– Ну что?
– Исчез, – ответил Филипп жестко. – Просто исчез.
– Будем заявлять в милицию?
– Смеешься? Им бы только бабок беспомощных штрафовать...
Слава повесил голову, их участковый был известен тем, что сшибал взятки всюду, где только мог, и с кого только мог, а при его должности и умишке двухнедельной лягушки мог обирать только беспомощных старух, торгующих редиской у станции метро.
Улица медленно двигалась навстречу, покачиваясь из стороны в стороны, совсем рядом, за бордюром шуршали шинами роскошные иномарки, толстые и сытые люди мчались прожигать жизнь, красивые женщины уютно балдели на задних сидениях, их ждали накрытые столы в ресторанах и расстеленные постели в задних комнатах... ну, или кого на роялях, если уж так надо с вывертами, а здесь холодно и зябко, в животах пусто, а в сердцах ненависть, что требует прямо сейчас выхватить пистолет и стрелять вот в этих, богатых, сытых, преуспевающих...
На перекрестке потоптались, чувствуя себя внезапно осиротевшими. Отсюда раньше сворачивали к Дмитрию, подолгу сидели в его уютном комнатке и разговаривали о России. А куда теперь?
Слава поднял зябко поводил плечами, несмотря на прокаленный воздух, а Филипп сказал тяжело:
– Пойдем ко мне.
– Пойдем, – согласился Слава мертвым голосом. – Купить по дороге что-нибудь?
Под всеобъемлющем «что-нибудь» в России всегда подразумевается только одно, конкретное, но Филипп покачал головой:
– Сейчас нам бы по чашке кофе.
– Горячего, – согласился Слава. – И покрепче.
Город казался чужим и враждебным. Хотя до Филиппа рукой подать, чуть ли не в соседнем доме, но они походили кругами, вдруг за ними хвост, чуть согрелись, но по-прежнему избегали смотреть на белые лица друг друга.
Уже от метро «Тверская» прошлось буквально проталкиваться в узком проходе между стеной и вылезшими на тротуар роскошными иномарками. И хотя от метро до Козицкого переулка только один квартал, оба разогрелись от злости и унижения, а в тесном Козицком между зданием Елисеевского и ювелирного все те же иномарки, что прижались одна к другой как хрупкие яйца в простой авоське, протискиваться можно только по одному, да еще по проезжей части, где то и дело проползают эти тупорылые подводные лодки с темными стеклами и бронированными дверьми.
Измучившись, они прошли мимо дома Филиппа, не поворачивая голов, дворами прошли к корпусу Дмитрия, тоже останавливаясь и оглядываясь, словно решали, не вернуться ли за бутылкой? Затем между мусоркой и гаражами пробрались обратной дорогой в Козицкий, где дом под номером двенадцать раскинулся на десяток корпусов, протиснулись между бесконечных иномарок к седьмому, наконец-то первый подъезд, Филипп открыл магнитным ключом, а пока открывал, на него и Славу холодно и бесцеремонно смотрели с разных сторон две телекамеры с мощной оптикой: кто-то из новых жильцов подъезда был то ли чересчур подозрителен, то ли чересчур любопытен.
Крыльцо выложено мраморными плитами, глупо и кричаще, к тому же зимой на этом скользком мраморе каждый из жильцов грохается за милую душу, зато виден размах современного купчика...
Филипп уже качнулся в сторону лифта, но взгляд зацепился за белеющий краешек в его почтовом ящике.
– Черт, – сказал он со злостью. – Опять напоминание о неуплате...
– За квартиру?
– Не за сотовый же телефон, – огрызнулся Филипп. – За простой... Да и за квартиру.
– Да ладно тебе. У меня в этом месяце даже за электричество не плачено, а за квартиру я уже полгода ни рубля не отстегивал.
Он вызвал лифт, в шахте загрохотало и через решетку было видно как неспешно задвигались тросы, противовесы, пошли поскрипывать огромные механизмы. Филипп открыл ящик пальцем, замочек давно сломан, небрежно достал пачку газет, рекламок, проспектов, буклетов, рекламных листов: от роскошных и на глянцевой бумаги, от самых простеньких, отпечатанных едва ли не на допотопной пишущей машинке или на матричном принтере. Их дом считался одним из самых богатых, а во все почтовые ящики каждый день бросали массу этой бумаги.
