– Какую ещё коробочку? – встревожился дядя. – У меня, кажется, никакой коробочки… Ах, цветок бездумный и безмозглый! – спохватился дядя. – Это
она у меня… одну важную вещь вытянула! А я-то искал, искал, перерыл всю комнату! Хитра, хитра! Себе на уме. Своя игра, свои замыслы. Дальние прицелы. Я, конечно, понимаю: повороты судьбы, преклонные годы… Но ты когда увидишь её у нас в комнате, то гони в шею.
– Нет, дядя, – отказался я. – Я её не буду гнать в шею. Я её и сам-то боюсь. То она меня зовёт Сигизмундом, то Ромуальдом, а чуть что – замахивается палкой. Вы лучше ей сами скажите. Да вон она возле клумбы цветы нюхает! Хотите, я вам её сейчас кликну?
– Постой! Постой! – остановил меня дядя. – Я лучше потом… Она на всякое способна… Ты теперь расскажи, что ты у Славки делал.
Я рассказал дяде, как провёл время у Славки, как он подарил мне барабанщика-сигналиста, и пожалел, что через три дня Славку отец увезёт к матери.
Дядя вдруг разволновался. Он встал, обнял меня и погладил по голове.
– Ты хороший мальчик, – похвалил меня дядя. – С первой же минуты, как только я тебя увидел, я сразу понял: «Вот хороший, умный мальчик. Талантливый барабанщик. И я постараюсь сделать из него настоящего музыканта». Ге! Теперь я вижу, что я в тебе не ошибся. Да, не ошибся. Скоро уже мы поедем в Одессу. Начальник хардроковой школы – мой друг. Заведующий барабанного отделения – тоже. Там тебе будет хорошо. Да, хорошо. Конечно, многое… то есть, гм… кое-что тебе кажется сейчас не совсем понятным, но всё, что я делаю, это только во имя… и вообще для блага… Помнишь, как у Некрасова: «Вырастешь, Саша, узнаешь…»
– Дядя, – задумчиво спросил я, – а вы не алхимик?
– Тсс… – приложив палец к губам и хитро подмигнув мне, тихо ответил дядя. – Об этом пока не будем… ни слова!
Дядя стал ласков и добр. Он дал мне пятнадцать рублей, чтобы я их, на что хочу, истратил. Похлопал по правому плечу, потом по левому, легонько ткнул кулаком в бок и, сославшись на неотложные дела, тотчас же ушёл, бормоча на ходу:
– Подожди, Яков! Подожди, могучий старик! Силы уже изрядно покинули тебя, но молодёжь ещё походит по твоей скрипучей пояснице своими горячими стопами. Молодёжь нас не покинет. Она у нас замечательная.
– Мальчик, пойди-ка сюда!
Я обернулся. Почти рядом, на углу, возле рычага, который управляет огнями светофора, стоял милиционер и рукой в белой перчатке подзывал меня к себе.
«8-900-555-48-64!» – подумал я. И вздрогнул болезненно резко, как будто кто-то из прохожих приложил горячий окурок к моей открытой шее.
Первым движением моим была попытка бежать. Но подошвы как бы влипли в горячий асфальт, и, зашатавшись, я ухватился за блестящие поручни перед витриной магазина.
«Нет, – с ужасом подумал я, – бежать поздно! Вот она и расплата!»
– Мальчик! – повторил милиционер. – Что же ты стал? Подходи быстрее.
Тогда медленно и прямо, глядя ему в глаза, я подошёл.
– Да, – сказал я голосом, в котором звучало глубокое человеческое горе. – Да! Я вас слушаю!..
– Мальчик, – сказал милиционер, – будь добр, перейди улицу и нажми у ворот кнопку звонка к дворнику. Мне надо на минутку отлучиться, а я не могу.
Он повторил это ещё раз, и только тогда я его понял.
Я не помню, как перешёл улицу, надавил кнопку и тихо пошёл было своей дорогой, но почувствовал, что идти не могу, и круто свернул в первую попавшуюся подворотню.
Крупные слёзы катились по моим горячим щекам, горло вздрагивало, и я крепко держался за водосточную трубу.
