится. Так в торговле не делается. Далее, вам, извините, придется выдать нам, — говорит он, — бумагу, подписанную и заверенную, что мы являемся там полноправными хозяевами и в рот вам смотреть не должны…» Они спохватываются: «Что значит хозяевами? Хозяева хозяевам рознь. Помещиками будете!..» Говорит он, Зангвил то есть: «Помещиками не помещиками, но распоряжаться мы там будем, как у себя дома. Мы не будем платить вам никаких больших налогов, — говорит он, — не будем отдавать в вашу армию никаких солдат, у нас будут свои собственные солдаты, мы будем говорить на своем языке, открывать собственные школы, хедеры, бесмедреши, в общем, — говорит он, — мы создадим там своего рода Землю Израиля. Усвоили? Отныне, — говорит он, — страна не будет числиться за вами, а за эту землю мы вам заплатим, но, понятное дело, не сразу — у кого нынче столько денег? — а понемногу, когда устроимся то есть, и чтоб мне, — говорит он, — было так хорошо с вами вместе, какое хорошее дело у вас тогда выйдет! Ведь земля, что ей залеживаться? Она пролежит до тех пор, пока ее у вас кто-нибудь не уведет из-под носа, например ваши соседи, французы или же наши англичане в клетчатых штанах…»
Короче, заткнул он их за пояс: Зангвил, он такой, когда захочет — может! Затем созвал на собрание, у себя же в Лондоне[381], самых главных территористов: Ротшильда из Лондона, Шиффа из Америки, Бродского из Егупца, Тейтеля[382]из Саратова, Яцкана из Варшавы и Шриро из Баку, — и было решено, что прежде всего следует послать людей поглядеть на эту страну. Поехали, поглядели и привезли самые лучшие известия, а именно что страна эта в десять раз больше Земли Израиля и что даже если в нее въедут все евреи со всего света, то их все равно видно не будет. Как во всякой большой стране, есть в ней всякие почвы. Есть почва худая, годная лишь, чтобы горе на ней сеять, а есть почва — чистое золото, все само растет. И места там есть всякие: есть места райские, а есть такие, к которым лучше не подходить. Но кто ж меня заставит лезть туда, где нехорошо, когда я могу пойти туда, где хорошо? Теперь осталось лишь выработать контракт с Португальским королевством. Если оно пойдет на все наши условия, то хорошо, а нет — как ему будет угодно. Но о «нет» и речи быть не может, поскольку что же Португалия будет делать с такой большой страной и где же еще на всем белом свете она раздобудет такой народ, как наши евреи?.. Для этого дела в Берлине недавно снова собрали самых главных территористов и выбрали трех делегатов, которые едут в Португалию для выработки контракта, а тем временем созовут еще большее собрание территористов со всего света. Неизвестно, где и когда оно будет, но я, надо полагать, узнаю первым, поскольку я обязан это знать — я разработал, видишь ли, целый проект, как следует заселять новую страну Анголу. Этот проект займет более двадцати листов бумаги, мне ведь еще надо переписать его набело… И поскольку времени у меня нет, буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем подробно. А пока дай Бог счастья, удачи и успеха. Будь здорова, поцелуй детей, чтоб они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всей родне, каждому по отдельности, с наилучшими пожеланиями.
От меня, твоего супруга
Менахем-Мендла
(№ 178, 15.08.1913)
33. Шейна-Шейндл из Касриловки — своему мужу Менахем-Мендлу в Варшаву. Письмо пятнадцатое Пер. В. Дымшиц
Моему дорогому супругу, мудрому, именитому наставнику нашему господину Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава Богу, пребываем в добром здравии. Дай Бог, чтобы вести от тебя к нам были не хуже.
Во-вторых, пишу тебе, дорогой мой супруг о том, что меня постиг из-за тебя стыд-позор, на улицу не выйти. Молодые умники прохода не дают. «Что случилось, — спрашивают они, — с вашим мужем, что он вдруг обернулся манголом?..»