Лифт донес их на шестой этаж, оба держали руки в карманах, готовые стрелять при малейшем подозрении. На площадке пусто, хотя над дверью соседа напротив угрюмо и мрачно уставилась на них телекамера.
Не вынимая рук, Слава встал слева от Филиппа, тот настороженно вставил ключ в замочную скважину. Слава видел его побелевшие глаза и капли пота на лбу. Если с Дмитрием что-то не так, то сейчас может грохнуть взрыв, что разнесет их в клочья, в распахнувшуюся дверь могут выскочить крутые ребята с автоматами, что сразу начнут стрелять... да все может быть, а у него одна рука вынимает ключ, другая тянет за ручку дверь, Слава сумеет вмешаться позже, когда тут уже получит полсотни пуль в грудь и лицо...
Дверь медленно открылась. В коридоре пахло жареным луком, несвежим бельем, воздух был влажный, из-под двери ванной пробивались плотные струи пара. Значит, сегодня стирать Христина, а если бы Гриценко, то этот проклятый жиденыш никогда не закрывает двери, у него, видите ли, нарушено экологическое равновесие...
Настороженно оглядываясь, они захлопнули дверь, а когда отпирали комнату Дмитрия, с кухни со сковородкой в руках вышла грузная Ксения в сопровождении голодных внуков.
– Здравствуйте, Ксения Кирилловна, – поздоровались Филипп и Слава хором.
Соседка заулыбалась, не часто встречаются в коммуналках молодые парни, что не пьют и не дерутся, а их сосед Филипп и дружит с такими же приличными молодыми людьми...
Филипп тихонько прикрыл дверь, собачка замка легонько щелкнула. Слава прошел в глубину комнаты, громко топая, а Филипп приник к двери ухом, застыл. Слава поскрипел стулом, подвигал, толкнул стол, в то время как глаза быстро и зорко осматривали комнату.
Все на месте, на окне все та же хлебница, электрический чайник повернут вправо, безобразная стопка книг, хорошо видимая с улицы. У Дмитрия тоже чайник, только красный, видно хорошо, и если он изменит место...
– Да вроде бы никого, – сказал он громко. Слава видел как он задрал голову, оглядывая места, куда могли вмонтировать жучки, но Филипп рассмеялся и отмахнулся: откуда у нашей милиции жучки, а более серьезных дядей они не заинтересуют, мелкота. – Садись, я смелю кофе.
– Давай я, – предложил Слава.
– Ты мелешь крупно.
– Это у тебе ножи затупились.
– Это у тебя затупились. И не ножи вовсе.
– Ты это чо?
– Не чо, а дольше молоть надо.
Когда пена поднялась, Филипп едва не прозевал снять джезву. Слава наконец сказал со вздохом:
– Я не представляю, чем занимался Дмитрий. Он говорил, что челночничал, но челноки дома бывают совсем редко. Во всяком случае, враги его достали раньше, чем нас.
– Как думаешь, жиды?
– Наверное. Он прямо кипел, когда слышал фамилии рабиновичей. Если в самом деле все у них в руках, то его нашли...
– Сволочи!
– Сволочи, – согласился Слава. Подумав, добавил с убеждением, – Буду стрелять их, сволочей!
– Кого, жидов? Из своего тэтэ?
Слава окрысился:
– Я могу достать и АКМ!
– Достать... На АКМ тебе разрешения не дадут.
– Бандиты разрешения не просят.
– А ты бандит?
– Да иди ты... Бандитам можно, а борцам за свободу... ну, вообще за справедливость – нельзя? Я не собираюсь ни у кого спрашивать разрешения. Пойду мочить их, гадов!
– Кого?
– Гадов! – выкрикнул Слава. – Сволочей! Эту жирную мразь, что править нами... что грабит нас, унижает нас. Бог создал человека, а Кольт сделал их равными!
