— Нет, я не думаю, что он мертв.
— Тогда думаете, что он кого-то убил?
Логан Спэнглер повернулся к нему:
— Вернон, у тебя проблемы?
— У меня? Нет у меня никаких проблем.
— Какая-то точно есть.
— Моя единственная проблема — двадцать три пропавшие секунды видеозаписи.
— Это не твоя проблема, — покачал головой Логан. — Это моя проблема.
— Тогда не заставляйте меня об этом тревожиться.
— Не о чем тут тревожиться.
— Возможно, кто-то убил или кого-то убили.
— Работай спокойно. Выполняй все инструкции. И держи воображение в узде, — посоветовал Логан и оставил Клика одного.
Как только Логан захлопнул за собой дверь, под ногами раздался гул и «Пендлтон» затрясло. Такое уже случалось. На восточном склоне Холма Теней закладывали фундамент высотного дома, и причину колебаний почвы следовало искать именно в этом. Логан решил, что наведет справки в городском департаменте строительства после того, как встретится с сенатором.
Глава 11 Квартира «3-Е»
Микки Дайм оставил мертвого Джерри на кресле в кабинете.
На кухне вымыл руки. Ему нравилась очень горячая вода, от которой щипало кожу. Жидкое мыло напоминало пену для бритья. Оно пахло персиками. Персики он ставил выше любых других фруктов.
За окном небо полыхало и полыхало молниями. Микки пожалел, что он не на улице. Это так приятно — ощутить, как трепещет воздух, вдохнуть резкий запах озона, который оставляли после себя молнии. Загрохотал гром. Он почувствовал, как завибрировали кости.
Микки налил себе стакан шоколадного молока, положил на тарелку лимонный кекс. Стакан от «Баккара», тарелка от «Лиможа», вилка от «Тиффани». Красивые вещи, и выглядят хорошо, и в руки взять приятно. Кекс сверху был покрыт толстым слоем глазури. Микки сел за столик у окна, выходящего во двор. Ел медленно, смакуя каждый кусочек.
Большое количество сахара действовало на многих людей возбуждающе, а Микки успокаивало. С самого детства мать говорила, что он не такой, как другие люди. И она не просто хвалилась. Микки действительно во многом отличался от других людей. К примеру, его обмен веществ напоминал высокоэффективную машину, вроде «Феррари». Он мог есть что угодно и сколько угодно, не прибавляя в весе ни унции.
После кекса он съел три печенья «Орео». Разделял их и сначала слизывал начинку. Так есть «Орео» научила его мать. Мать его многому научила. Он считал, что обязан ей всем.
Микки прожил на свете тридцать пять лет. Его мать шесть месяцев назад умерла. Ему по-прежнему недоставало ее.
Даже теперь он мог вспомнить холод и мягкость щеки, когда он наклонился над гробом, чтобы поцеловать ее. Он поцеловал ее и в оба века, ожидая, что они задрожат и откроются. Но глаза так и остались закрытыми.
Микки закончил перекус. Сполоснул тарелку, стакан, вилку. Оставил на сушке, чтобы их помыла домработница, приходившая дважды в неделю.
Какое-то время постоял у раковины, наблюдая за каплями, сползающими по оконному стеклу. Он такой приятный — звук барабанящего дождя.
Ему очень нравилось гулять под теплым летним дождем, под холодным осенним. Ему принадлежал загородный коттедж с участком земли площадью в двенадцать акров. И если выпадала возможность, он сидел во дворе под дождем голым. Казалось, дождь вылизывает его тысячью языков.
Микки вернулся в кабинет, где в кресле лежал мертвый Джерри. Убитый с близкого расстояния из пистолета тридцать второго калибра с глушителем. Пуля пробила сердце. Под входной раной на белой рубашке появилось кровавое пятно в форме капли. Микки оценил этот штрих.
Костюм Джерри шил у отличного портного. Стрелки на брюках напоминали лезвия ножей. И плотность материи Микки понравилась, когда он потер лацкан большим и указательным пальцами. Рубашку и галстук Джерри носил шелковые. Микки любил запах шелка, но Джерри пользовался одеколоном с резким ароматом лайма, который забивал нежный запах материи.
Став профессионалом, Микки никогда не убивал человека бесплатно. Это неестественно. Все равно что для Пикассо отдать картину. Важную часть чувственного наслаждения, которое он получал от убийства, составлял пересчет полученного вознаграждения.
