от меня, твоего супруга
Менахем-Мендла
Главное забыл. В дополнение к моему нынешнему плану для Бейлиса мне не дает покоя еще один план. Поскольку Бейлис — человек простой и без связей, в Америке еще ни разу не бывал, я мог бы, понимаешь ли, поехать с ним. Он будет выступать перед публикой, рассказывать обо всех тех злоключениях, которые ему пришлось претерпеть, а я буду его… его… там это, на их американском наречии, называется «менижер»[543]. С другой стороны, а ежели редакция не захочет меня отпустить? Но с чего бы ей не захотеть? Плохо ей, что ли, будет, если я стану писать прямо с места событий, как там его, Бейлиса то есть, принимали, и что он сказал, и что ему сказали, и что я сказал…
Вышеподписавшийся
(№ 246, 10.11.1913)
Приложение Переписка Менахем-Мендла с Шолом-Алейхемом (1900–1904)
46. Что делать? Пер. Н. Гольден
Менахем-Мендл из Егупца — Шолом-Алейхему
Мир дорогому другу, учителю и наставнику Шолом-Алейхему, да сияет светоч его!
Прежде всего, уведомляю Вас, что я, слава Богу, пребываю в добром здравии, благополучии и мире. Дай Бог и впредь получать друг о друге только добрые и утешительные вести. Аминь!
Затем, знайте, что я Ваш преданный друг: поверьте, я Вам желаю столько всяческих благ, что мне хватило бы и половины! Вы, верно, спросите: За что? — За Ваши фельетоны. Честное слово, Вы мне доставили ими столько удовольствия, что, ежели бы я был знаком с Вами, расцеловал бы! То есть знать-то я Вас знаю, но не имею дерзости подойти и сказать: «Вот он я, Менахем-Мендл». Поэтому я рассудил, что лучше написать Вам обо всем в письме, поскольку мне нужно многое Вам сказать. Но только прежде я Вас кое о чем спрошу, дабы Вы мне разъяснили, а то сам я никак не разберусь: положим, в том, что Вы меня знаете, нет ничего удивительного. Вы почти каждый день вот уже несколько лет видите, как я кручусь около биржи. Удивительно! Всякий раз, Вас встречая, я полагаю, что я Вас вижу, а Вы меня — нет, а в итоге оказывается, что Вы меня видите насквозь. Видно, очки все-таки — волшебное средство… Но это все мелочи. Вот что меня действительно удивляет: откуда Вы прознали о ней, о моей благочестивой супруге то есть, госпоже Шейне-Шейндл, да продлятся дни ее? Откуда Вам известно, что делается у нас в Касриловке, и кто Вам рассказал о моей теще и ее поучениях? Однако не в этом суть моего к Вам письма. Мне бы обсудить с Вами одно неотложное дело. Я хочу, понимаете ли, с Вами посоветоваться. Скажите, дорогой Шолом — Алейхем:
Что делать???