Филипп отмахнулся, голос был горьким:
– Приятно, конечно, помечтать, представить себе, как подстерегаешь этих тварей и всаживаешь в упор свинец... Но вечером тебе позовут выпить пивка твои с факультета, утром еще будет тяжелая голова, днем позвонит Люська и сообщит, что уже созрела, ты ей в постели расскажешь о своих грозных и праведных планах... Что дальше? Заливаясь слезами, она будет бросаться тебе на шею и умолять никуда не ходить, никого не убивать. И что она все для тебя сделает, только не ходи, а то убьют...
– Да пошел ты, – сказал Слава раздраженно. – Никакая Люська меня не остановит. Когда на чаше весов с одной стороны Родина, на другой – Люська...
– Ну ладно, – сказал Филипп, он сел поудобнее, провел мягкой ладонью по бородке, – как говаривал Дима, надо реально представить себе задачу. Ты хочешь поразить мерзавца, который мчится в скоростном автомобиле с затемненными стеклами по людной улице, распугивая всякие там жигулешки и москвичи. Можно, конечно, найти жертву и попроще, замочить какую-нибудь старушку...
Слава возразил:
– Они что, никогда не останавливаются? И стекла у всех обязательно темные? Да и народу не везде полно!
– Ну, знаешь ли, надо быть готовым, что безлюдная улица к тому моменту, пока ты вытащишь из-под полы АКМ, станет очень даже людной. Итак, как говаривал Дима, авто мчится со скоростью не меньше шестидесяти, а уж крутые так вовсе... Ширина дороги, ну, пусть десять метров. Тебе надо оружие пронести скрыто – раз, быстро привести в готовность – два... Здесь годится «узи», там двадцать патронов, скорострельность высокая, дальность стрельбы – тридцать метров, хотя по паспорту пятьдесят... Ну, «ингрем» такой же, можно брать и его. Те же достоинства: высокая скорострельность, что решает проблему скорости быстрой машины, но на практике, когда времени в обрез, надо спешить, нервозность, разброс пуль составит больше двух метров уже с десяти метров! Это, Слава, я говорю о машине, которая стоит. А если мчится? Надо упреждение, а тут разброс пуль вообще будет около пяти метров. Конечно, какие-то пули в машину попадут... может быть, даже убьешь гада, но только сколько народу перебьешь еще? Высота машины всего полтора метра, ширина – четыре. Ну как? Зато «узи» стоит всего пятьсот-шестьсот баксов.
На сотню баксов дороже «стечкин», это вообще самое мощное и самое точное из пистолетов, что можно купить на наших рынках. Еще люгер неплох, но у того магазин маловат, скорострельность вовсе хреновая. «Стечкин» поражает цели за сотню метров. И хотя это пистолет, пулемет и карабин – все вместе, он невелик, носить скрыто легко. Стрелять можно как одиночными, как и очередями. Скорострельность ниже, чем у «узи», там что разброс патронов по сторонам не так велик, а патронов хватит – двадцать в магазине. С ним если кого и зацепишь, то меньше, чем при стрельбе из «узи». Зато ствол так уводит вверх, что бедные воробьи...
Слава вскипел:
– Да не собираюсь я стрелять невинных! Или твоих гребаных воробьев!
Филипп покачал головой:
– Невинных нет. Господь наш сказал, что все виновны уже от рождения. Все грешники. Так что лупи всех, а Бог разберется, кого в ад, в кого к себе... Ладно, это я так. О револьверах думать даже не стоит: взводить курок, скорострельности никакой, это только в кино ковбои палят так, что два выстрела сливаются в один... Есть еще АКС, но это дрянь, дрянь. Мелкий калибр, а его тонкие пули прошибают насквозь почти без вреда. Ну, если не заденут артерию. Даже пуля, пробившая печень навылет, редко вызывает шок. На моих глазах парни, раненые в руку, ногу, в плечо – вели тяжелый бой, отстреливали по два магазина, выпускали по пятнадцать гранат из подствольника, а когда бой заканчивался, с удивлением замечали, что в трех местах прострелен этими пятимиллиметровыми пульками. При той уровне адреналина, что у твоего перепуганного гада, он почувствует ранение навылет только в отделении милиции, где его будут выспрашивать о твоих приметах
– А если всадить в него весь магазин?