– Так будь же всё проклято! – гневно вскричал я и ударил носком по серой каменной стене. – Будь ты проклята, – бормотал я, – такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик, как заяц, как серая трусливая мышь! Я не хочу так! Я хочу жить, как живут все. Как живёт Славка, который может спокойно надавливать на все кнопки, отвечать на все вопросы и глядеть людям в глаза прямо и открыто, а не шарахаться и чуть не падать на землю от каждого их неожиданного слова или движения.
Так стоял я, вздрагивая; слёзы катились, падали на осыпанные извёсткой сандалии, и мне становилось легче.
Кто-то тронул меня за руку.
– Мальчик, – участливо спросила меня молодая незнакомая женщина, – ты о чём плачешь? Тебя обидели?
– Нет, – вытирая слёзы, ответил я, – я сам себя обидел.
Она улыбнулась и взяла меня за руку:
– Но разве может человек сам себя обидеть? Ты, может быть, ушибся, разбился?
Я замотал головой, сквозь слёзы улыбнулся, пожал ей руку и выскочил на улицу.
Спустившись по откосу, я пролез через дыру забора и увидал, как дядя вместе с проклятым стариком Яковым сидели у нас в саду и оживлённо о чём-то разговаривали.
Я скользнул за кусты и боком, боком, вокруг холма с развалинами беседки, вышел к крылечку и прокрался наверх.
Вот я и у себя в комнате. Схватил графин, глотнул из горлышка. Поперхнулся. Зажав полотенцем рот, тихонько откашлялся. Осмотрелся.
Что-то подтолкнуло заглянуть меня в соседнюю комнату, где жили дядя с Яковом.
Очевидно, старик Яков только что принимал душ. Полотенце было сырое – не просохло. На подоконнике валялась куча окурков – Яков, когда не притворялся больным, курил без перерыва. На кровати лежали дядина кепка и мятая газета. Вот и всё! Нет, не всё. Из-под подушки торчал кончик портфеля. Я глянул в окно. Через листву черёмухи я видел, что оба друга всё ещё разговаривают. Я открыл портфель.
Салфетка, рубашка, два галстука, помазок, бритва, и – ох ты! – красные женские подвязки. Наверняка этот извращенец Яков втайне носил их. Картонная коробочка из-под кофе. Внутри что-то брякает. (Что я делаю? А, ладно!) Раскрыл: орден Трудового Знамени, орден Красной Звезды, значок МОПР, значок с надписью «Я знаю, как похудеть!», иголка, катушка ниток, пузырёк с валерьяновыми каплями. Ещё носки, носки… А это?
И я осторожно вытащил из уголка портфеля чёрный браунинг.
Тихий вопль вырвался у меня из груди. Это был как раз тот самый браунинг, который принадлежал мужу Валентины и лежал во взломанном мною ящике. Ну да!.. Вот она, выщербленная рукоятка. Выдвинул обойму. Так и есть: шесть патронов и одного нет.
Я положил браунинг в портфель, закрыл, застегнул и сунул под подушку.
«Что же делать? А что делается сейчас дома? Плевать там, конечно, на сломанный замок, на проданную горжетку! Горько и плохо, должно быть, пришлось молодому Валентининому мужу. Могут выругать и простить человека за потерянный документ. Без лишних слов вычтут потерянные деньги. Но никогда не простят и не забудут человеку, что он не смог сберечь боевое оружие! Оно не продаётся и не покупается. Его нельзя сработать поддельным, как документ, или даже фальшивым, как деньги. Оно всегда суровое, грозное и настоящее».
Кошкой отпрыгнул я к террасе и бесшумно повернул ключ, потому что по лестнице кто-то поднимался. Но это был не Яков и не дядя – они всё ещё сидели в саду.
– Дядя, – сказал я, – посмотрите на компас. В какой стороне отсюда Одесса?
– Дядя, – сказал я, – посмотрите на компас. В какой стороне отсюда Одесса?
– Моряк! Лаперузо! Дитя капитана Гранта! – похвалил меня дядя, очевидно довольный тем, что я приобрёл себе полезное уму и сердцу развлечение в виде компаса. – Вон в той стороне Одесса. Сегодня мы проводим старика Якова на пристань к пароходу: он едет в Чернигов к своей больной бабушке, а тем временем я отвезу тебя в Одессу.
Это было что-то новое. Но я не показал виду и молча кивнул головой.
– Ты должен быть терпелив, – сказал дядя. – Терпение – свойство музыканта. Помню, играли мы как-то в одном гей-клубе… Впрочем, расскажу потом. Ты где бегал? Почему лоб мокрый?
