Он приехал, конечно, без цветов, и вид у него был усталый и замученный.
— О! — воскликнул он с порога. — Я не ошибся, приглашая тебя на этот проект, молодец, моя школа! Выжала из однокомнатной квартиры все, что только возможно! И с фантазией… Этот зеленый цвет на первый взгляд шокирует, но на самом деле — это класс! Поздравляю себя с удачной идеей! Ты меня не посрамишь!
— Миклашевич, у тебя усталый вид, ты есть хочешь?
— Да нет, я так устал, что хочу уже только добраться до дому. Давай паспорт, я завтра позвоню, пока, детка!
И он ушел.
* * *Утром, часов в девять, позвонила Лерка. Голос у нее был трагический.
— Олеська, свинюга, совсем меня забыла, а я, между прочим, глубоко травмирована!
— А сама чего не звонишь? И чем это ты травмирована?
— Курицей.
— У тебя что ли птичий грипп?
— Слава богу, нет, но я сломала палец на ноге.
— Господи, как тебя угораздило? — огорчилась я. — Играла в футбол мороженой курицей?
— Почти, — всхлипнула она. — Я от боли сознание потеряла.
— Но как это случилось?
— Помнишь Розу?
— Какую?
— Ну, барона, Гришкиного друга детства?
— Такое не забывается! При чем тут он? А главное, при чем тут курица?
— Ты не очень спешишь?
— Да нет, а что, рассказ будет долгим?
— Да! Представляешь, Олеська, Роза пригласил нас в гости, у него дом за городом, шикарный, между прочим. Ну мы приехали. Сад у них такой клевый и все так приятно, зелено, трава такая свежая, я как дура малолетняя обрадовалась. Там еще пес чудесный, забыла какой породы, но такой миляга, мы с ним сразу подружились, он мне в зубах мячик припер, чтобы я с ним играла. Я и стала играть, я подбрасываю, он ловит, я подбрасываю, он ловит и мне опять приносит, а тут вдруг его кто-то позвал, он мячик бросил и побежал к дому, а я хотела мячик ногой подкинуть, как размахнусь и… думала умру на фиг, такая боль. Там в траве курица фарфоровая здоровенная стояла. Траву не выкосили, вот я ее и не заметила, эту окаянную курицу.
— Господи, Лерка, мне даже нехорошо стало, как я представила себе… Ужас! Зачем там эта курица?
— Хрен ее знает, для красоты. У Розиной жены, видишь ли особое пристрастие к курицам… У них в бассейне кафель бледно-зелененький, а как декор — курочки с цыплятками, и полотенца с курочками, представляешь, гадость какая.
— Она что, птичница в прошлом?
— Да кто ее знает, но я ее возненавидела! Это ж надо выдумать — куры в траве…
— Идея довольно безвкусная, но не оригинальная.
Ну я тоже видала гномов, зайцев ставят, но там они не прячутся в траве, а тут на этот еврокитч русская безалаберность наложилась, и в результате — тяжелая травма.
— Ну хоть курица-то разбилась?
— Хренушки! Ничего ей не сделалось! Зато Роза так ругался, так орал!
— На тебя?
— На меня-то за что? На женушку свою! Меня они с Гришкой сразу уложили в машину, отвезли в больницу, мне там рентген сделали, сказали, что у меня еще и ноготь сойдет… А вот Гришка как резаный на меня орал…
— Это он с перепугу и от сочувствия.
— Да знаю я…
— А какая жена у Розы?
— Дура, куроманка!
— Куроманка? Хороший термин. Ну, а как она выглядит?
— А тебе зачем?
— Просто любопытно.
— Ну как тебе сказать, собственно, она никакая… Усредненная, я бы сказала, среднеевропейская. Блондинка, под пятьдесят, ухоженная, Роза верит, что она идеал хозяйки…
— Ну после твоей травмы вряд ли, у идеальной хозяйки траву бы выкосили.
— Я ж говорю… Больше я к ним не поеду, хватит с меня.
