— Здорово, что ни говорите! А вы, Константин Васильевич, про муравьиное счастье, — Игорь пальцами вычесывал из пышной шевелюры набившийся снег, вытирал полотняной салфеткой раскрасневшиеся щеки.
— Вот лично мне, господа, тоже к муравьиному сословию не принадлежащему, — включился Шульгин, — оченно интересно: а то, что мы с дуггурами данного образца учинили, на их самоощущение никак не повлияло? И медленное помирание в твоих узилищах, Константин Васильевич? На восприятии действительности негативно не сказалось?
— Сейчас, конечно, да, ему невесело, но опять же не в человеческом смысле. Имеет место определенное отчаяние, но не как эмоциональная категория, а только биологическая. Чем меньше надежд на воссоединение со своим «роем», тем сильнее слабеют активные нервные процессы. Организм угасает, но при этом чувство постоянного, непосредственного счастья, или, удаляясь от антропоморфизма, удовлетворения, как бы заменяется на воспоминание о том, как недавно было хорошо. И остается надежда, что все-таки каким-то образом он вернется к нормальному состоянию.
— А почему бы вам действительно не вернуть его домой? — спросил вдруг Ростокин. Он отличался чувствительной натурой, ему невыносимо было бы наблюдать за гибелью от голода и жажды — неважно, физических или сенсорных — любого живого существа. А это все же какой-никакой, а гуманоид…
— Игорь прав, — кивнул Новиков. — Если ты извлек из него максимум возможного, почему бы не отпустить? Глядишь, при случае нам это зачтется. Опять-таки, как в русских сказках. Пометить его как-нибудь, чтобы при встрече узнать…
— Узнать несложно, — Удолин по дурной привычке теребил пальцами нижнюю губу, что означало напряженное размышление. — По мыслефону я его всегда узнаю. Вот только…
— Что?
— Мы его препарировать собирались. Анатомическое исследование подобного организма не менее интересно, чем психологическое. Доктор Палицын, это один из команды, является блестящим анатомом, вел курс в Казанском университете. Причем в равной степени квалифицирован и как биолог, систематик, написал книгу по зоологии беспозвоночных. Он надеется, разобрав дуггура по нейронам, получить сенсационные результаты…
— Нет, дед, тут вы малость того. Перебираете. — Лицо Шульгина выразило нечто вроде брезгливости. — Мы же не «убийцы в белых халатах». Если он в состоянии выжить, надо его отпустить. А для прозектора мы что, трупов не найдем? У Басманова в Блюмфонтейне, в холодильнике, замороженные монстры имеются. Тоже интересный материал. И таких, как этот, разыщем. Давай, готовь переброску туда, где взяли…
— Ну, если вы дружно настаиваете. Прямо сейчас, что ли?
— А чего тянуть? У нас в медицине весьма часто промедление смерти подобно. В буквальном смысле.
Глава 9
Лариса, как истинная дама из общества, подражала своей королеве — небольшими глотками, но часто отпивала из бокала розовый джин.
Спросила адмирала, что он думает по поводу слухов насчет ужасных чудовищ, якобы появившихся на территории буров, но в непосредственной близости от границ колонии.
— Ничего не могу вам ответить. Если мне не верят, когда я докладываю о том, что видел собственными глазами, и это подтверждают еще сотни матросов и офицеров, для чего я буду верить каким-то сказкам про вооруженных огнестрельным оружием обезьян?
— Вас очень обидели, мой адмирал? — почти прошептала миледи, пристально глядя на него сочувственным и в то же время проницательным взглядом.
— Вы не представляете, как, — глухо ответил он. — Я бы немедленно подал в отставку, если бы это не выглядело, как заведомое признание моей вины. Нет, этого они не дождутся. Пусть лучше суд. Там я, по крайней мере, сумею сказать все, что считаю нужным.
— Надеюсь, до этого не дойдет…
Лариса не стала угощать Хилларда шульгинской пилюлей, ей интереснее было провести партию с достойным партнером «по-честному». То, что он порядочно выпил, значения не имеет. Джентльмен отличается от простолюдина тем, что ведет себя безупречно, даже когда напьется.
— Скажите, миледи, а для чего вы, ваш брат и ваш покровитель именно сейчас решили проявить ко мне внимание и поддержать в столь трудный час? Особенно в глазах общества? Вы наверняка заметили, как изменилось ко мне отношение за каких-то три часа.
— Смешно было бы, если б не заметила. Для чего? А вы как думаете? Вы ведь флотоводец и стратег.
— Вы только недавно приплыли из Австралии. В Лондоне не были очень давно. В тамошних интригах наверняка не замешаны. В здешних — тем более.