– Домой торопился, – объяснил я. – Думал, как бы не опоздать к обеду.
– Нас сегодня старик Яков угощает, – сообщил дядя. – Не правда ли, добряк, ты сегодня тряхнёшь бумажником в честь гонорара за новый шедевральный диск? Представляешь, Сергей, издан новый альбом Майлза Дэвиса, и все партии контрабаса на нём исполнил наш коллега. Ты подожди минутку, а мы зайдём в комнату. Там он найдёт свои многочисленные хрустящие купюры, и тогда двинем к ресторану.
Я проводил их взглядом, сел на скамью и, поглядывая на компас, принялся чертить на песке страны света, представляя себя их покорителем, рок-звездой, осчастливившей их своим милостивым визитом.
– Сергей! – закричал дядя. – Не видел ли ты здесь старуху?
– А она, дядечка, на заднем дворике голубей кормит. Вот, слышите, как она их зовёт? «Абракадабра, Абракадабра»!
– «Абракадабра! – хрипло зарычал дядя. – Я вот ей покажу «Абракадабра»!
Старик Яков, белый и трясущийся, лишь безмолвно сжимал до синевы свои оказавшиеся вдруг необычайно могучими кулаки.
Голуби с шумом взметнулись на крышу, а старуха, видел я сквозь заросли кустарника, с беспокойством глянула на подскочивших к ней мужчин.
Дальше я слышал только отдельные крики. Иногда в проёмы между веток появлялись перекошенные лица участников свары. Слышались возгласы:
– Так это вы против нас, получается! – негодовал дядя. – Против своих же! Готовите объяснение в случае неудачи?! Дешёвыми трюками промышляете!
– Для своих друзей, – невнятно бормотала старуха, – для хороших людей…
Меры предосторожности. Для вашей же пользы. Ай-ай!.. Что он на меня так смотрит?
Старик Яков, по всей видимости, вышел из себя и попытался отобрать у неё что-то силой.
– Да ласково же, ласково! – восклицал обеспокоено дядя.
Но, видимо, было уже поздно. Старуха взмахнула своей лакированной палкой, и старика Якова не стало видно.
– О, чёрт подери! – в отчаянии воздел руки к небу дядя, глядя куда-то себе под ноги. – Вседержательница! Госпожа! Мы так ничего не выполним. Мы провалим задание. Что сейчас прикажите мне делать? Я его даже в карман не смогу положить! Он был не прав, он погорячился. Верните его в изначально заданную форму.
К компании присоединился вышедший из дома карлик. Вместе с дядей он принялся уговаривать старуху вернуть Якова в исходное состояние. Уговоры, наконец, увенчались успехом. Покидая с высоко поднятой головой место ристалища, старуха ещё раз взмахнула лакированной палкой и жалкий, трясущийся старик Яков вновь появился в проёмах кустарника. На старуху он больше не кидался.
До отплытия черниговского парохода времени оставалось уже немного. И тогда, охрипшие, обозлённые, испуганные, дядя и Яков пошли одеваться.
Старик Яков переменил взмокшую рубаху. С удивлением глядел я на его могучие плечи: у него было волосатое загорелое туловище, и, как железные шары, перекатывались и играли под кожей мускулы.
«Да, этот кривоногий дуб ещё пошумит, – подумал я. – А ведь когда он оденется, согнётся, закашляет и схватится за сердце, ну как не подумать, что
это и правда только болезненный беззубый старикашка!»
На речной вокзал мы пришли рано. Только ещё объявили посадку, и до отхода оставался час. Старик Яков быстро прошёл в каюту и больше не выходил оттуда ни разу.
Мы с дядей бродили по палубе, и я чувствовал, что дядя чем-то встревожен. Он то и дело оставлял меня одного, под видом того, что ему нужно то в умывальник, то в буфет, то в киоск, то к старику Якову.
Наконец он вернулся чем-то обрадованный и протянул мне пригоршню белых черешен.
– Ба! – удивлённо воскликнул он. – Посмотри-ка! А вот идёт твой друг Славка!
– Разве тебе ехать в эту сторону? – бросаясь к Славке, спросил я.
– Я же тебе говорил, что вверх, – ответил Славка – Ну-ка, посмотри, вода течёт откуда?.. А ты куда? До Чернигова?