— Сама виновата, чего вздумала с собакой носиться? Сидела бы чинно-благородно, как полагается сорокалетней женщине…
— Ага, посидишь там, я чуть с тоски не сдохла. Она из себя светскую даму строит, а я, сама знаешь, как это люблю… И потом все светские новости у нее, по-моему, из журнала «Семь дней». Думаю, он изменяет ей на каждом шагу, и правильно делает, между прочим. Такие бабы созданы, чтобы им изменяли.
— Добрая ты, Лерка, истинная христианка! — засмеялась я. — Ну забыла она траву выкосить вокруг курочки, а ты уж ее во всех смертных грехах винишь.
— Понимаешь, мне Роза очень нравится… — тихо призналась Лерка. — Такой обаятельный мужик…
— Господи, Лерка, что я слышу, а как же Гришка?
— При чем тут Гришка? Я ж не в том смысле! Если хочешь знать, я вот что придумала — надо мне как-нибудь тебя с ним познакомить. Вдруг у вас что-то получится…
— Не было печали, черти накачали! Зачем мне нужны женатые Розы? Лерка, а хочешь, я тебя удивлю?
— Есть чем?
— Не то слово!
— Олеська, миленькая, садись-ка в машину и подваливай ко мне. Меня надо навещать, я раненая…
Ага, как у Чехова: «Я человек болезненный, ревматический, я человек раненый…» А вообще неплохая мысль. Тебе чего-нибудь привезти?
— Мороженого, Олеська, знаешь мое любимое с шоколадной стружкой.
— Может, еще будут пожелания?
— Олесечка, пожалуйста, намекни, что за новости у тебя!
— Еще чего!
— Ну пожалуйста, а то я умру от любопытства.
— Вся ты не умрешь!
— Олеська, у тебя кто-то появился?
— Не появился, а реанимировался.
— Миклашевич, да?
— А ты почем знаешь?
— Просто я всегда знала, что эта история еще не исчерпана. А вообще, ну его, Олеська… Давай я лучше тебя с Розой познакомлю!
— Лерка, может, мне и приезжать не стоит?
— Стоит, стоит, Олесечка! Жду!
* * *Я еще сидела у Лерки, когда позвонил Миклашевич с известием, что визы будут послезавтра, и послезавтра же мы вылетаем в Вильнюс… Я обрадовалась.
— Ну что? — требовательно спросила Лерка, уписывая уже третью вазочку мороженого.
— Лер, ты спятила, столько мороженого жрать? Все твои диетстрадания пойдут насмарку!
— Олеська, понимаешь, — таинственным шепотом произнесла Лерка, — Гришка сказал, что мне не мешало бы набрать килограмма четыре, можешь себе представить.
— Он прав, подруга.
— Гришка у меня золото! — вздохнула Лерка.
— Ты его подозреваешь всегда черт знает в чем, а у него даже Роза оказалась мужского пола.
Почему-то я не рассказала Лерке о своей встрече с Розой. Она не очень умеет держать язык за зубами, а мне не хочется, чтобы он разгадал мою загадку. Я почему-то была уверена, что жизнь обязательно еще столкнет нас… И рассказ Лерки о его жене, о его доме был мне даже неприятен.
— Это Миклашевич звонил?
— Он, — вздохнула я. И, чтобы перевести разговор, рассказала ей о приезде сестры. Это малоинтересная новость для светских знакомых Лерки.
Глаза Лерки наполнились слезами.
— Ну надо же… Как странно… Олеська, это же целый сюжет для романа. Представляешь, какие турусы на колесах можно развести…
— Что-то не вдохновляет…
— Ты не думай, я не проболтаюсь.
— Если б думала, не рассказала бы.
— Олесь, ну неужели ее не проняло?
Откуда я знаю? Меня самое поначалу так проняло, что я ничегошеньки не заметила, а потом вдруг как что-то стукнуло… И очень сильно стукнуло, должна сказать. Я потому и согласилась с Миклашевичем в Литву поехать…
— Так ты все-таки едешь с ним в Литву?