– Ну, Слава, будь серьезнее... Ты ж видишь, я молчу, что АКС стоит за тыщу баксов, а где их взять? А самое главное, что потом? Уходить с оружием? Если оставить, то где брать каждый раз тыщу зеленых?
Он угрюмо умолк, брезгливо поковырялся в бумагах, выискивая газету с телепрограммкой. Вообще-то печатают все наперебой, но одни выделяют крупным шрифтом фильмы, другие снабжают комментариями, и Филипп все еще не выбрал, какую телепрограмму оставлять, а какие выбрасывать, не глядя.
На пол попытался выскользнуть сложенный вчетверо листок, Филипп поймал на лету.
Слава спросил обеспокоено:
– Что-то случилось? У тебя такая морда лица...
– От Дмитрия, – сообщил Филипп мертвым голосом. Развернул, в листке поблескивали ключи от подъезда и квартиры Дмитрия. Он повертел листок со всех сторон, даже посмотрел на свет. – Даты нет. Даже непонятно, когда послал...
– Послал? Это же не письмо.
– Да он мог оставить кому-то, чтобы потом передали. Кому мог доверить и ключи.
– Что там?
Филипп молча протянулся листок. Корявым почерком было написано: «Хотите получить свой миллион? Играйте в Русское Домино, а затем наберите в любом швейцарском банке день, месяц и год рождения своей матери». Вместо подписи на них смотрела веселая рожица.
– Ты уверен, что это от него?
Голос Славки вздрагивал, колеблясь между страхом и надеждой. Филипп ответил вопросом на вопрос:
– А ты не помнишь, что он называл швейцарским банком?
Слава нахмурился, вспоминая, потом просиял, хлопнул себя по лбу:
– Ну да, слышал как-то! Когда-то мы у него сидели, а какой-то жлоб звонил снизу в домофон. Дима тогда еще сказал, что его личный швейцарский сейф еще и разговаривает, только деньги сам печатать отказывается. А что... ты думаешь, что-то связано с этим домофоном?
Филипп выцедил последние капли, черные как деготь, опрокинул и посмотрел на лениво расползающуюся жижу. Фигура получилась похожей на осьминога, даже на кальмара, если считать опрокинутую чашка за панцирь.
– Нам будет удача, – определил он и поднялся. – Пойдем?
Уже на лестнице Слава спросил:
– А если бы фигура получилась другой?
– Все равно удача, – упрямо сообщил Филипп. – У меня хоть черный кот, хоть поп, хоть баба с ведрами – все одно удача. Других толкований я не знаю.
Глава 15
На крыльцо взбежали по-хозяйски, но впервые Филипп не стал тыкать пальцем в коробочку замка домофона. Слава задержал дыхание, когда Филипп приложил магнитный ключ, вдруг почудилось, что ничего не получится, но коротко пикнуло, Филипп рывком открыл тяжелую металлическую дверь.
Лифт без задержек поднял на этаж Дмитрия. Чувство тревоги усилилось, в коридоре непривычно тихо,
Филипп долго тыкал ключ в скважину, оказалось – не той стороной, наконец оба вошли, постояли в прихожей, осматриваясь, прислушиваясь, стараясь уловить угрозу, пусть даже давно миновавшую.
На кухне мерно капала вода. Филипп наконец бочком продвинулся вперед, прошелся по обеим комнатам, наклонялся и принюхивался, ничего не трогал, словно в комнате лежал труп, и рискованно было стереть чужие отпечатки или оставить свои.
Слава крикнул из прихожей:
– Что-нибудь есть?
– Следов борьбы нет.
– Что же, он ушел сам и не вернулся?
– Похоже на то.
Слава выругался:
– Сволочи!
Филипп вернулся, Слава отступил и смотрел как тот снял трубку, без усилий содрал кожух домофона, под ним оказалось нечто похожее на калькулятор. Слава присвистнул, а Филипп начал медленно тыкать в цифры пальцем, время от времени останавливаясь и двигая складками на лбу: не всяк в наше время помнит день рождения матери.