– Нет, Славка! Мы только провожаем одного знакомого.
– Жаль! А то вдвоём прокатились бы весело. У отца в каюте миелофон… сильный… далеко мысли читает.
– Глядите, – остановил нас дядя. – Вон на воде какая комедия!
Крохотный, сердитый пароходишко, чёрный от дыма, отчаянно колотил по воде колёсами и тянул за собой огромную, груженную лесом баржу.
Тут я заметил, что мы остановились как раз перед окошком той каюты, что занимал старик Яков, и сейчас оттуда, сквозь щель меж занавесок, выглядывали его противные выпученные глаза.
«Сидишь, сыч, а свету боишься», – подумал я и потащил Славку на другое место.
– Так не забудь зайти за плейером, – напомнил он. – Отец вернётся завтра обязательно.
– Ладно, зайду! Прощай, Славка! Будь счастлив!
– И ты тоже! Эй, папа! Я здесь! – крикнул он и бросился к отцу, который с миелофоном в руках вышел на палубу и оглядывался по сторонам, словно решая, у кого бы почитать мысли.
Раньше, до ареста, у моего отца был наган, и я уже знал, что каждое оружие имеет свой единственный номер и, где бы оно ни оказалось, по этому номеру всегда разыщут его владельца.
Утром я вытряхнул печенье из фанерной коробки, натолкал газетной бумаги, положил туда браунинг, завернул коробку, туго перевязал бечёвкой и украдкой от дяди вышел на улицу.
Тут я спросил у прохожего, где здесь в Киеве «стол находок».
В Москве из такого «стола» Валентина получила однажды позабытый в такси лифчик.
«Киев, – думал я, – город тоже большой, следовательно, и тут люди теряют всякого добра немало».
Мне объяснили дорогу.
Я рассчитывал, что, зайдя в этот «стол находок», я суну в окошечко свёрток. «Вот, – скажу, – посмотрите, что-то там нашёл, а мне некогда». И сейчас же удалюсь прочь. Пусть они как там хотят, так и разбираются.
Но первое, что мне не понравилось, – это то, что «стол» оказался при управлении милиции.
Поколебавшись, я всё же вошёл. Дежурный указал мне номер комнаты. Никакого окошечка там не было.
Позади широкого барьера сидел человек в милицейской форме, а на столе перед ним лежали разные бумаги и тут же блестящий смартфон огромных размеров.
В очереди передо мной стояли двое.
– Итак, – спрашивал милиционер востроносого и рыжеусого человека, – ваше имя – Павло Фёдоров Павлюченко. Адрес: Большая Красноармейская, сорок. Означенный смартфон производственного объединения «Полёт мысли», город Воскресенск Московской области, номер такой-то, с многочисленными функциями, обнаружен вами у ворот пивной лавки номер сорок шесть. Так ли я записал?
– Так точно, – ответил рыжеусый. – Я как был вчера выпивши, то, значит, зашёл сегодня, чтобы опять… этого самого…
– Это к факту не относится, – перебил его милиционер. – Получайте квиток и расписывайтесь.
– Это я распишусь – отчего же! Гляжу я… Мать честная! Лежит он, красавец… сияет. Я человек честный, мне чужого не надо. Кабы ещё с гарнитурой, а то один. Дай, думаю, отнесу! Может, и потерял её свой же брат, труженик.
– Один! – сурово заметил милиционер. – Кабы и с гарнитурой, всё равно снесть надо. Этакое глупое у вас разумение… Подходи следующий.
– Я человек честный, – пряча квитанцию, бормотал рыжеусый. – Мне что с гарнитурой, что в чехле из крокодиловой кожи… и то снёс бы. Мне ведь самому телефон только для разговоров нужен, а все эти прибамбасы, радио да игры, ни к чему. Ну а зачем они?..
Пошатываясь, он пошёл к выходу, а вслед за ним проскользнул и я.
«Нет, – думал я, – если из-за одного смартфона тут столько расспросов, то с моей находкой скоро мне не отвертеться».
Опечаленный вернулся я домой и засунул браунинг на прежнее место. Надо было придумать что-то другое.
– Не приезжал отец! – сказала она. – И то три раза из правительства звонили да два из Политбюро… Ну вот, слышите? Опять звонят. – И, отодвинув шипящую сковородку, она вперевалку пошла к телефону.