Впервые он убил через неделю после своего двадцатилетия, еще будучи дилетантом. Тогда ему повезло, и он сумел выйти сухим из воды. Он пытался уговорить на свидание официантку, которую звали Мэллори. Она ему отказала. И обошлась с ним грубо. Унизила его. Он узнал о ней все. Она снимала с подругой маленький домик, с ними жила и ее пятнадцатилетняя сестра. Он пришел туда с «тазером», баллончиком «Мейса» и виниловыми наручниками. Началось все с секса, и он получил его вдоволь. Потом ему пришлось их убить, и он открыл для себя другой вид секса. Но понял, что убивать ради секса глупо, если ты можешь его купить. Убивая ради секса, а не для того, чтобы получить наслаждение от убийства, ты оставляешь образцы своего ДНК. Кроме того, если ты распалился и захвачен страстью, то не контролируешь себя и допускаешь ошибки, опять же оставляя улики. Поэтому, пусть та ночь и стала лучшей в его жизни, он решил, что больше никогда не будет убивать как дилетант. И гордился своим последующим самоконтролем.
Микки также никогда не убивал родственника. А Джерри был его братом. Но никакого горя или сожаления Микки не испытывал. Разница заключалась лишь в том, что за работу он не получил толстого конверта с купюрами.
За прошедшие годы у Микки не возникало и мысли, чтобы убить кого-то в этой квартире. Это убийство доставило ему массу хлопот.
Джерри Дайм спровоцировал его. Он пришел сюда, чтобы убить Микки. Но повел себя как дилетант. Его намерения буквально читались на лице.
С другой стороны, Микки понимал, что получит вознаграждение за эту работу. Теперь не придется делить наследство матери.
Из стенного шкафа в спальне он принес запасное одеяло. Изготовленное из микрофибры, мягкое, пушистое, но прочное. Потер им щеку. Оно пахло, как пальто спортивного покроя из верблюжьей шерсти, и этот запах Микки относил к числу самых любимых.
Открытые глаза Джерри в смерти стали синее, чем при жизни. У Микки глаза были желтовато-коричневыми, у их матери — зелеными. Про цвет глаз их отцов — анонимных доноров спермы — Микки ничего не знал.
Стащив труп на одеяло, Микки обыскал карманы брата. Взял бумажник Джерри, мобильник, мелочь. Монеты еще сохраняли тепло тела Джерри.
Микки завернул мертвеца в одеяло. Завязал края своими галстуками.
Выйдя из кабинета, плотно закрыл за собой дверь. Когда глянул на часы, раздался звонок в дверь.
Пришла Людмила, маникюрша, бывающая у него дважды в месяц. Русская эмигрантка, лет пятидесяти с небольшим, черноволосая, крепкая.
Она хорошо говорила по-английски. Но они договорились, что она будет молчать, только поблагодарит за заплаченные деньги. Любой разговор отвлекал от удовольствия, которое приносили маникюр и педикюр.
После смерти матери Микки расширил ванную комнату за счет спальни для гостей. У него никто никогда не оставался на ночь.
В огромной ванной стены и потолок облицевали белым мрамором, столешницы сделали из черного гранита, а пол выложили мраморными и гранитными плитами в бело-черную клетку. В новой ванной хватило места и для процедурного кресла с подводом воды, и для массажного стола, и для отделанной кедром сауны, которая разместилась в углу.
Микки сел в кресло, опустив ноги в теплую воду. От ванночки поднимался запах ароматической соли.
Когда Людмила занялась его руками, Микки закрыл глаза. Медленно, постепенно перестал быть человеком, превратившись только в кончики пальцев. Шорох инструментов по эмалированной доске казался симфонией. Запах лака пьянил. Он полностью отдался этому простому, но такому сладостному наслаждению.
Ощущения решали все. Микки ставил их превыше всего.
ОДНОЯ не то, что ты при всей своей вере можешь себе представить, но то, что ты искал. Я прошлое, не завершенное в своей цельности.
Я верю в смерть. Смерть освобождает место для новой жизни. Я умираю каждый день, чтобы возродиться вновь. Эти слабые существа, которые умирают и не возрождаются, они уже послужили этому миру, потому что мир слабаков — мир без будущего.
Ирония судьбы — моя невообразимая сила и бессмертие обусловлены дефектом: дефектом в структуре пространства-времени, червоточиной, которая расположена в сердце Холма Теней. Периодически, когда создаются должные условия, прошлое, настоящее и будущее существуют здесь одновременно, как существуют они и во мне. Те, кто живет в этой ключевой точке, иногда видят и то, что было, и то, что будет. Благодаря коренным американцам, которые поселились здесь первыми, и тем, кто появился за ними следом, этих гостей из другого времени воспринимают как духов, галлюцинации, видения.
