После Акции победители вступили в Александрию и когда по приказу Октавиана из святилища вынесли золотой гроб Александра Великого, чтобы рассмотреть его получше, среди других очевидцев этого события был и Анций Валерий. Он видел, как Октавиан, наклонившись, пристально рассматривал легендарного полководца и, не выдержав, коснулся пальцем затвердевшего кончика носа мумии. Кое-кто в свите нервно вздрогнул и посмотрел с опаской на синие египетские небеса.
Потом была долгая стоянка на Родосе, куда все прибывали и прибывали просители, коммерсанты, кредиторы-корабельщики, юристы, заимодавцы, ростовщики, независимые вожди либурнийских племен из Иллирии, царьки или депутации из провинций с поздравлениями, с ценными подарками, с рабами. Сюда же был вызван Ирод и никто не смог бы поручиться за то, что он выберется с острова целым и невредимым: во время всей военной компании он ловчил, хитрил, нашел способ уклониться от участия в морском сражении, для чего предпринял какой-то неуместный поход в Аравию, явно с отвлекающей целью, медлил, пару раз вяло завязывал схватки с арабами, дожидался развязки, а когда она наступила, тут же увел войска и укрылся в Иерусалиме.
На Родос Ирод прибыл в скромной одежде частного лица, совсем не царского вида, в сопровождении своего секретаря Диофанта и двух любимых евнухов, видимо, готовых несколько скрасить его последние часы, если на то будет воля Божья. Заприметив в окружении Октавиана Николая Дамасского и Анция Валерия в его темных глазах мелькнула надежда. Николай хоть и сириец, а как сказал Цицерон «нет никого продажней сирийцев», он все же принадлежит к числу старых друзей и может замолвить словечко. Да и этот посланник Октавиана — Анций был ласково принят в Иерусалиме, а тому ночному разговору можно придать куда больше значительности, чем оно было на самом деле. Если повезет…
Ироду повезло: и Николай Дамасский сказал свое слово, и Анций Валерий не отмолчался, отдал должное его достоинствам. Октавиан не пренебрег мнением двух таких знатоков Востока. В конце концов войска Ирода не встали на пути римлян, а Иудею кто-то должен держать в узде. Врагов казнить, друзей одаривать. Всю обратную дорогу Ирод шутил, посмеивался, пил вино и обнимал, как близкого друга, Анция Валерия, опять отправленного в Иерусалим. «Думал лишусь на сей раз головы», — расслаблялся Ирод, — «А приобрел Трахонитиду, Батанею и Авранитиду.[19] И пальмовый лес, мой пальмовый лес, на который позарилась алчная Клеопатра, а Антоний разумеется тут же отобрал его у меня и преподнес своей возлюбленной. Ты знаешь, Анций, мне пришлось взять в аренду мой собственный пальмовый лес у этой насмешливой царицы, я заплатил ей двести талантов.[20] Слава Октавиану! Я непременно построю в его честь великолепный город и возведу его статую до облаков». Анций тоже был весел: ему тридцать три года, у него отменное здоровье, Октавиан пожаловал ему золотое кольцо всадника,[21] вот оно сверкает на пальце, на его тунике теперь пурпурная полоса, она не такая широкая, как у сенаторов, но она восхитительна; у него собственный особняк в Риме, недалеко от Карин,[22] который он, правда еще в глаза не видел, но разумеется это чудный особняк: у Октавиана изысканный вкус. Когда-нибудь он обзаведется семьей, многочисленными рабами и будет наслаждаться размеренной жизнью, наносить визиты преторам и консулам, принимать их в своем роскошном доме, а в театре садиться отдельно от плебеев на специально отведенные для всаднического сословия места. И это все он — этрусск, бывший раб, чуть было не сгубивший себя на перузийской площади во имя фанатичного блеска в глазах Спуринны. «И тебя не забуду», — вернул его из грез голос Ирода, — «По-царски одарю».
