Однажды, пройдя вестибюль и оказавшись в коридоре первого этажа, сильно набравшийся Блэндон более не мог гордо вышагивать, а потому опустился на четвереньки и пополз к северному лифту. На четвереньках же он выполз из лифта на третьем этаже. В другой раз, тоже вернувшись далеко за полночь, он уверенно проследовал мимо лифта, повернул за угол в северное крыло, внезапно потерял ориентировку, открыл дверь комнаты, где переодевались консьержи, и, очевидно спутав ее с ванной комнатой, помочился на пол.
После того случая комнату, в которой переодевались консьержи, всегда запирали, когда ею не пользовались.
В этот день Блэндон достаточно легко нашел лифт и вошел в кабину с достоинством короля, поднимающегося в королевскую карету. Он нажал кнопку третьего этажа, когда двери сомкнулись, бросил короткий взгляд на камеру наблюдения, а уж потом, с крайним презрением на лице, оглядел птичье-облачное великолепие.
Бывший сенатор написал два длинных письма в ассоциацию владельцев квартир, критикуя росписи на стенах и потолке лифта с позиции знатока живописи, каковым полагал себя. Совет директоров, в который входил как минимум один истинный ценитель искусства, нашел эти письма пренебрежительными, конфронтационными, вызывающими тревогу. Службу безопасности попросили следить за поведением Эрла Блэндона в лифте, если он возвращался домой навеселе, из опасений, что он может повредить роспись, но именно попросили, а не дали прямое указание.
Теперь же, когда кабина лифта миновала второй этаж, случилось что-то беспрецедентное. На лице сенатора отразилось крайнее изумление… а в следующее мгновение по экрану побежали полосы помех, полностью скрыв кабину лифта. Такого никогда раньше не бывало. И с пятью остальными экранами, на которые выводились «картинки» двадцати камер, произошло то же самое. Система наблюдения ослепла.
Одновременно Девон услышал барабанную дробь, приглушенную, странную, на пределе слышимости. А через подошвы туфель почувствовал вибрацию бетонного пола, синхронизированную с барабанной дробью.
Он не встревожился, потому что датчики контроля дверей и окон по-прежнему работали, а на пульте горели только зеленые индикаторные лампочки. Никто и нигде не пытался проникнуть в «Пендлтон». Если бы барабанная дробь стала громче, а вибрация усилилась, тогда недоумение Девона могло бы перерасти в предчувствие чего-то дурного.
Но барабаны по-прежнему едва слышались, а где-то через полминуты смолкли. Одновременно прекратилась вибрация и помехи исчезли с плазменных экранов, уступив место «картинкам», которые передавали на них камеры наблюдения.
Камера лифта имела широкоугольный объектив, и установили ее в дальнем углу кабины, так что показывала она кабину целиком, включая и двери — закрытые. Эрл Блэндон уже покинул кабину. Вероятно, она прибыла на третий этаж и бывший сенатор вышел из нее.
Девон переключился на камеру, установленную в коротком коридоре, в который выходили двери квартир «3-А» и «3-В», потом на ту, что обслуживала длинный коридор северного крыла. Эрла Блэндона не увидел. Тот жил в первой по ходу квартире в этом крыле, «3-Г», окна которой выходили во двор. Вероятно, бывший сенатор вышел из лифта, завернул за угол и скрылся за дверью своей квартиры за тот период времени, когда видеонаблюдение не работало.
Девон просмотрел «картинки» всех двадцати четырех камер. Общественные помещения «Пендлтона» пустовали. Кондоминиум мирно спал. Вероятно, выше подвала бой барабанов и вибрация остались незамеченными, а если кто от них и проснулся, то не настолько встревожился, чтобы выйти из квартиры и выяснить, что к чему.
Глава 3 Бассейн в подвале
Поднявшись в четыре утра, как сегодня, или после работы, Бейли Хокс предпочитал плавать, включив только подводные лампы подсветки. Если все помещение куталось в темноту, бассейн напоминал огромный сверкающий драгоценный камень, а отсветы от ряби на поверхности крыльями летали по выложенным белыми керамическими плитками стенам и потолку. Приятное тепло воды, терпкий запах хлорки, ритмичные удары рук по воде, мягкий шелест волн, ударяющих в светло-голубые плитки… Напряженное ожидание очередного рабочего дня — он торговал акциями на фондовом рынке — и последующей душевной усталости уходило, когда он плавал.