Навалившись локтями на стол, что было весьма не комильфо, Хиллард, как писали в XIX веке, сверлил свою визави пронзительным взглядом.
— И первый, с кем вы решили завести противоестественно теплые отношения, — опальный адмирал. Само по себе — очень странно. И подвел вас ко мне достаточно сомнительный и столь же загадочный мистер Сэйпир. Интрига исходит от него? Вот я, стратег, как вы выразились, и заинтересовался. При всем том, что лично мне это пока на руку. Пока! — подчеркнул он голосом.
— Хотите, сэр Мэнсон, я скажу расхожую банальность? «Пока» и «сейчас» — это синонимы. Жизнь — только миг между прошлым и будущим. Вот и живите, радуйтесь, что вас не убили снарядом неизвестного крейсера и до сих пор не лишили этих красивых нашивок… — Она указала пальчиком с длинным алым ногтем на рукав адмирала.
— Черт! С вами дьявольски трудно разговаривать, миледи…
Хиллард, забыв, какую по счету порцию виски вливает в себя, отхлебнул из стакана.
— Постойте, постойте, — лицо его озарила хитроватая улыбка. — Миледи Отэм — миледи Винтер! Не забавное ли это совпадение?
— В таком случае вице-канцлер казначейства лорд Саммер[49] — мой старший брат? Или — младший? Но ваша начитанность делает вам честь. И как же вы дальше собирались развивать свою мысль? Поискать Д’Артаньяна, Рошфора, самого кардинала? Ну, смелее, адмирал!
— Что-то в этом роде я и имел в виду, миледи.
— Смело, сэр Мэнсон, смело. Впрочем, известно, что чем идея безумнее, тем она ближе к истине. Посмотрите это. — Она протянула адмиралу переданный ей листок. — А я пока отлучусь ненадолго. Мне нужно попудриться. У вас тут жарковато. А я ведь — «Осень».
Когда она вернулась, Хиллард еще не закончил расшифровку с помощью карманного блокнота в кожаном переплете с замочком.
Она остановилась у окна, закурила длинную сигарету, без всякого гашиша, разумеется. Смотрела на огни города и порта, думая о том, что жизнь на самом деле складывается куда интереснее, чем могла бы, не встреть она у Натальи Левашова.
— Откуда у вас это? — спросил адмирал.
— Что? Я получила телеграмму сегодня на почте. Из Лондона, с припиской, что следует немедленно передать ее вам.
— И вы не знаете содержания?
— Откуда же? Мне кажется, вам потребовалось определенное время, чтобы прочитать с помощью шифровальных таблиц. Я ими не владею.
— Тогда посмотрите…
Лариса с почти не наигранным равнодушием взяла написанную торопливым, не слишком разборчивым почерком Хилларда расшифровку.
«Адмирал, у вас есть великолепная возможность получить очередную нашивку. Для этого вам следует со вниманием прислушиваться к советам лица, передавшего эту телеграмму. В этом случае вы вскоре будете утверждены в должности командующего Южноафриканской эскадры и начальника военно-морской базы. Если имеете другую точку зрения, передайте по известному вам адресу прошение об отставке. Она будет незамедлительно принята с сохранением мундира».
Подпись под текстом сэр Мэнсон не обозначил или ее вообще не было. И так адресат должен был понять авторство.
— Лицо — это вы, миледи?
— Наверное, если не иметь в виду телеграфиста.
Со странным выражением лица Хиллард выпил еще полстакана виски.
— Вы не очень торопитесь, адмирал? — участливо спросила Лариса.
— Что старому моряку бутылка виски на фоне всего происходящего?
— Разве что-нибудь не так? — сделала удивленное лицо Лариса. — В ваших мужских делах я не очень разбираюсь, но мне кажется, чин вице-адмирала гораздо лучше отставки. Пусть и с мундиром. Пятно на репутации ведь все равно останется. Разве что в Южную Америку уехать. А дома от разговоров за спиной никуда не деться.
— Кто и зачем мне это предлагает? — как бы в пространство спросил Хиллард.
— Я подписи не видела, — взмахнула ресницами миледи. Сейчас она вспомнила, как исполняла аналогичную роль Милен Демонжо[50].
— Никто, кроме Первого лорда адмиралтейства, моим шифром пользоваться не имеет права.
— Тогда о чем вы спрашиваете?
— Но вы ведь должны знать, что за всем этим кроется? Согласие я должен дать именно вам и в дальнейшем исполнять ваши «советы». Кто вы, наконец, миледи, какое отношение имеете к лондонским играм, если половину не такой уж долгой жизни провели на другом конце света и понятия иметь не должны о творящихся в «паучьей банке» жестоких интригах?
