– Уехала Валентина? – спросил Юрка. – Та-ак! Значит, ясно: оставила она тебе денег, и ты хочешь со мной расплатиться. Честность люблю. За тобой рубль двадцать – брал на кино – и семь гривен за эскимо; итого рубль девяносто, для ровного счёта два.
– Юрка, – возразил я, – никакого эскимо я не ел. Это вы с теми размалёванными девчонками ели, а я прямо пошёл в темноте и сел на место.
– Ну вот! – поморщился Юрка. – Я купил на всех шесть штук. Я сидел с краю. Одно взял себе, остальные пять вам передал. Очень хорошо помню: как раз Фредди Крюгер вспарывал своей пятернёй очередную школьницу, все орут, гогочут, а я сую вам мороженое. Да ты, поди, может, увлёкся – не заметил, как и проскочило?
– Нет, Юрка, я не увлёкся, и ничего никуда не проскакивало. Я тебе семь гривен отдам. Но, наверное, или ты врёшь, или его в темноте кто-нибудь от
меня зажулил!
– Конечно, отдай! – похвалил Юрка. – Вы ели, а я за вас страдать должен?! Да ты помнишь, как Фредди Крюгер вспарывал деваху?
– Помню.
– А помнишь, как только он пятерню в тело засунул, улыбнулся широко и радостно – так что всех аж мурашки пробрали?
– И это помню.
– Ну, вот видишь! Сам всё помнишь, а говоришь: не ел. Нехорошо, брат! Денег тебе Валентина много ли оставила? Небось, пожадничала?
– Зачем «пожадничала»! Полтораста рублей оставила, – ответил я и,
тотчас же спохватившись, объяснил: – Это на целый месяц оставила. Ты думал – на неделю? А тут ещё на керосин, за бельё прачке, за интернет.
– Ну и дурак! – добродушно сказал Юрка. – Этакие деньги да чтобы проесть начисто!
Он удивлённо посмотрел на меня и рассмеялся.
– А сколько же надо? – недоверчиво, но с любопытством спросил я, потому что меня и самого уже занимала мысль: «Нельзя ли из оставленных денег сколько-нибудь выгадать?»
– А сколько?.. Подай-ка мне калькулятор. Я тебе сейчас, как бухгалтер… точно насчитаю! Полкило хлеба на день – раз – это, значит, тридцать раз. Чай есть. Кило сахару на месяц – обопьёшься. Вот крупа, картошка – пустяки дело! Ну, тут масло, мясо. Молоко на два дня кружку. Итого пятьдесят семь рублей, копейки сбросим. Ну, ладно, ладно! Не хмурься. Кладу тебе конфет, печенья. Значит, шестьдесят три, керосин – два… Прачке сколько? Десять? Вот они куда идут, денежки! Интернет, само собой. Девочек заказать не желаешь? Нет? А то я знаю где. Ну ладно, ладно. Итого… Итого – живи, как банкир, – семьдесят пять целковых!.. А остальные? Ты, друг, купил бы ударную установку у Витьки Чеснокова. А то что это такое – барабанщик хардроковой группы, а собственной установки не имеешь. На школьной, как попрошайка, выстукиваешь. Пусти-и-ите, пожалуйста, Христа ради… Тьфу ты! – сплюнул он прямо на пол. – Ни мастерства, ни драйва. А это японская «Ямаха», сила! Хоть с утра до ночи барабань – знаешь каким профи станешь! Джон Бонэм от зависти руки на себя наложит. Витька и возьмёт недорого. Хочешь, пойдём сейчас и посмотрим?
– Нет, Юрка! – испугался я. – Я лучше не сейчас, а потом… Я ещё подумаю.
И сразу же вспомнился мне отец-Прометей из моих снов с его пожеланием осваивать Ритм, причём единственно правильный. Я даже имел неосторожность проболтаться про Прометея Юрке.
– Прометей… – не то задумчиво, не то испуганно повторил он, изменившись отчего-то в лице. – Бывают же такие глюки… Ну подумай! – торопливо согласился Юрка. – На то и голова, чтобы думать. Два-то рубля давай… Эх, брат, у тебя всё пятёрками, а у меня нет сдачи… Ну, потерплю, ладно! А после обеда я забегу снова. Разменяешь и отдашь.