— Ага, еду.
— Олеська, это он под тебя клинья подбивает, потому что ты прославилась…
— Я тебя умоляю! — поморщилась я.
— А что? Я тут от нечего делать покопалась в Интернете, просто от скуки, и узнала, что ты… как это… ага, вспомнила: один из самых рулезных авторов…
— Каких? — поперхнулась я.
— Рулезных.
— И что это значит?
— Это круто!
— Почем ты знаешь?
— А я Степке позвонила, племянничку. Он сказал, что это круто! Правда, там было написано «я чуть не скопытилась, когда узнала, что Миклашевская один из самых рулезных авторов, на мой вкус это полный отстой».
— Это ты уточнила, чтобы я не задавалась? — рассмеялась я.
— Ничего подобного! — возмутилась Лерка. — Мало ли что думают недоразвитые компьютерные девицы. А ты сама в Интернет не лазаешь?
Почему, если надо что-то найти, конечно, но просто так — нет, это слишком похоже на всемирную помойку. Начитаешься таких высказываний, можно вообще веру в себя потерять.
— Глупости какие! Зато мы теперь знаем, что ты — рулёзная!
* * *Вечером опять позвонил Миклашевич, просто так позвонил, поболтать. Это тоже не очень в его стиле, но чего только на свете не бывает… Болтать, впрочем, с ним приятно, он умный, с хорошим чувством юмора, если в добром расположении духа.
— Да, Митя, а как поживает Амалия Адамовна? — спохватилась я.
— Вполне прилично. Страшно обрадовалась, что я «восстановил отношения с этой милой Олесей». И взяла с меня слово, что я непременно привезу тебя к ней. Кстати, она читает все твои романы.
— Да? — слегка испугалась я. В своем первом романе о Миклашевиче я и ее вывела в образе тетки героя. Но, может, она себя не узнала?
— Олеська, скажи, у тебя сейчас есть кто-нибудь?
— А тебе какое дело?
— Фу, какая ты грубая! И все же?
— Есть, представь себе.
— И кто он?
— Ну уж это тебя совершенно не касается!
— Ты его любишь?
— Миклашевич, ты глухой? Еще один вопрос и я никуда не еду!
— Все, никаких вопросов больше, и так все ясно.
Я сочла за благо не спрашивать, что ему ясно. А мне было абсолютно ясно, что он попытается в Литве полностью восстановить наши отношения. Еще этот разговор о маме, которая в свое время и слышать обо мне как о невестке не желала. Зачем Митеньке зачуханная архитекторша без имени и с ребенком? Теперь же я у нее, можно сказать, «любимая писательница», к тому же рулёзная, совсем другой коленкор. Но я вам не дамся, Миклашевичи!
* * *Мы встретились в аэропорту.
— Извини, что не заехал за тобой, времени совсем не было, я всю ночь не спал, столько дел перед отъездом скопилось…
Вид у него и в самом деле был замученный.
— Тебе хорошо, ты умеешь спать в самолетах…
— Я дома выспалась, — безмятежно ответила я, твердо решив не поддаваться жалости и сочувствию. Не тот случай.
— Посиди тут, я пойду куплю виски.
Он, как и многие мужчины, никогда не летал трезвым.
— Не знаешь, какая в Вильнюсе погода? — спросила я.
— Это вы, бабы, вечно погодой интересуетесь. Зонтик взяла?
— Нет, забыла!
— Ну теперь уж точно там будет дождь…
— Пойду куплю.
— Не стоит, у меня есть зонт.
— Так то у тебя, а если у меня не будет своего, ты мне мозги проешь, что промок и простудился из-за своего джентльменства. Знаю я тебя, Миклашевич, так что я лучше куплю…
Я купила невероятно наглый зонтик — ярко красный в зеленую клеточку.
— А поскромнее не было? — ехидно поинтересовался он.
— Сколько угодно. Но мне понравился этот!
— Дело твое! — пожал он плечами.
— Вот именно! — зачем-то сказала я. Просто хотелось, чтоб последнее слово осталось за мной.