— Никто, кроме Первого лорда адмиралтейства, моим шифром пользоваться не имеет права.
— Тогда о чем вы спрашиваете?
— Но вы ведь должны знать, что за всем этим кроется? Согласие я должен дать именно вам и в дальнейшем исполнять ваши «советы». Кто вы, наконец, миледи, какое отношение имеете к лондонским играм, если половину не такой уж долгой жизни провели на другом конце света и понятия иметь не должны о творящихся в «паучьей банке» жестоких интригах?
— Я и не имею. Я просто выполняю поручение, от которого не могла отказаться. Вы — пока еще можете. Так как?
— В любом случае, до утра у меня есть время. Я либо отправлю телеграмму, либо нанесу вам визит. Вы в каком номере остановились?
Лариса назвала, добавив с одной из очаровательнейших своих улыбок:
— Буду ждать. Не скажу, что с нетерпением, но буду. Не раньше одиннадцати утра — люблю поспать, и не позже двух. Договорились, мой адмирал? А теперь позвольте нам с братом откланяться. Он уже устал листать ваши книжки и графин прикончил. Ему это не полезно.
…Кирсанов зря посчитал меры, предпринятые им для нейтрализации комиссара Саймона Роулза, достаточными. Точнее, они были достаточны в пределах правового поля, весьма почитаемого в Великобритании, равно как и в колониях. Никаких реальных обвинений ему никто не мог предъявить, поскольку законным образом допущенный в Кейптаун Питер Сэйпир ни малейшим образом законов королевства не нарушал и в ходе визита в контору Роулза следов не оставил.
Еще одна беда — он натуральным образом комиссара переоценил. Исходя из своих представлений, напрасно понадеялся, что признаки патологического опьянения или намека на белую горячку заставят партнера умерить служебный пыл и побольше внимания уделить своему здоровью. Посчитал, что тот не станет слишком глубоко лезть в непонятное, чтобы не «потерять необходимое в надежде приобрести излишнее».
А Роулз оказался как раз таким дураком, который вздумал рискнуть.
Выпитая бутылка виски и странная, охватившая чересчур долгий отрезок времени амнезия насторожили комиссара. Обычно он не позволял себе больше двух-трех стаканчиков и всегда сохранял самоконтроль. Но похмелье было самым настоящим — сухость во рту, головная боль, тошнота, нарушения координации движений.
Так отчего вдруг он мог смертельно напиться и с кем?
К врачу обращаться не стал, привел себя в порядок собственными силами и приступил к действиям.
Последнее, что он помнил отчетливо, — момент высадки на русский пароход «Царица» и предусмотренную формальностями беседу с капитаном. Проверку судовых документов. Несколько рюмочек водки. Все как всегда. Не опьянел, просто несколько снял усталость и повысил настроение. Дальше память начинала давать сбои. Кажется, он проверял документы у пассажиров, изъявивших намерение высадиться в Кейптауне. Зачем? Вроде бы коммерческие дела. А подробнее?
Роулз сделал в блокноте первую пометку.
В портовом журнале комиссара должна быть соответствующая запись. Проверим. И он принимал пароход не один, есть лоцман, другие свидетели.
Явившись после обеда в таможню, осторожно расспросил клерков, так, чтобы не вызвать недоуменных контрвопросов и просто интереса к своему не совсем адекватному поведению. Это было не так уж трудно, опыт имелся.
Ничего внушающего сомнения выяснить не удалось. В том числе и относительно лиц, прибывших на русском пароходе. Досмотр они прошли беспрепятственно и убыли в город.
Куда и зачем — на всякий случай предстояло выяснить.
Вернувшись в контору, Роулз поинтересовался у клерка в приемной, не спрашивал ли его вчера какой-нибудь джентльмен. А то, мол, он уславливался с одним человеком о встрече, но она не состоялась. Пришлось задержаться по службе в порту, и, очень может быть, они разминулись.
— Да не так уж вы и задержались, сэр Саймон. Когда вы вернулись, я только собирался уходить. Значит, еще не было пяти.
— Действительно. Было очень много работы, вот мне и показалось, что уже поздно. Но до моего прихода никто не спрашивал? — Комиссар, к своему сожалению, не мог даже приблизительно описать внешность предполагаемого гостя. Русских с парохода он не запомнил, да и трудно было предположить, что немедленно после прибытия они первым делом принялись бы разыскивать его офис. А если и вдруг — что могли бы предпринять, как заставить его напиться до свинского состояния и потери памяти?