Описывать Вам мое нынешнее положение — ни к чему. Вы и сами отлично знаете, что тут, в Егупце, делать мне уже нечего. Пропали, слава Тебе, Господи, все мои заработки. Вдобавок к нынешним «золотым» делам у меня еще стащили небольшую опись домов, имений и лесов, которую я хранил вместе с талесом и тфилн, и остался я, как говорится, ни с чем. К тому же жизнь мне подбросила новое несчастье, литвака из Демеевки[544], да сотрется имя его и память о нем. Посмотришь на него — кажется, человек порядочный, из Литвы, происхождения, по его словам, самого почтенного, говорит спокойно, немногословен, всякий раз поминает имя Божье: «Бог даст», «с Божьей помощью», «по милости Всевышнего»… Познакомился я с этим самым литваком, по обыкновению, у Семадени, разговорились: «дом, домишко, именьице», — короче, ударили по рукам, и я передал ему пару делишек, из тех, вокруг которых сам верчусь уже больше полугода, а также ввел его в пару знакомых домов, в которых я всегда считался своим человеком, а он, этот «демеевский литвак», да сотрется имя его, обещал мне златые горы, дескать, все, что мы, даст Бог, заработаем, разделим, с Божьей помощью, пополам. Это будет, по милости Всевышнего, хорошо для нас обоих, потому что он, дескать, не из маклеров. Бог послал ему этот кусок хлеба, и ему приятно, что, дескать, рядом с ним кто-нибудь другой тоже заработает себе на хлеб. С Божьей помощью, по милости Всевышнего!.. Пару недель он все водил меня за нос своими сладкими речами, своими «с Божьей помощью» да «милостью Всевышнего». Затем я потерял его из виду, а когда нашел, то спросил: «Что слышно насчет наших дел?» Отвечает он мне вновь с именем Божьим и с «милостями Всевышнего», что ничего-то из этих дел не выйдет, что все это прошлогодний снег. «Давайте, — говорит он, — какое-нибудь свеженькое дельце, если оно у вас имеется и если на то будет милость Всевышнего…» Короче, что я буду Вам тут рассказывать: выхожу я однажды в город и узнаю, что мое дело уже обделали! И чьими же руками? «Демеевского литвака», да сотрется имя его, который отхватил на нем, как поговаривают, несколько тысяч рублей!.. Как это? Как же так? Когда? И где в это время был я? И что все это значит? Я мчусь в Демеевку к этому моему компаньону, принимаюсь его выспрашивать, туда-сюда, а он говорит: «А мне почем знать. Проехали! На что мне теперь это дело? Кто компаньон? Я что, вчера родился, что ли? Что, я без вас не знаю, как дела делаются? Подавайте-ка сюда лучше, — говорит он, — что-нибудь, с Божьей помощью, свеженькое…» Я бросаюсь к покупателю — меня не впускают. Бегу к продавцу, поднимаю крик — выгоняют вон. В чем дело? Короче, узнаю, что «демеевский литвак», да сотрется имя его, наговорил на меня и там, и там, наплел каждому, распустил такие сплетни, что мне теперь людям на глаза страшно показаться. В общем, бегу к раввину, пусть он нас рассудит[545] — как решит, так и сделаю! А мне говорят, напрасные хлопоты: этого литвака уже не раз таскали к раввину, обращались к третейскому суду, стыдили, а сколько раз он получал по физиономии — все как мертвому припарки! Короче, кричи «хай ве-каем»[546] — кончено дело! Ой, горе мне: первое же дело, затеянное в Егупце, — и я уже не у дел!..
Первые несколько дней я чуть с ума не сошел: только и мыслей было, что пойти на Днепр да утопиться. Но я подумал: кого я этим накажу? Опять же, только потому, что в Егупце на Демеевке есть литвак, на все руки мастер, да сотрется имя его, моя жена должна, упаси Господи, остаться вдовой, а дети — сиротами? Нет, такое не подобает отцу семейства! И я, как видите, остался жить себе на беду и муку смертную. Караул, что делать? Что делать? Вы ведь понимаете, что вернуться теперь домой «с одним кнутовищем» для меня хуже смерти. Как же я покажусь в Касриловке? Посему я решил бросить коммерцию и приняться за какое-нибудь новое занятие или же ремесло.