— Нас кто-то будет встречать? — полюбопытствовала я.
— Разумеется.
— Слушай, а что за люди эти заказчики? Литовцы?
— Да нет, сказать по правде, я их почти не знаю, мне их рекомендовал один мой приятель…
— А ты говорил, что это твои знакомые…
— Отвяжись, Олеська, у меня башка трещит…
Я отвязалась и стала решать кроссворд, буквально через пять минут он заявил:
— Что за идиотское занятие! Почитала бы лучше, или ты уже как чукча, не читатель, а писатель?
— Вот именно, — невозмутимо отозвалась я.
— Слушай, как здорово, что мы опять куда-то летим вместе… — произнес он задушевно подвыпившим голосом.
— Посмотрим, — ответила я.
— Что посмотрим?
— Здорово или не очень.
— Фу, какая ты стала…
— Я тебе не навязывалась.
— Кошмар!
Но тут к счастью объявили, что самолет идет на посадку.
— Ты бывала в Вильнюсе?
— Да, в ранней молодости.
— А я был года два назад. Дивный город.
— Я Таллин гораздо больше люблю.
— Ну и дура!
— Возможно.
Похоже, он все время хочет вывести меня из себя, но у него ничего не получается и он злится. Какое счастье, что я все-таки освободилась от любви к нему. Ради того, чтобы в этом убедиться, стоило поехать куда угодно!
* * *— Господин Миклашевич? — обратилась к нему какая-то женщина, едва мы вышли в зал.
— Совершенно верно, — обворожительно улыбнулся он. — С кем имею честь?
— Я Арина Розен.
Что? Или мне послышалось?
— О, очень приятно! Вот, познакомьтесь, это моя помощница, прекрасный декоратор Олеся.
— Ой, вы Олеся Миклашевская? — ахнула дама.
— Ну да… — смутилась я.
— Вы декоратор?
— Да, я когда-то работала с Дмитрием Алексеевичем и…
— С ума сойти! Я читаю все ваши книги!
— Спасибо, мне приятно…
— Меня зовут Арина.
— Отлично, Олеся, ты ни в каких рекомендациях не нуждаешься. Видите ли, Арина, мы тут недавно встретились с Олесей, и она показала мне свою новую квартиру. Я так восхитился ее вкусом, что тут же предложил поехать со мной сюда. Нам с Олесей всегда прекрасно работалось вместе.
— Замечательно, идемте скорее к машине. Я отвезу вас в пансион, и мы сразу поедем смотреть дом. А затем приглашаем вас на обед. Мэтью подъедет только к обеду.
— Мэтью? — переспросил Миклашевич. — Ах, это видимо Матвей Аполлонович?
— Да, я зову его Мэтью.
Интересно, она потребует, чтобы повсюду были куры? И что будет на обед, курятина во всех вариантах? Я почему-то сразу невзлюбила ее. Но какова моя интуиция? Я же точно знала, что жизнь столкнет меня с Розой… И что из этого выйдет? Но как бы там ни было, моей загадке конец… Хотя еще немного поиграть в эту игру можно будет, пока не выяснится мое знакомство с Гришкой и Леркой. Только я совсем не хочу связываться с этим проектом. Зачем мне общение с этой дамой? А впрочем, там видно будет. Может, она окажется очень даже милой? Хотя непохоже…
Она села за руль серого «Вольво». Миклашевич сел рядом, я устроилась сзади. Как ни странно, курочка на зеркальце не болталась, видимо, машина прокатная. Она уже включила зажигание, как вдруг Миклашевич заявил:
— Извините, Арина, я, пожалуй, возьму здесь машину напрокат. Не хочется без нужды вас беспокоить. Вы скажите мне, куда ехать, и я приеду вслед за вами.
— Ну, если угодно… Она нарисовала ему план.
— Олеська, ты там устраивайся и жди меня!
— Хорошо!
— Может, вы хотите пересесть вперед? — любезно предложила Арина.
— С удовольствием. Терпеть не могу ездить на заднем сиденье.