Каждые тридцать восемь лет происходит событие куда более значимое, чем появление призраков. Пилигримы, независимо от их воли, прибывают в мое королевство и узнают свою судьбу, которая является и судьбой всего мира.
Прибыв ко мне из 1935 года, члены богатой семьи Осток научились слушаться меня, как их не слушались слуги. Человечество верит в свою исключительность, но на самом деле для мира люди что блохи для собаки, что вши для шимпанзе. Зараза. Болезнь. Остоки и все человеческие существа — крысы на дороге из Гамельна, зачарованные мелодией, которая ведет их ко мне.
Скоро сочинительница песен встанет передо мной, и я покормлюсь ее сердцем, которое она полагает источником эмоций для создания ее песен. Пожилой адвокат, который верит в закон, узнает, что нет законов, кроме моего. С вышедшим на пенсию детективом, верящим в справедливость, я расплачусь по справедливости. Я войду в мальчика, возьму под контроль его тело, но позволю ему какое-то время осознавать, что происходит, позволю ему засвидетельствовать медленную гибель его тела и его невинности. Паразиты, рожденные от паразитов, они зараза, для которой я — очистительный огонь.
Глава 12 Квартира «3-А»
Дымок с кресла и Пепел со скамеечки для ног наблюдали за Мартой Капп, которая переходила от окна к окну гостиной. Их оранжевые глаза горели, как яркие фонари.
Если не считать предательства тела, по мелочи, вроде седых волос, и по-крупному — артрита кистей, Марта ощущала себя двадцатилетней. Голова у нее работала так же быстро, как и шестьюдесятью годами раньше, но теперь ее решения подкреплялись мудростью, накопленной за богатую событиями жизнь.
В восемьдесят так же, как в двадцать, она терпеть не могла бессмыслицы. К ее огорчению, мир все более напоминал театр абсурда. Так много людей отметали правду, если она предполагала надежду, зато сразу и без оглядки начинали верить в ожившее неживое (а чем еще являлся компьютерный интеллект?), в сверкающую, но пустую утопию Интернета, в нелепые экономические теории завистливых социопатов, в абсолютное моральное и юридическое равенство людей, муравьев, обезьян и спаржи. Особенно возмущали Марту провидцы, постоянно предрекающие конец света, вроде одиозного мистера Уделла из квартиры «3–3», абсолютно уверовавшего то в одну, то в другую угрозу, нависшую над человечеством, будь то новый ледниковый период, ядерная катастрофа планетарного масштаба или Армагеддон. Полная ерунда.
Несколькими днями раньше Салли Холландер, их кухарка и домоправительница, принадлежала к здравомыслящим. Но внезапно начала говорить о ярких и тревожных снах. И после кошмаров, которые снились ей три ночи подряд, заявила, что сны эти пророческие и сулят они быстро приближающийся Судный день. А теперь она заявляла, что видела дьявола в буфетной.
Не вызывала сомнений реальность города, грозы, окна, которое она видела перед собой. Но дьявол в буфетной — это глупость и вздор. Возможно, у Салли, ранее всегда заслуживающей доверия и благоразумной, случился кризис среднего возраста и началось изменение личности, или у бедной женщины развилось какое-то телесное заболевание, среди симптомов которого галлюцинации и бредовые идеи. Поскольку Салли воспринималась любимой племянницей, Марта не хотела даже рассматривать второй вариант, потому что речь могла идти об опухоли мозга и о чем-то другом, не менее катастрофическом.
Сверкающий топор молнии разрубил небо, грохнуло так, словно одновременно упала тысяча деревьев. На мгновение весь город погрузился в темноту. Но, вероятно, ее просто ослепила молния, поскольку, моргнув два раза, она увидела, что город на месте, с освещенными окнами домов и горящими лампами уличных фонарей.
Ранее Дымок и Пепел, пара голубых британских короткошерстых кошек, оставались совершенно спокойны во время истерики, устроенной Салли, лежали, поглощенные собой. Ушки чуть приподнялись при первом крике, головы повернулись на шум. Но мышцы не напряглись, а толстая и очень мягкая, серая с голубым отливом шерсть не встала дыбом. Когда же крики ужаса домоправительницы перешли в рыдания, Дымок и Пепел полностью потеряли к ней интерес. Для Марты поведение кошек послужило прямым доказательством того, что ничего демонического в их квартире не появлялось.