Мне вовсе не хотелось, чтобы Юрка забегал ко мне снова, и я предложил ему спуститься вниз, до магазина вместе. Но Юрка ловко поправил свою украшенную черепушками бандану и нетерпеливо замотал головой:
– И не проси. Некогда! Сижу, долблю. Бафомет, Валаам, Самаэль… Некрономикон – не трамвай. Чуть не дотянул – и пошёл в разнос, чуть перетянул – ещё что-нибудь похуже. То ли ваше дело – христиане, блин!
Он презрительно скривил губы, небрежно приложил руку к виску и ушёл.
Через минуту в окно я видел, как толстый и седой дворник наш, дядя Николай, со всех ног мчится за Юркой, безуспешно пытаясь огреть его длинной метлой по шее.
– Папа! – попросил как-то я. – Спой ещё какую-нибудь рок-н-ролльную песню.
– Хорошо, – сказал он. – Положи вёсла.
– Папа! – сказал я, когда последний отзвук его голоса тихо замер над прекрасной рекой Истрой. – Это хорошая песня, но ведь это же не рок-н-ролльная.
Он нахмурился:
– Как не рок-н-ролльная? Ну, вот: ночь, двое одиноких людей бредут впотьмах. Жизнь кажется прожитой зря, на сердце печаль, смысл утерян. И вдруг – подобная молнии встреча двух пар глаз! Всё в ней – и надежда, и радость обновления, и вера в новую счастливую жизнь. Как не рок-н-ролльная? Очень даже рок-н-ролльная! О чём же ещё, как не об этом поётся в рок-песнях?
«Отец был хороший, – подумал я. – Он носил высокие сапоги, серую рубашку, он сам колол дрова, ел за обедом гречневую кашу и даже зимой
распахивал окно, когда мимо нашего дома с песнями проходила Красная Армия».
Но как же, однако, всё случилось? Вот соседи говорят, что «довела любовь», а хмельной водопроводчик Микешкин – тот, что всегда дарит ребятишкам подсолнухи и «Сникерсы», однажды остановился у нашего окошка, возле которого сидела Валентина, растянул гармошку и на весь двор заорал с кавказским акцентом песню о том, как одни чёрные глаза «изгубили» одного хорошего молодца.
Быстро вскочила тогда Валентина. Гневно плюнула, отошла от окна, меня отдёрнула прочь и, скривя губы, пробормотала:
– Тоже… певец! Пьянчужка. Я вот пожалуюсь на него управдому.
Однако жаловаться управдому на Микешкина было бесполезно. Во-первых, жаловались на него уже сто раз. Во-вторых, пьяный он никого не задевал, а только вопил песни. А в-третьих, в нашем доме жильцы часто без разбора валили и в раковины и в уборные всякий мусор, из-за чего было много скандалов. А Микешкин всегда безропотно ходил, чинил и чистил, в то время как всякий другой водопроводчик давно бы на его месте плюнул.
«Любовь! – думал я. – Но ведь любви и кругом нашего дома немало. Вот напротив, возле шахты метро, тусуются блатари, и у них, может быть, тоже есть какая-нибудь красивая. А вон в общежитии живут хачики, и у них, наверное, есть тоже. Однако же от любви ихней винтовки не ржавеют, самолёты с неба не падают, а всё идёт своим чередом, как надо».
Оттого ли, что я долго лежал и думал, оттого ли, что я объелся колбасы и селёдки, у меня заболела голова и пересохли губы. И на этот раз я уже сам обрадовался, когда звякнул звонок и ко мне ввалился Юрка.
В одну минуту мы вылетели на улицу. Дальше всё пошло колесом. В этот же день я купил у монтёра Витьки Чеснокова за семьдесят пять рублей оказавшуюся изрядно поношенной ударную установку «Ямаха». И в этот же день к вечеру на Пушкинской площади Юрка подвёл меня к трём задумчивым молодцам-готам, которые терпеливо рассматривали рекламную витрину кино.