Бейли поднимался до зари, чтобы сделать зарядку, позавтракать и сесть за стол к тому моменту, когда открывалась биржа, но не ранний подъем служил причиной усталости, которую он ощущал вечером пятницы. День, в течение которого он инвестировал деньги других людей, иной раз мог измотать его ничуть не меньше, чем проведенный на поле боя, в период службы в морской пехоте. В свои тридцать восемь он уже шесть лет работал независимым управляющим частными активами, а до этого, закончив военную карьеру, три года набирался опыта в одном из крупнейших инвестиционных банков. В первый год работы в банке он думал, что постепенно, по мере того как успехи добавят ему уверенности, на него будет все меньше давить ответственность за сохранение и приумножение средств клиентов. Но эта ноша никак не становилась легче. Деньги определяли степень свободы. Если он терял часть чьих-то инвестиций, то в чем-то ограничивал свободу этого человека.
В отрочестве мать называла Бейли «мой защитник». Но защитить он ее не смог, и эта неудача занозой сидела в сердце, не давая покоя все последующие годы. Вытащить эту занозу он не мог. И полагал, что искупить свой грех можно только одним: верной службой другим людям.
Проплыв бассейн в пятый раз, он встал на дно и повернулся к дальнему концу длинного прямоугольника сверкающей воды, где в воду спускались ступени. Глубина бассейна в самой глубокой точке составляла пять футов, рост Бейли — шесть футов и два дюйма, так что вода доходила ему до плеч, когда он привалился спиной к стенке, отдыхая перед тем, чтобы еще пять раз проплыть бассейн.
Он откинул мокрые волосы с лица… и увидел что-то черное, направляющееся к нему под водой. Он не видел, чтобы кто-то входил в бассейн после него. Рябь на поверхности и игра света и теней не позволяли рассмотреть приближающуюся фигуру. Продвижение под водой требует бóльших усилий, чем на поверхности, так что скорость уменьшается, но этот пловец очень уж напоминал торпеду. Затрачиваемая энергия требовала от пловца вынырнуть на поверхность и глотнуть воздуха до того, как он преодолел бы все сто футов длины бассейна, но этот пловец чувствовал себя под водой как рыба.
И впервые после ухода со службы в Корпусе морской пехоты Бейли ощутил смертельную и очень уж близкую опасность. Не теряя ни мгновения, полностью доверяя своим инстинктам, он развернулся, ухватился руками за бортик и вылез из бассейна, опустившись на колени. Сзади кто-то схватил его за левую лодыжку. И его наверняка стянули бы в воду, если бы он не нанес резкий удар правой ногой и не угодил в лицо нападавшему.
Освободившись, Бейли поднялся, пошатываясь, отошел на два шага по ребристому кафелю и повернулся. Внезапно у него перехватило дыхание, накатила волна иррационального страха, будто он оказался в компании чего-то нечеловеческого, какого-то мифического чудовища, только на поверку оно оказалось совсем и не мифическим, а реальным. Но никого не увидел.
Подводные лампы горели не так ярко, как прежде. Собственно, изменился их свет — из ярко-белого стал мутно-желтым. В этом неприятном свете светло-голубой кафель бассейна стал зеленым.
Темная тварь плыла под водой, легко и быстро, уже в обратном направлении, к ступенькам. Бейли побежал по бортику, стремясь получше разглядеть этого пловца. Пожелтевшая вода теперь выглядела грязной, в одних местах — прозрачной, в других — мутной. Разглядеть внешность твари удавалось с трудом. Вроде бы он видел руки, ноги, человеческую фигуру, но не сомневался, что столкнулся совсем не с человеком.
Во-первых, пловец не отталкивался ногами, как лягушка, хотя под водой иначе плыть невозможно, если ты без ласт. И руки его не совершали характерных для брасса движений. Пловец более всего напоминал акулу: человек под водой так двигаться не мог.
Если бы осторожность взяла верх над любопытством, Бейли сдернул бы с крючка толстый махровый халат, надел бы его, сунул ноги во вьетнамки и поспешил к расположенному в западном крыле подвала посту службы безопасности, где дежурил Девон Мерфи. Но Бейли заворожил странный пловец, на пару с аурой сверхъестественного, вдруг окутавшей бассейн.
Здание задрожало. Низкий гул донесся из глубины, откуда-то из-под фундамента «Пендлтона», и Бейли уставился в пол перед собой, ожидая увидеть, как в цементном растворе между плитками появляются трещины, но нет — не появились.
Вдруг, замерцав, свет в бассейне вновь переменился — с грязно-желтого, словно у мочи почечного больного, на красный. У самых ступеней пловец развернулся с легкостью угря и поплыл уже к тому концу бассейна, где Бейли поспешно ретировался из воды.
Вдруг, замерцав, свет в бассейне вновь переменился — с грязно-желтого, словно у мочи почечного больного, на красный. У самых ступеней пловец развернулся с легкостью угря и поплыл уже к тому концу бассейна, где Бейли поспешно ретировался из воды.