— Вы водите машину?
— Вожу.
— Какая у вас марка?
— Фольксваген-пассат.
— Простите за нескромность, Олеся, почему вы решили заняться дизайном?
— Миклашевич предложил мне этот проект, я заинтересовалась. Когда-то у меня была мечта — оформить загородный дом на берегу озера, — вдохновенно сочиняла я. — Вот он и вспомнил эту мою мечту.
— Ой, до меня только сейчас дошло, что вы Миклашевская, а он Миклашевич! Это наводит на мысли… — игриво заметила она. — По-моему, это неспроста…
— А если встречаются, к примеру, Иванова и Иваницкий?
— Тоже неспроста… — не сдавалась она.
— Может, вы и правы… А скажите, Арина, дом в каком состоянии?
— Вполне пристойном… Там был сделан ремонт еще до нас. Но Мэтью хочет кое-что перестроить, да и мне многое хотелось бы изменить… Знаете, это такое чудо… Сад… вид на озеро… Собственно, я и сама могла бы многое сделать, у меня со вкусом все в порядке, но Дмитрий Алексеевич сказал, что с дилетантами не работает… А его нам рекомендовали с самой лучшей стороны…
Она еще и бестактная… Я пока дома не видела, но мне уже дали понять, что я нагрузка к Дмитрию Алексеевичу… Дурак, болван!
Я промолчала.
— Извините, Олеся, а ваша работа вам не помешает… здесь ведь придется бывать довольно часто, чтобы следить…
— Ну, во-первых, я еще не взялась… Я не видела дома, я не знаю сроков и условий, так что говорить об этом преждевременно.
— Знаете, если вы все же согласитесь, и мы договоримся, я бы хотела, чтобы вы посмотрели мой… наш подмосковный дом. Я там все сделала сама… Хочу, чтобы вы поняли… мои предпочтения, что ли… Мой вкус, одним словом. Его ведь надо учитывать, вы согласны?
— Безусловно, но пока…
— Знаю, знаю, еще рано! — слегка смутилась она. — А когда выйдет ваша новая книга?
— Осенью.
— Ох, я жду — не дождусь! А как она будет называться?
— «Задрыга и Маркиз».
— О!
Эх, как мне хотелось сказать «Задрыга и Барон»!
— Олеся, как вы расцениваете пейзаж?
— Пейзаж? В каком смысле? — удивилась я.
— Ну окружающий пейзаж?
— А… Да, тут очень красиво.
Разве нормальный человек так спрашивает? Можно сказать по человечески: тут красиво, правда? Или, как вам здешний пейзаж? Тоже было бы нормально, а так… Впрочем, я наверное несправедлива…
Она свернула с шоссе на боковую дорогу, узкую, заросшую лесом.
— Нам уже осталось три километра, — сообщила она. — Очень, очень милый пансион, там отлично кормят, чисто, уютно…
— А вы живете в доме?
— Нет, там холодно и как-то неуютно пока. Мы живем на вилле у друзей.
Мы въехали в крохотный городишко или скорее поселок, невероятно живописный и очаровательный. И моему взору представилось дивной красоты озеро, по которому плыла яхта под белым парусом!
— Ох, какая прелесть!
— А наш дом вот там, видите, нет, левее смотрите! На берегу, левее церкви.
— Это довольно далеко отсюда, да?
— По шоссе семь километров.
— А по воде?
— Не знаю еще, я не люблю воду…
Тогда на фиг ей этот дом на озере? Престижно, что ли?
— Ну вот и ваш пансион.
«Наш пансион» представлял собой двухэтажный дом, построенный, видимо, в буржуазной Литве.
— Здесь когда-то до войны была гостиничка, потом какое-то учреждение вроде поселкового совета, а теперь вот пансион. Идемте!
Я взяла свою сумку и мы поднялись на крыльцо. К нам вышла пожилая дама с красивой сединой, похожая на экономку из английского фильма и на хорошем русском языке сказала с приветливой улыбкой:
— Добро пожаловать!