Они имеют в виду ту землю, которую ты выковырял черт-те где, Манголу[383] эту, и устраиваешь в ней свой проект. Они — синисты[384], и они недовольны, почему, дескать, ты не держишься за Землю Израиля, ведь Земля Израиля — лучше. Земля Израиля, дескать, наша, а Мангола находится черт его знает где! И ты, дескать, им портишь все дело. Они решили было дать тебе с собой письмо в Вену, поскольку в Вене будет синистский гонгрес, а ты все равно едешь в Вену на этот гонгрес; они бы, может, сами послали туда человека, но это денег стоит, а денег у них нет, а так если они пошлют тебя, то и дело сделают, и сэкономят, — как говорит мама: «Вот тебе горшок, вот тебе и ложка…» Но поскольку ты, дескать, «выкрестился», чтоб их самих выкрестило всех до единого, и заделался манголом, они остались теперь без хазана. И правда, на что она тебе, Мендл, Мангола эта? Я — простая баба и в таких вещах, в отличие от тебя, не разбираюсь. Но сдается мне, что мама говорит то же самое: «Свое — не чужое, а чужое — не свое…» Но чем тут, с позволения сказать, поможет мое письмо, коли ты вбил себе в голову эту дурь! Что тебе ни скажи, все — звук пустой! Ты же уже все решил! Ты был в этой Манголе? Видел ее? Что ж ты тогда ее расхваливаешь? Слушаешь небось то, что тебе рассказывают маклеры? А что знает маклер? Маклер хочет заработать — лишь бы дело сделать, а дальнейшее его не касается. Может быть, ты надумал дуриком заманить туда меня с детьми и с мамой, чтоб она была здорова? Сразу тебе говорю, дорогой мой супруг, выкинь это из головы. Никуда я не поеду, лучше уж в могилу, чем в Манголу. Пусть сперва поедут туда все твои богачи, которых ты перечислил в своем письме. Если они, с Божьей помощью, добравшись до места, поселившись там и немного пообжившись, напишут нам о том, что там все хорошо и прекрасно и все вокруг готово, вот только тогда мы, пожалуй, задумаемся: ехать нам или не ехать? Только тогда! Твои богачи сидят себе в достатке и в почете, в роскоши и в неге: этот в Егупце, тот в Варшаве, еще один в Баку, а нам они предлагают ехать из России ко всем чертям, — как говорит мама: «Хорошо чужими руками жар загребать» и «Хорошо учиться стрижке на чужой бороде…» Только я боюсь, как бы из твоей Манголы, так же как и из их Земли Израиля, не вышло то, что выходит из всех твоих бредней: этот свет останется этим светом, то есть богачи, чтоб их нелегкая взяла, будут здравствовать в Егупце, а мы здесь, в Касриловке, будем мучиться, как и прежде мучились, тесниться да толкаться, давить друг друга, пока не задохнемся, да еще и подражать при этом как обезьяны всему, что есть в Егупце. Не только моды и разговоры на русском — во всем они теперь подражают Егупцу. Можно сказать почти наверняка, что нет такой вещи в Егупце, чтобы точно такой же не было бы у нас в Касриловке, — как говорит мама: «В Писании сказано, что в бутылочке, то и в стаканчике…» За это мы должны быть премного благодарны нашему новому богачу Шлойме-Велвелу-шарлатану, это о нем я тебе давеча писала в связи с неприятностями, которые у него были из-за попугая, которого ему прислал пристав, он, этот Шлойме-Велвел то есть, каждую неделю ездит в Егупец и там уж насмотрелся на всякие дива да чудеса. А так как деньги у него водятся и так как он — шарлатан, привозит он каждый раз оттуда новые штуки, кабы я их еще двадцать лет не видела, я бы, сдается мне, по ним бы тоже не стосковалась, как и до сих пор не тосковала. Например, однажды он, Шлойме-Велвел то есть, надумал привезти такую вещь, которая сама собой поет всякие напевы величайших во всем свете хазанов[385]. Когда стоишь в стороне, кажется, что ты в синагоге, что хазан поет, а певчие подпевают. А как подойдешь поближе, видишь, что это просто черт знает что такое, какой-то ящик, тьфу на него! О фердепьяне[386] и речи нет. Фердепьян он давно привез, еще перед тем железным шкафом, который десять мужиков не могли сдвинуть с места. Фердепьян он привез для доченек, барышень, которые пляшут себе свободно с парнями на всех свадьбах[387]. Одна уже, слава Богу, доплясалась, язви ее! Она сбежала с одним парнем, сынком Доди Межеричкера, а тот еще почище будет, чем Шлойме-Велвел-шарлатан. Ей бы и так поставили с ним хупу как надо — в добрый час, чтоб ей не дожить до доброго часа. Так на что, скажи на милость, ей понадобилось сбегать, коль скоро она могла устроить свадьбу по-хорошему? «Свадьба, — говорит мама, — не банкротство и не погром, чтоб от нее сбегать…» А объяснение этому ни более ни менее такое: так красивей. В книжонках сказано: сперва сбегают, потом возвращаются и играют свадьбу… Злые языки говорят, что все это дело, побег то есть, было не более как представление, он бы к ней, к той дочке Додиной то есть, так или иначе бы посватался. Но коль скоро приключилось, говорят, с ними несчастье и надо было играть свадьбу как можно скорее, потому что боялись, как бы город не узнал, что к чему, так выдумали этот тарарам… Но Касриловка не тот город, который даст себя одурачить. Все очень хорошо помнят, когда была хупа; так теперь, говорит мама, посмотрим, Бог даст, когда будет обрезание… Теперь вот какую новинку этот Шлойме-Велвел удумал, послушай только, что за шарлатан!