Нет, тут наверняка нечто другое. С другими людьми связанное. Может быть — гипноз? (В те годы о гипнотизме ходило много разговоров. Гипнотизеры выступали в театрах и рекламировали свои услуги как универсальных целителей.)
— Нет, вас — точно никто. Правда, в самом конце дня появился один господин, но вас не спрашивал. Он хотел узнать что-то о котировках алмазных акций. Но из финансового отдела никого уже не было на месте, и я посоветовал ему обратиться в банк…
— Алмазных акций? Интересно. А при чем здесь налоговое ведомство?
— Я ему так и сказал. Он извинился и ушел…
Однако чем-то этот факт привлек внимание Роулза. Интуиция зашевелилась. Он угостил клерка сигарой и между другими, ничего не значащими вопросами осторожно поинтересовался, как этот джентльмен выглядел.
Юноша описал незнакомца довольно подробно. Среди множества известных Роулзу людей такого точно не было. И все же…
Поднявшись к себе, комиссар тщательнейшим образом обыскал помещение. Искал малейшие следы пребывания здесь посторонних.
Моментами ему приходило в голову, что ведет он себя просто глупо. Никаких ведь оснований для подозрений. Не проще ли согласиться с очевидным? Допустить, что виски попался поддельный, с добавлением древесного или картофельного спирта. Вот и подействовал таким образом. Затуманил мозг, заставил выпить бутылку до дна. Последнее время он действительно сильно уставал, вот и сорвался, с кем не бывает.
Но натура разведчика не позволяла согласиться с таким, чересчур на поверхности лежащим, решением.
И тем не менее — все бумаги и деньги целы, сейф вскрывать не пытались, каждая вещь оставалась на своем привычном месте. В том числе и заряженный револьвер в ящике стола.
Многих вошедших в обиход способов фиксации проникновения в дом посторонних, от самых простых, вроде положенных в нужном месте ниточек, пыли, нанесенной на те или иные предметы, не говоря о более сложных, в XIX веке не знали. Или, по крайней мере, широкого распространения среди специалистов они не имели.
Совершенно не за что зацепиться пытливой мыслью.
Роулз сел за стол, подпер голову рукой. Закурил сигару.
Тут ему пришел в голову достаточно рисковый план. Не провести ли следственный эксперимент?
В шкафу есть еще несколько бутылок из той же партии, подаренной капитаном одного из английских пароходов, пришедших из Глазго до начала войны. Налить полстакана, выпить и наблюдать за действием. Затем продолжить, фиксируя ощущения. Может быть, если виски действительно недоброкачественный, он успеет это заметить раньше, чем снова впадет в беспамятство.
На случай, если последствия окажутся серьезными, Саймон предупредил делопроизводителя, тоже разведчика, о том, чем намерен заняться и что делать, если ему вдруг станет плохо.
Сотрудник выразил сомнение в необходимости такого риска, предложил провести эксперимент на ком-нибудь другом. Да вон хотя бы на том бродяге, что стоит, покачиваясь, на противоположной стороне улицы.
Некоторый резон в этой идее был. Но Роулз ее отверг. Ему нужны личные впечатления.
Четыре унции[51] выдержанного шотландского виски прошли хорошо и вызвали то настроение, которое и имели в виду его создатели. Мысли, оставаясь ясными, забегали гораздо быстрее, внезапно появилась уверенность, что нынешнюю загадку он так или иначе решит. С врагами тоже справится, кем бы они ни были.
Взгляд упал на толстую конторскую ручку, лежавшую рядом с чернильницей. Постой, постой, это интересно! Позолоченное перо «рондо» было покрыто засохшими чернилами. А ведь Роулз имел устоявшуюся с первых школьных лет привычку — закончив урок, обязательно дочиста вытирать перо специальной салфеточкой.
Допустим, он в пьяном виде об этом забыл. Если уж разуться перед сном не успел. Но, значит, что-то, пока был в состоянии, писал?
Что же?
В настольной тетради датированных вчерашним днем записей не имелось. Как и отдельных бумажек с какими угодно каракулями.
Вот!
Не торопясь, словно опасаясь спугнуть удачу, он сделал еще два глотка.
Извлек из ящика большую лупу и принялся тщательно изучать свой рабочий дневник.
Ему хватило минуты, чтобы увидеть на скрепках следы с большим тщанием и аккуратностью удаленных листов. Подошел к окну и в косых солнечных лучах рассмотрел на чистой странице едва заметные вдавленности — следы от пера, не совпадающие с расположением строк на предыдущей.