Наконец он остановился, в глазах было вопрос. Слава поглядывал обеспокоено, но услышал только как далеко внизу за окном сработала автомобильная сигнализация. Филипп вздохнул, лицо сразу постарело, осунулось. Его пальцы воткнули кожух домофона на место, повесили трубку.
И в этот момент рядом едва слышно скрипнуло. За обоями словно бы что-то шелохнулось. Слава замер, его палец тянулся к стене. Филипп, уже что-то догадываясь, резко выбросил вперед руку. Пальцы пробили бумагу. В темноте смутно белели стопки нарезанной бумаги.
Рука Филиппа вернулась на свет. Оба уставились во все глаза. На ладони лежала толстая пачка долларов, аккуратно перехваченная аптечной резинкой. Слава выдохнул:
– Ну, механик... Ну, хитроумный...
Филипп сказал с тоской:
– Но что это?
Он снова запустил руку в тайник, пошарил, отвернув лицо. Дыра зияла отвратительная и страшная, как будто в стену попал небольшой снаряд. Тайник небольшой, да большой и не выдолбить в такой стене, однако пять пачек, которые вытащил в конце-концов Филипп до последней бумажки, занимали в нем не больше трети.
– Он знал, – сказал Филипп сурово. – Он знал, что не вернется. И послание зашифровал так, чтобы его не мог понять передающий записку...
Из взгляды встретились на денежных знаках проклятой Империи. Собранные по тысяче и перетянутые резинками, они были сгруппированы еще по десять таких пачек, и выглядели аккуратными столбиками нарезанной бумаги. Филипп напоминал себе, что это двести пятьдесят тысяч, за которые можно купить приличную двухкомнатную квартиру в Москве или особняк в центре какого-нибудь Парижа, но сердце не стукнуло чаще, и дыхание не участилось.
Слава облизнул пересохшие губы:
– Что будем делать?
– Похоже, эти деньги он передает нам, – сказал Филипп медленно.
– Да это ясно, – ответил Слава тоскливо. – Как распорядимся?
– Можно по-русски, – ответил Филипп с горькой насмешкой, – на половину купить водки, на другую половину – закуски... нет, это не по-русски, на закуску хватит рукав понюхать... а можно поступить иначе... Мы ведь новые русские?
Слава кивнул:
– Самые новые.
Он уже видел перед собой ласковое средиземное море, пальмы. Яркое солнце на безоблачном синем небе, красивых женщин в бикини и без, слышал веселый беззаботный смех людей, которые не считают деньги.
– Мы самые новые, – повторил Филипп. – Самые новые.
Он всегда любил возиться с оружием. У себя на даче, если можно назвать дачей полуразвалившуюся хибарку на проклятых шести сотках, у него была своя крохотная мастерская, где вручную доводил стандартные патроны до нужного ему состояния.
Зажав пулю в тиски, аккуратно высверливал углубления, смысл которых не понять не только профану, но даже добросовестному портяночнику, который отслужил свои два года честно и добросовестно. Наносил по периметру кольца, одни пули оставлял пустотелыми, другие заполнял когда свинцом, когда ртутью... Порох отмерял по крупинкам. И хотя заказ можно было выполнить без всех этих ухищрений, но ему нравилось выполнять красиво, с эффектами, как, например, когда он застрелил главу москворецких прямо на роскошной даче в окружении телохранителей, множества гостей по случаю дня рождения главаря.
Сейчас он держал в руках знаменитый «винторез» или, как именуют, винторвку специальную снайперскую. Она состоит на вооружении только спецгрупп, так как это чудо современной техники, весит всего два с половиной килограмма, емкость магазина двадцать патронов, прицельная дальность с оптическим прицелом – четыреста метров, а с ночным прицелом – триста. Снабжена глушителем, молниеносно разбирается на три части и укладывается в кейс. На полкилометра пробивает бронежилеты до четвертого класса, которые с легкостью выдерживают очереди из калашникова...