Чтобы избавится от угрозы заговора, надо избавиться от той головы, в которой он созревает. По приезду в Иерусалим они сошлись на том, что такая голова затаилась в Парфии и принадлежит деду Мариамны, старому Гиркану. О том, чтобы умертвить его прямо в Парфии не могло быть и речи — парфяне надежно охраняли старца. Оставалось под каким-либо предлогом заманить его в Иерусалим. Анций отправился в Дамаск с рекомендательными письмами от Николая Дамасского, заготовленными на всякий случай заранее и довольно быстро нашел подходящего для дела сирийского богача Сарамаллу. Тот, с подарками, в окружении красавиц, с подделанным от имени Мариамны письмом, отправился в Парфию, задобрил царя и очаровал старого Гиркана. «Ирод мечтает видеть тебя первосвященником, видишь, и дочь твоя пишет об этом». Иудеи из местной общины недовольно поглаживали бороды и недоверчиво покачивали головами. Сарамалла привез Гиркана в Иерусалим. Через три дня, под утро, труп знатного старика нашли в дальнем крыле дворца. Мариамна перестала скрывать свою ненависть к мужу. «Как мне поступить, мой бесценный друг»? — обращался Ирод к Анцию, — «Ты единственный, кому я могу еще доверять в этом зловещем дворце. Ферор,[23] прикрываясь невинной шкурой агнца, жаждет власти, зависть снедает его. А Саломея?[24] Говорит, что отправилась в Каллирой[25] с единственной целью поправить здоровье силой целебных источников. И какое совпадение: одновременно там оказался Корнелий Галл. Ты не знаешь Корнелия Галла? Ливия[26] навязала его в друзья своему мужу и добилась его назначения наместником в Египет. Священник Симон из Александрии в секретном послании сообщает, что этот ловкий фаворит Ливии проявляет недюжинные коммерческие способности. Что ты знаешь о египетском папирусе? Что его используют для письма?», — Ирод глухо рассмеялся, — «Да ему цены нет, этому болотному растению: корни его пускают на топливо, из стебля сооружают прочные и легкие лодки, из тонкого наружного слоя выделывают паруса, циновки, одежду, одеяла, плетут веревки. Но ты прав: прежде всего его ценность заключается в чудесных свойствах, благодаря которым он стал незаменимым средством для письма и соперничает в этом своем качестве разве что с пергаментом. Спрос на него велик, а Корнелий Галл припрятывает товар, вздувая цены до небывалых размеров. Склады в Копте[27] доверху забиты папирусом, но кто в состоянии проникнуть туда и уличить человека, наделенного неограниченной властью, врученной проходимцу самим Октавианом? Кто? Если Октавиан, несомненно с подсказки Ливии, издал эдикт, согласно которому без специального разрешения въезд в Египет запрещен даже сенаторам. А, между тем, из порта Левке Коме на восточном берегу Красного моря ежедневно отчаливают суда, чьи трюмы забиты ценным грузом. На десятый день они способны достигать родосской гавани и столько же времени им требуется, чтобы укрыться в бухтах троглодитов.[28] Ты думаешь Октавиан догадывается об этих сделках? Или ты думаешь я оговариваю Ливию, зная о ее враждебности ко мне? Поверь, мой бесценный друг, Ливия не мой враг. Она враг Октавиана. Сколько лет теперь ее сыновьям? Они еще дети. Но запомни мои слова: она не остановится ни перед чем, чтобы извести род Октавиев и добиться завещания в пользу одного из своих сыновей. А для этого ей потребуется много денег, очень много. Столько, что об этом уже нужно позаботиться сегодня. Корнелий Галл всегда был заодно с Клавдиями, Ливия не ошиблась в своем выборе. Теперь ей понадобилась Саломея… Зачем? Она не успокоится, пока не сгноит меня. Да только знает, что в Египте полно моих друзей, потому побаивается до поры, осторожничает. А Саломея? Думаешь, я казнил Иосифа,[29] поверив ее наветам? Да она просто воспользовалась случаем избавится от наскучившего мужа. На ее счастье этот пустобрех надоел не только ей, но и мне. Но моя сестрица? Матери подсыпет яду — не поморщится. А как мне поступить с этим вздорным семейством „Бне-Баба“?[30] Ты бы видел, с какой надменностью говорил вчера со мной молодой аристократ Рафаил… И я принужден терпеть его оскорбительный тон и его ядовитые речи: тронь одного из них и все эти защитники Маккавеев от служителей храма до черни из Нижнего города, все они бросятся сюда, с одним желанием — растерзать меня. Нет, по одному их трогать нельзя. И не трогать их — тоже нельзя. Ты понимаешь меня, мой бесценный друг»?
Несмотря на оказанные Октавианом милости Ирод вел себя осмотрительно. Он знал, что из Иерусалима в Рим наезжают иудейские депутации с жалобами на него, что кое-кто из окружения Октавиана непрочь подлить масла в огонь и что особенно усердствует Ливия: не зря расспрашивала Николая Дамасского об Иерихонской долине, о той самой долине, что наполнена ароматами пальмового леса, соблазнившего некогда Клеопатру. Воображение Ирода без усилий переносило образ Ливии через все моря, острова и горные хребты; он видел близко расчетливые глаза могущественной римлянки на миловидном лице, ее аккуратный носик, элегантно принюхивающийся к запахам. Такой чувствительный носик не проведешь, от него не скроешь дивного благоухания бальзама, за который сметливые купцы платят золотом. Догадывается ли этот проницательный посланник Октавиана, «бесценный друг» о том, что и у него, как у Корнелия Галла, имеются свои потаенные места, где можно попридержать товар, выгадывая в цене? Может и догадывается, но из благоразумия виду не подает: за «родосское словечко» сто талантов получил в награду и еще сто за голову поглупевшего Гиркана; какому-нибудь пекарю таких денег и за двадцать лет не заработать. «Так как же мне поступить, мой бесценный друг? Александра что ни день сносится с семейством „Бне-Баба“, а потом по ночам запирается с Мариамной. Видно уж ничто не отвратит их от злокозненности и пагубной склонности к заговорам. Горе мне, горе! Я ведь люблю жену свою и не желаю ей погибели. Но если смотреть на все это равнодушно, то тогда самому надо готовиться к смерти. Что же мне делать, друг мой единственный»?