Эдна, старшая — на два года — сестра Марты, к бессмыслице относилась с симпатией. Всю жизнь верила в невероятное, от гадания по ладони до полтергейста, от Атлантиды до городов на темной стороне Луны. В этот самый момент она сидела около Салли за кухонным столом, поила потрясенную женщину кофе с бренди, чтобы та чуть успокоилась и попыталась вспомнить — или выдумать — подробность ее встречи с Князем Тьмы в буфетной.
Иногда Марта удивлялась, каким образом ей и Эдне, таким разным, удалось вместе создать процветающую компанию, при этом практически не ссорясь. Деловая сторона лучше удавалась Марте, а Эдна придумывала удивительные рецепты. «Капп систерс кейкс» превратилась в самую большую компанию, рассылающую десерты по почте, замороженные торты пользовались огромным успехом в супермаркетах, и готовые раскупались не менее активно. Чего им не удалось сделать, так это создать собственную сеть магазинов, но и без этого достижений хватало. Марта полагала, что успех пришел к ним по двум причинам: и потому что их таланты дополняли друг друга, и потому, что они всегда жили душа в душу.
Компанию они продали четырьмя годами раньше и отдали половину своего состояния. Пока жизнь на пенсии их только радовала: ленчи и социальные события, добровольная работа в благотворительных фондах и масса свободного времени на личные дела. А теперь этот инцидент с их дорогой Салли. И хотя из двух сестер суеверной была Эдна, Марта не могла отделаться от неприятного чувства, что после этого происшествия удача, которая всегда сопутствовала ей — и ее сестре, — может от них отвернуться.
И словно в пророческом подтверждении этой мысли, небо взмахнуло сверкающими лезвиями. Город, будто колода для рубки дров, затрясся от ударов, и засеребрились бесчисленные капли дождя, летящие сквозь сумрак к земле.
В оконном стекле отражение Марты замерцало, словно фитилек ее жизненной силы догорал. Она страдала от страха смерти, который всегда старалась подавлять, страх этот появился в ту ночь, когда умер Саймон, ее первый муж. Ей тогда был сорок один год. Но источником этого страха стала не смерть Саймона, а событие, которое произошло чуть позже, и последние тридцать девять лет она не смогла ни объяснить, ни забыть случившее тогда.
Дымок и Пепел повернули головы, услышав дверной звонок, но не сделали попытки покинуть насиженные места, чтобы встретить гостя.
На пороге Бейли Хокс приветствовал Марту поцелуем в щеку. Едва он вошел, тревога Марты начала уменьшаться. Такие мужчины в молодости никогда не привлекали ее внимания: спокойные, уверенные в себе, умеющие слушать, надежная опора в любом жизненном шторме. По причинам, которые она сама не до конца понимала, даже в среднем возрасте ее тянуло к слабым, но ярким личностям, которые поначалу захватывали внимание, а в конце всегда разочаровывали. Что ж, она не могла пожаловаться на свою семейную жизнь, пусть сначала вышла замуж за одного мужчину-мальчика, а потом за другого, но теперь чувствовала себя гораздо спокойнее, имея такого друга, как Бейли, к которому могла обратиться, если домоправительница вдруг начинала вопить дурным голосом о встрече с дьяволом между буфетом с китайским фарфором и шкафом со столовым серебром.
— Я не знаю, звонить ли мне терапевту или психиатру, — сказала она Бейли, — но экзорцисту я звонить отказываюсь.
— Где Салли?
— На кухне с Эдной. Теперь моя сестра, наверное, уже убедила себя, что она тоже видела призрак с раздвоенным, словно у змеи, языком.
Эдна придавала антуражу куда большее значение, чем Марта, и поэтому жить Марте приходилось в квартире, обставленной в викторианском стиле, близком сердцу Эдны: честерфилдовские диваны, обитые темно-синей тканью из ангорской шерсти, боковые столики, задрапированные бархатом и с салфетками, связанными крючком, этажерки, полные фарфоровых птичек, цветочные обои с оригинальными рисунками Уильяма Морриса,[9] кружева, кисточки, бахрома, плетеные шнурки, фестоны из цветов.
Хотя и на кухне чувствовался стиль девятнадцатого века, выглядела она более современной, чем остальная квартира, потому что даже Эдна предпочитала газ и электрическую бытовую технику дровяным чугунным плитам и громоздким ледникам. Самое викторианское в этой просторной кухне представлял собой наряд Эдны — воспроизведенная до мельчайших подробностей одежда того периода, которую ее портниха сшила по рисунку из каталога тех давних времен: платье с юбкой до пола из лилового шелка и отделкой из лилового же, с белыми точками, шифона, кружевным воротником, оборками и рукавами до локтя.