Там, где вода оставалась прозрачной, цветом она не отличалась от клюквенного сока. В других местах, словно замутненная от поднявшегося со дна ила, очень уж напоминала кровь, и муть эта быстро распространялась по всему бассейну.
Теперь на белых плитках стен и потолке словно плясали языки пламени. Вдруг потемнело, тени надвигались, как клубы черного дыма.
Приближаясь к дальнему концу бассейна, пловец уже едва просматривался в этой грязной воде. Ни один человек не смог бы так быстро трижды проплыть бассейн под водой, ни разу не поднявшись на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.
Дрожь пола продолжалась пять или шесть секунд, а через полминуты после того, как прекратилась и здание вновь застыло, красный свет подводных ламп сменился желтым, потом — белым. Языки пламени, лизавшие стены, превратились в привычные танцующие крылья света, в помещении просветлело. Мутная вода вновь стала кристально чистой. Таинственный пловец исчез.
Бейли Хокс стоял, сжав руки в кулаки, у его ног с тела натекла лужа воды. Сердце колотилось, может, и не так сильно, как под вражеским огнем в те давние дни службы, но достаточно громко, чтобы он слышал его удары.
Глава 4 Квартира «3-В»
В 4.13 утра Сайлеса Кинсли разбудил отдаленный громовой раскат и мысль о том, что здание трясет. Но и короткий рокот, и тряска исчезли к тому моменту, когда он сел и более-менее пришел в себя. Сайлес подождал в темноте, прислушиваясь, потом решил, что звук и движение — часть сна.
Однако, когда он опустил голову на подушку, вновь услышал какие-то звуки, доносящиеся из стены, у которой стояла кровать. Едва слышное шуршание вызвало мысль о змеях, ползающих среди стоек за гипсокартоном. Но такого просто не могло быть. И звуков таких он никогда раньше не слышал. Сайлес интуитивно заподозрил, что они имеют отношение к истории дома, которая не могла не настораживать.
Непонятный шум не утихал минут пять. Сайлес лежал, слушая и гадая, что же это такое, но не испытывая страха, в надежде, что любое изменение в звуке поможет установить его причину или источник.
Звук сменился полной тишиной, которая просто гарантировала бессонницу. Сайлесу не так давно стукнуло семьдесят девять, и он знал, что снова заснуть, если уж его что-то разбудило, скорее всего, не удастся. До выхода на пенсию он работал адвокатом по гражданскому праву, но и теперь его разум не знал покоя, совсем как в те дни, когда у него не было отбоя от клиентов. Сайлес поднялся до зари, принял душ, оделся и уже позавтракал яичницей, когда за кухонным окном ярко-розовый свет утра нарисовал на небе коралловые рифы.
После завтрака он уснул в кресле. Когда часом позже резко выпрямился в тревоге, уже не мог вспомнить большую часть кошмара, из которого убегал. В памяти остались лишь вырубленные в скале катакомбы, только без скелетов, как в большинстве катакомб, с пустыми погребальными нишами в стенах извилистых коридоров. И что-то молчаливое и невидимое, что-то ненасытное, выискивало его в этом подземном лабиринте.
Руки Сайлеса похолодели, словно у трупа. Он долго вглядывался в полукружья у основания ногтей.
Ближе к вечеру того же унылого декабрьского дня Сайлес стоял у окна гостиной квартиры на третьем этаже «Пендлтона», возведенного на вершине Холма Теней, и разглядывал сквозь пелену надвигающегося дождя лежащие ниже авеню. Здания из желто-оранжевого и красного кирпича, из известняка, и более новые, высокие и отвратительные, из стекла и бетона, под ливнем становились одинаково серыми, напоминая призрачные строения мертвого города во сне об эпидемии смертельной болезни и гибели. Ни теплая комната, ни кашемировый свитер не могли подавить дрожь, которая его била.
Согласно официальной версии, сто четырнадцать лет тому назад Маргарет Пендлтон и ее детей, Софи и Александра, похитили из этого дома и убили. У Сайлеса давно уже возникли сомнения в реальности давнишнего похищения. Он полагал, что в тот день с этими тремя случилось нечто куда более страшное, нечто похуже убийства.
Холм Теней являл собой высшую точку этого равнинного города, и третий этаж в «Пендлтоне» был последним. Дом, построенный фасадом на запад, казалось, плыл над залитым дождем метрополисом. И холм, и улицу назвали по теням деревьев и домов, которые в солнечную вторую половину дня удлинялись с каждым часом и, уже в сумерках, доползали до подножия и встречались с ночью, которая подступала с востока.