Несмотря на оказанные Октавианом милости Ирод вел себя осмотрительно. Он знал, что из Иерусалима в Рим наезжают иудейские депутации с жалобами на него, что кое-кто из окружения Октавиана непрочь подлить масла в огонь и что особенно усердствует Ливия: не зря расспрашивала Николая Дамасского об Иерихонской долине, о той самой долине, что наполнена ароматами пальмового леса, соблазнившего некогда Клеопатру. Воображение Ирода без усилий переносило образ Ливии через все моря, острова и горные хребты; он видел близко расчетливые глаза могущественной римлянки на миловидном лице, ее аккуратный носик, элегантно принюхивающийся к запахам. Такой чувствительный носик не проведешь, от него не скроешь дивного благоухания бальзама, за который сметливые купцы платят золотом. Догадывается ли этот проницательный посланник Октавиана, «бесценный друг» о том, что и у него, как у Корнелия Галла, имеются свои потаенные места, где можно попридержать товар, выгадывая в цене? Может и догадывается, но из благоразумия виду не подает: за «родосское словечко» сто талантов получил в награду и еще сто за голову поглупевшего Гиркана; какому-нибудь пекарю таких денег и за двадцать лет не заработать. «Так как же мне поступить, мой бесценный друг? Александра что ни день сносится с семейством „Бне-Баба“, а потом по ночам запирается с Мариамной. Видно уж ничто не отвратит их от злокозненности и пагубной склонности к заговорам. Горе мне, горе! Я ведь люблю жену свою и не желаю ей погибели. Но если смотреть на все это равнодушно, то тогда самому надо готовиться к смерти. Что же мне делать, друг мой единственный»?
«Чтобы избавится от угрозы заговора, надо избавиться от той головы, в которой он созревает», — твердо сказал Анций, — «Но слуги не должны находить по утрам трупы в дворцовых нишах, когда над всеми нами властвует закон. Суди их, царь».
В подвалах крепости Александрион свидетели охотно давали показания. Во избежание излишней суеты и путаницы Ирод приказал вывести из дела тещу. «Все равно ей теперь не с кем будет колдовать по ночам». Судебная процедура была соблюдена, выступили свидетели, дали слово Ферору, дали слово Саломее, добросовестно выглядел защитник, его роль поручили исполнить молодому финансисту из Александрии Птоломею, блестящую обвинительную речь, не без участия Анция, подготовил и произнес Ирод. Был он полон неподдельной печали и несколько раз во время речи глаза его увлажнялись, на шее взбухали толстые, как веревки, вены, они перехватывали горло удавкой, принуждая к внезапным паузам. Но судьба Мариамны была уже предрешена…
Бальзамированное в меду ее тело положили в самой большой и светлой зале крепости Масады. Сутулясь, с потемневшим лицом и мутным взором проходил в залу Ирод, закрывался и подолгу оставался наедине с бездыханной своей супругой. Так и не дождавшись похорон Анций Валерий, получив с курьером письмо от Октавиана, отбыл в Александрию.