Вы, конечно, меня спросите, что я умею? Я и сам не знаю. Вот вкратце вся моя бигрифия[547]: до свадьбы я в хедере учил Гемору и поским[548] во всех подробностях. Сдается мне, что раввином в маленьком местечке я бы определенно мог стать, а шойхетом — и подавно. Уже здесь выучили меня читать и писать на идише[549], по-русски и по-немецки, а также счету до дробей включительно; кажется, из меня бы мог выйти хороший меламед, учитель[550] или же писарь. О коммерции речи нет, в этом деле я, не сглазить бы, разбираюсь. Я прошел, как Вам известно, все семь кругов ада: торговал в Одессе «Лондоном», здесь, в Егупце, начал с якнегоза и «бумажек», а закончил сахаром, имениями, лесами, заводиками и т. д. и т. п. Кажется мне, что я мог бы, с Божьей помощью, заполучить хорошую должность где-нибудь в конторе, или на железной дороге, или сам не знаю где. Теперь, я считаю, что, поскольку язык у меня хорошо подвешен и с людьми я разговаривать, слава Богу, умею, я бы мог, сдается мне, сгодиться в качестве представителя, или, как это нынче называется, комивожёра[551]: покупать, продавать, крутиться, вертеться. Или вероятно, мог бы стать агентом, который штрафует[552] людей от смерти. Говорят, у агентов дела идут неплохо. Еще я забыл сказать, что у меня красивый голос и я неплохо молюсь у омуда; знающие люди, меня послушав, сказали, что ежели бы я понимал ноты, то мог бы стать хорошим певцом: может, из меня бы вышел хазан или вовсе кантор в хоральной синагоге?[553] А может, мне стоит быть писателем, сочинителем? Как видите, рука у меня набита, и святой язык я знаю очень даже хорошо. Когда-то, еще мальчишкой, я несколько раз посылал корреспонденции в «Гацфиру» и «Гамелиц»[554] — и куда только еще я их не посылал? По правде говоря, мои корреспонденции нигде не печатали, сам не знаю почему. Но ничего, главное, что я — и это могу. А о жаргоне[555] вообще речи нет, на нем я пишу превосходно. Большое дело! Кто же не умеет писать на жаргоне, на «ивре-тайч»?[556]
А может, мне и вовсе прикинуться сионистом? Ведь сионисты нынче в большой моде! Я уже прочел пару сионистских книжек и знаю, кто такие Макс Нордау, доктор Герцль, доктор Мандельштам[557]. Я бы им, ей-богу, пригодился, разговаривал бы, ездил, трудился, все что угодно — лишь бы рублик заработать!..
Первые несколько дней я чуть с ума не сошел: только и мыслей было, что пойти на Днепр да утопиться. Но я подумал: кого я этим накажу? Опять же, только потому, что в Егупце на Демеевке есть литвак, на все руки мастер, да сотрется имя его, моя жена должна, упаси Господи, остаться вдовой, а дети — сиротами? Нет, такое не подобает отцу семейства! И я, как видите, остался жить себе на беду и муку смертную. Караул, что делать? Что делать? Вы ведь понимаете, что вернуться теперь домой «с одним кнутовищем» для меня хуже смерти. Как же я покажусь в Касриловке? Посему я решил бросить коммерцию и приняться за какое-нибудь новое занятие или же ремесло.
Вы, конечно, меня спросите, что я умею? Я и сам не знаю. Вот вкратце вся моя бигрифия[547]: до свадьбы я в хедере учил Гемору и поским[548] во всех подробностях. Сдается мне, что раввином в маленьком местечке я бы определенно мог стать, а шойхетом — и подавно. Уже здесь выучили меня читать и писать на идише[549], по-русски и по-немецки, а также счету до дробей включительно; кажется, из меня бы мог выйти хороший меламед, учитель[550] или же писарь. О коммерции речи нет, в этом деле я, не сглазить бы, разбираюсь. Я прошел, как Вам известно, все семь кругов ада: торговал в Одессе «Лондоном», здесь, в Егупце, начал с якнегоза и «бумажек», а закончил сахаром, имениями, лесами, заводиками и т. д. и т. п. Кажется мне, что я мог бы, с Божьей помощью, заполучить хорошую должность где-нибудь в конторе, или на железной дороге, или сам не знаю где. Теперь, я считаю, что, поскольку язык у меня хорошо подвешен и с людьми я разговаривать, слава Богу, умею, я бы мог, сдается мне, сгодиться в качестве представителя, или, как это нынче называется, комивожёра[551]: покупать, продавать, крутиться, вертеться. Или вероятно, мог бы стать агентом, который штрафует[552] людей от смерти. Говорят, у агентов дела идут неплохо. Еще я забыл сказать, что у меня красивый голос и я неплохо молюсь у омуда; знающие люди, меня послушав, сказали, что ежели бы я понимал ноты, то мог бы стать хорошим певцом: может, из меня бы вышел хазан или вовсе кантор в хоральной синагоге?[553] А может, мне стоит быть писателем, сочинителем? Как видите, рука у меня набита, и святой язык я знаю очень даже хорошо. Когда-то, еще мальчишкой, я несколько раз посылал корреспонденции в «Гацфиру» и «Гамелиц»[554] — и куда только еще я их не посылал? По правде говоря, мои корреспонденции нигде не печатали, сам не знаю почему. Но ничего, главное, что я — и это могу. А о жаргоне[555] вообще речи нет, на нем я пишу превосходно. Большое дело! Кто же не умеет писать на жаргоне, на «ивре-тайч»?[556]
А может, мне и вовсе прикинуться сионистом? Ведь сионисты нынче в большой моде! Я уже прочел пару сионистских книжек и знаю, кто такие Макс Нордау, доктор Герцль, доктор Мандельштам[557]. Я бы им, ей-богу, пригодился, разговаривал бы, ездил, трудился, все что угодно — лишь бы рублик заработать!..