Не просто большой дом, не просто особняк — «Пендлтон», построенный в стиле боз-ар[5] в 1889 году, следовало назвать дворцом. Под крышей находилось шестьдесят тысяч квадратных футов площади, не считая просторного подвала и отдельной пристройки для хранения карет. Здание, в котором переплелись стили георгианского и французского ренессанса, облицевали известняком, каждое окно обрамлялось резьбой по камню. Ни Карнеги, ни Вандербильты, ни Рокфеллеры никогда не владели более роскошным домом.
Въехав в свою новую резиденцию накануне Рождества 1889 года, Эндрю Норт Пендлтон — миллиардер в ту эпоху, когда миллиард долларов еще считался хорошими деньгами, — назвал свой новый дом «Белла-Виста», и такое название он носил восемьдесят четыре года, пока в 1973 году не подвергся кардинальной реконструкции. Превратившись в кондоминиум, дом получил и новое название — «Пендлтон».
Эндрю Пендлтон счастливо жил в «Белла-Висте» до декабря 1897 года, когда из дома похитили и так и не нашли его жену, Маргарет, и двух их маленьких детей. После этого Эндрю превратился в отшельника, эксцентричность которого со временем переросла в тихое умопомешательство.
Сайлес Кинсли потерял жену в 2008 году. В браке они состояли пятьдесят три года. Детей у них с Норой не было. Прожив три года вдовцом, он без труда мог представить себе, как одиночество и горе свели бедного Эндрю с ума.
Тем не менее Сайлес пришел к заключению, что одиночество и утрата не являлись главными причинами, которые привели в те давнишние дни к деградации и самоубийству миллиардера. Эндрю Норта Пендлтона довело до безумия некое жуткое знание, загадочное явление, с которым ему довелось столкнуться и которое он пытался осознать семь последующих лет, на котором оставался зацикленным, пока не покончил с собой.
Нечто подобное, в части зацикленности, произошло и с Сайлесом после смерти Норы. Продав их дом и купив эту квартиру, он заполнил свободное время интересом к городской достопримечательности — величественному зданию, в котором поселился. Любопытство эволюционировало в навязчивую идею, и он провел бессчетные часы, роясь в документах публичного характера, газетных подборках более чем столетней давности и других архивных материалах, которые могли расширить его знания о «Пендлтоне».
Теперь, наблюдая за приближением легионов дождевых капель, марширующих по равнине и поднимающихся по длинному склону Холма Теней, Сайлес отступил на шаг, когда авангард забарабанил по стеклам французского окна, словно дождь нацелился именно на него. Город расплылся, день заметно потемнел, свет лампы посеребрил окна, превратив их в мутноватые зеркала. Отражаясь от мокрого стекла, лицо Сайлеса стало прозрачным, утеряло важные черты, и создалось ощущение, что он видит не собственное отражение, а совсем другое лицо, принадлежащее вовсе не человеку, а гостю из иной реальности, которую дождь временно связал с этим миром.
Зигзаг молнии разорвал темнеющий день, и Сайлес отвернулся от окна, когда громовой раскат сотряс небо. Он пошел на кухню, где под флуоресцентными лампами поблескивали столешницы из золотистого гранита, а на обеденном столе лежали материалы по «Пендлтону»: газетные статьи, ксерокопии документов, распечатки интервью с людьми, утверждавшими, что бывали в этом доме до 1974 года, а также фотокопии одиннадцати отрывков, оставшихся от рукописного дневника Эндрю Норта Пендлтона, который тот уничтожил непосредственно перед тем, как покончить с собой.
Каждый уцелевший отрывок являл собой неполный фрагмент. Листы обгорели по краям, потому что он сжег дневник в камине спальни, после чего вставил в рот ствол ружья и принял смертельную дозу свинца. Каждый из одиннадцати отрывков интриговал сверх всякой меры, предполагая, что Эндрю Пендлтон столкнулся с чем-то экстраординарным, пожалуй, и неземным. А может, на последних стадиях безумия он уже не отличал настоящее от вымышленного и принимал кошмары и галлюцинации за события реальной жизни.
Из одиннадцати отрывков Сайлес чаще всего возвращался к короткому, волнующему, в котором речь шла об исчезнувшей семилетней дочери Пендлтона, Софи. Слова и возможные их толкования до такой степени не давали ему покоя, что он запомнил отрывок наизусть: «…и ее когда-то розовая кожа посерела, и губы стали серыми, как пепел, и глаза серыми, как дым, и губы изогнулись в стальной серой усмешке, и я видел перед собой не мою Софи, и с каждым мгновением она все больше становилась уже не Софи».