Глава 3 Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей
Вместе с секретным письмом от Октавиана курьер доставил именное разрешение для въезда в Египет. Содержание письма оказалось несколько неожиданным, а само письмо состояло из осторожных фраз и намеков. Судя по всему Октавиан писал его без воодушевления, более того ему было неприятно делиться своими подозрениями и видимо только крайняя нужда принудила его сделать это. Он поручал своему специальному посланнику внимательнейшим образом обследовать все три области: Верхний и Нижний Египет и Гептаномиду, главным образом занимаясь учетом жреческих земель и храмовых угодий. «Мне сказали, что эти служители Сераписа[31] неохотно вспоминают о том, что Египет римская провинция и пользуясь благосклонностью моего наместника, любезного Корнелия Галла, исхитряются расширять свои земли. Но эти благодатные земли теперь принадлежат Риму и должны быть использованы в интересах Рима. Мне же говорят, что из семи миллионов арур[32] земли четвертая часть до сих пор находится во владении жрецов. Египет я подчинил власти римского народа и римский народ должен в полной мере пользоваться плодами от всего, что произрастает на этой земле, либо растет в реках или на болотах, либо хранится в недрах. Следует помнить, что для нас важно иметь не только богатый урожай пшеницы и ячменя для нужд армии, но и не менее важным следует считать сбор льна, чечевицы, клевера, фиников (хоть они в Египте не столь хороши, как в Иерихонской долине, суховаты и невелики по размеру), сезама,[33] сорго,[34] кротона,[35] клещевины[36] и папируса. Как видишь, папирус я поставил на последнее место, но разве в боевом построении легиона не идут последними наши ветераны, самые испытанные войны? По некоторым моим сведениям любезный мой Корнелий Галл ведет дела довольно беспечно, возможно чересчур полагаясь на наших чиновников. Следует, не привлекая внимания, оказать ему помощь. Я высоко оцениваю труды Корнелия Галла на благо Рима и римского народа. Занимайся делом без спешки, Анций Валерий. Помни: лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей. Кроме того, считаю нужным добавить, что мои информаторы люди заинтересованные, а потому их сведения нуждаются в особо тщательной проверке. Следуй правилу: кто действует или жалуется в порыве гнева, тот принимается во внимание не раньше, чем твердо докажет, что это сознательное решение. В случае получения свидетельств недобросовестного ведения дел немедленно отправь с надежным курьером подробное сообщение, независимо от положения лица, о котором идет речь. До сих пор я оставался доволен твоей работой, надеюсь, что и в этот раз не будет причин укорять тебя».
Рассказ Ирода о темных сделках с папирусом, в который поначалу не очень верилось, получал основательное подтверждение. За строчками умеренного письма чувствовался гнев обманутого властителя, умеющего подчинять эмоции разуму. По привычке Анций Валерий придирчиво изучил печать с изображением Александра Великого, которую Октавиан приказал изготовить вместо печати с изображением сфинкса после того памятного случая в Александрии, когда, не удержавшись, коснулся кончика носа знаменитой мумии. Не так уж трудно было сыскать умельца, искусно подделывающего подписи и печати. Анций вспомнил ловкого секретаря Ирода и его безупречную подделку, благодаря которой удалось заманить в ловушку старого Гиркана??.?? эта печать выглядела настоящей: в ней явно просматривалась рука резчика Диоскурида, внесшая в нескольких местах рисунка малозаметные неправильности. Прибавляла уверенности также педантичная манера Октавиана проставлять не только дату, но и час написания письма, что впрочем было общеизвестным. Но только узкий круг посвященных умел извлекать скрытый смысл от расположения цифр.
В Тире Анций Валерий взошел на борт римского торгового судна, побеседовал с капитаном, продемонстрировал бумаги с грозными печатями, после чего устроился на нижней палубе и преспокойно заснул. Норовистый капитан, подумав, решил, что и ему полезно зайти в александрийскую гавань.
Корнелий Галл поселился в роскошном в восточном стиле, с башенками, с обширными террасами дворце в центре Александрии. Он был высок ростом, худ и малоразговорчив. Анция Валерия встретил невозмутимо, словно уже дожидался его появления. Бросалось в глаза отсутствие рабынь, зато повсюду попадались похотливые лица нежных мальчиков. Их гибкие полуобнаженные тела вились вокруг Корнелия Галла, делая из него рассеянного собеседника. Не ускользнули от внимания Анция и на редкость изысканные закуски, поданные к вину: баснословно дорогая краснобородка,[37] утонченные пряности из Индии, изобилие заморских приправ, дефрутов[38] и ликваменов.[39]
«Если ты намерен отправиться в Навкратиду и Птолемаиду без сопровождения, я не буду настаивать», — безразлично отозвался Корнелий Галл, — «Ты намерен также побывать в Копте и Левке Коме? Но там почти нет жреческих земель… Впрочем, воля Октавиана для меня закон».
На следующее утро, едва успев разогнать коня, Анций Валерий получил, к счастью не отличавшийся меткостью, удар в спину. Короткий дротик вонзился чуть выше правой лопатки и сбросил его на землю. Рана оказалась не смертельной, но с болезненными последствиями: правая рука не повиновалась. Анцию отвели во дворце укромные покои, о нем заботились лучшие врачи Александрии, его развлекали музыканты и танцовщицы, а подушки поправляли неожиданно появившиеся юные египтянки, распространяющие вокруг себя неземное благоуханье, сравнимое разве что с ароматом нектара. Ежедневно раненного навещал Корнелий Галл. «Мои люди изловили злоумышленника, вора и бродягу, подкарауливающего путников на большой дороге. Я не могу привести его к тебе, его уже успели казнить».