В общем, из моих слов Вы можете видеть, что я, слава Богу, как говорится, на все руки мастер. Одна беда — не везет! Хоть бы чуточку удачи! Словом, дорогой мой, прошу Вас как настоящего верного друга, чтобы Вы сжалились надо мной и тотчас же ответили письмом: что делать? К какой могиле припасть?[558] За какое занятие взяться? Поверьте, я Вас послушаюсь, как отца родного, сделаю все, что велите, — буду землю рыть, камни таскать; как говорится, тонущий — схватится и за острие меча. Век Вашей доброты не забуду!
Ваш преданный друг
Менахем-Мендл
Главное забыл. Не обижайтесь, что я шлю Вам свое письмо без марки. Забыл сказать, что нынче, не про Вас будь сказано, я сильно стеснен в средствах. Буквально, как говорится, ни гроша за душой. Можно сказать, понимаете ли, что уже третий день во рту маковой росинки не было… Но ничего, Бог — отец наш, не даст пропасть…
Вышеподписавшийся
Шолом-Алейхем — Менахем-Мендлу в Егупец
Дорогому другу, учителю и наставнику Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Письмо я Ваше получил и отвечаю незамедлительно, как Вы и просили, на все Ваши вопросы по порядку. Среди всех «профессий» или «занятий», что Вы мне перечислили, я не вижу ни одного, за которое Вы могли бы взяться. Объясняю подробно. Полагаю, что ни раввином, ни шойхетом Вам не стать, поскольку Вы, видите ли, уже вкусили от Древа Познания, заглядывали в «посторонние книги»[559], выучились писать, да и в свете бывали — такое не подобает «духовному лицу»… Кроме того, Вам потребовалось бы измениться, сбросить с себя прежнего Менахем-Мендла и натянуть новое обличие, нечто вроде маски, но, сколько я Вас знаю, Вы — человек честный и на такое неспособны. Так же пришлось бы Вам поступить, решись Вы прикинуться меламедом, потому что меламед у нас не может стать настоящим меламедом, покуда не будет выглядеть как «духовное лицо»[560]. А ежели он выглядит иначе, то такой меламед уже называется «учителем», но и учителем Вам не стать, поскольку теперешние учителя не учат — они «дают уроки». Это значит, что каждый день они заходят к ученику, глядят на часы и идут дальше. Кроме того, учитель должен быть в некотором роде интриганом, иначе говоря, он должен знать, как себя вести с нанимателем, чтобы тот выгнал других учителей, потому что в противном случае другие учителя выгонят его самого, — насколько я понимаю, такая работа не по Вам…
Никакой должности я для Вас не вижу по двум причинам: во-первых, нынче нет никаких свободных должностей, множество бывших хозяев, заводчиков, банкиров теперь и сами бы не отказались от хорошей должности; во-вторых, полагаю, что во время всей Вашей суеты с «Лондоном» и якнегозом Вы получили не опыт, а, прошу прощения, шиш с маслом — разве только приобрели «понимание» биржи, обзавелись «суждением» о курсах акций и узнали, что такое «гос» и «бес». Грешно, ей-богу, что за эти несколько лет Вы не подались в сапожники — научились бы на худой конец сапоги тачать…
Быть представителем или коммивояжером Вам тоже не с руки, поскольку для этого надо все время ходить разодетым как жених, щеголять усами, крахмальной манишкой, золотыми пуговицами и сигарой в зубах, одним словом, тут нужно быть птицей особого полета…
Ну, в агенты Вы определенно не годитесь. Агент обязан быть устроен как граммофон, то есть ему необходимо уметь говорить, и говорить до тех пор, пока он и стену не убедит застраховаться…
В пении я мало что смыслю и ни одной мелодии не понимаю, поэтому по поводу хазанута[561] ничего Вам сказать не могу. Разве что знаю одну еврейскую пословицу: «Все хазаны — болваны» — поди догадайся, то ли хазаны — болваны потому, что они хазаны, то ли болваны — хазаны потому, что они болваны?..
«Сочинительство» могло бы и впрямь стать для Вас неплохим выходом из положения, но не знаю, стоит ли оно того: «сочинения» у нас продаются «на вес», ежели продавать их через книгоношу; а ежели Вы желаете сами, без книгоноши, распространять свое сочинение, Вам придется взять на себя труд ходить с ним от дома к дому. Словом, писательство — это лишь оправдание для тех, кто ходит по миру с протянутой рукой… Писать на жаргоне — тут Вы, вероятно, правы — дело нехитрое: одна беда, наши «аристократы» на жаргоне не читают, а простой люд и местечковые бабенки с девицами предпочитают «романы», и чтоб непременно в четырех частях с «эпилогом», а на титульном листе обязательно должно значиться «Шайкевич» или «Блойштейн»[562] — а иначе какой же это роман?..
Сионизм — совсем не то, на чем зарабатывают деньги: сионизм — это лишь идея, мысль, а не заработок; сионист должен давать деньги, а сионист, желающий со своего сионизма получать деньги, это уже не сионист.
Итак, несмотря ни на что, остается все тот же вопрос: что делать? Ведь жить человеку как-то надо, а еврей — тоже, вообще-то говоря, человек (хоть далеко не все и не везде согласятся с этой точкой зрения). Долго я размышлял, ломал голову, но в конце концов придумал, что Вам посоветовать, и сдается мне, что этот мой совет — наилучший: прислушайтесь к нему, станьте шадхеном![563] Вы наверняка спросите: каким еще шадхеном? Должен Вам разъяснить, почему я считаю сватовство занятием более почтенным, нежели другие еврейские занятия, и почему я полагаю, что это занятие для Вас в самый раз, лучше не придумаешь. Сватовство — это такая штука, которая никогда не выйдет из моды; парни и девицы — такого рода товар, на который всегда сыщется покупатель. У жениха должна быть невеста, а у невесты должен быть жених — так установлено от сотворения мира. Всякий, имеющий сыновей, не говоря уж о дочерях (а дочери имеют скверную природу — они вырастают!), должен в конце концов обратиться к шадхену. К примеру, придите к человеку и скажите ему: «Реб Енкл, идите, прошу прощения, домой, вас там ожидает раввин, шойхет, хазан, учитель, агент, сочинитель», он Вам тут же ответит: «Ничего, подождет…» Но пойди кто-нибудь к этому же самому реб Енклу (если у него есть дочери старше восемнадцати лет) и скажи ему, что его ожидает шадхен, его как подбросит: «Сию минуту, уже бегу!..» А увидев Вас у себя дома, он окажет Вам радушный прием (пускай в душе он Вас терпеть не может), и Вы будете у него желанным гостем. Почему так? — тут не место это выяснять. Но спросите человека, у которого дочери старше восемнадцати лет, и он Вам скажет, прав я или нет (у меня таких дочерей пока нет — даю Вам честное слово!).