Странно, что они внедряют в нас всю эту информацию. Но я все же предпочитаю биологическую химию урокам анатомии, которые мы посещаем.
Трупы доставляются санитарной машиной из морга Брегенца (город на берегу Боденского озера. – Ред.).
Группами по шесть человек нас приводят в комнаты лазарета, которые временно отводят под кабинеты вскрытия трупов.
Пройдет много времени, прежде чем я забуду это мерзкое зрелище. Два мертвых тела, женщины и мужчины, лежали на столах, поставленных рядом.
Женщине было около пятидесяти лет, мужчина выглядел совсем молодым. Лежавшие в луже крови, они были вскрыты от подбородков до лобков. Их внутренности вылезли наружу. От трупов исходил отвратительный запах.
Профессор, молодой врач-эсэсовец, вероятно привыкший к такого рода вещам, весело погрузил руки в резиновых перчатках в этот несусветный ужас, перечисляя названия различных органов, один за другим.
Франц, стоявший рядом со мной, почувствовал дурноту, его пришлось вывести наружу. Другой парень упал в обморок там, где стоял, в полуметре от трупов.
Молодой врач просвещал нас во всех подробностях. Он ловко вскрывал ножом мужские и женские репродуктивные органы. Скрежещущий звук ножниц, разрезающих лобковые сращения, производил омерзительное впечатление. Просто потому, что мы не привыкли к этому.
Резкими движениями врач произвел сечения ноги трупа, и нас заставили поставить кровоостанавливающие зажимы на артерии. В случае сильного кровотечения процедура гораздо эффективнее простого наложения жгута, который, как объяснял нам инструктор, неудобен тем, что сдерживает и даже останавливает кровоток в конечности.
Этим все не кончилось. Врач-эсэсовец заставил нас снова прикоснуться к телам. Нам пришлось демонстрировать свои способности делать внутривенные инъекции.
Рука женщины дряблая, вялая и очень холодная. Не знаю, проходила ли игла в вену или застревала в побуревшей плоти. Знаю только, что впоследствии я потратил добрых полчаса, чтобы отмыть руки. В моем воображении все, к чему я прикасался, смердело и ощущалось как труп.
Зима. 1940 год. На Западе война. Или, точнее, она еще не началась.
Англия и Франция, в безумном стремлении нас уничтожить с целью помочь «бедной Польше», терпеливо ожидают своего часа за линией Мажино.
Что касается Польши, то она некоторое время не упоминается.
Празднование 30 января, годовщины прихода нацистов к власти, в этом году было особенно торжественным.
Нам предоставили честь пройти парадным шагом перед фюрером в Мюнхене.
Весь город украсили флагами. Шагая гусиным шагом, мы прошли мимо трибуны, где рядом с канцлером сидели Герман Геринг, Геббельс, адмиралы Редер, Дёниц и несколько генералов, имен которых я не знаю.
Оркестр люфтваффе выстроился рядом с импозантной группой руководителей рейха, принимающей парад, и играл гимн «Хорста Весселя». Мы присоединились к пению, перед тем как пройти перед трибуной.
Весна. 1940 год. Несколько дней назад я явился в госпиталь.
Меня послал туда старший офицер медицинской службы, которого я встретил, когда первый раз прибыл в замок. Я вошел и остановился в ожидании.
Врач привел в порядок бумаги, разбросанные на столе, и встал.
– У меня к вам два вопроса, Нойман. Весьма важных вопроса.
Казалось, он колебался. Черты его лица выражали расположение и доброжелательность, но глаза были строги.
– Мы навели справки о вашей родословной. Вашей лично и семьи. Поздравляю. Вы истинный ариец. Мы проследили вашу родословную до XVIII столетия и убедились в том, что ваши предки чистокровные немцы.
Он прошелся вокруг стола и жестом предложил мне сесть в кресло. Я подчинился, несколько удивленный. Офицер подошел к шкафу с папками, порылся в них и наконец вытащил карточку.
– Между прочим, анализ крови показывает, что у вас вторая группа крови, – продолжил он, поворачиваясь ко мне. – Это чистая нордическая группа.
Он снова сел за стол, рассеянно играя карточкой из картотеки.
– Вы знаете, конечно, что существует несколько групп крови, Нойман, главные из них – вторая (А), третья (В) и первая (О). У людей, имеющих группу AB, часто содержится еврейская кровь в венах. Группа О часто ошибочно считается универсальной группой крови, поскольку она может переливаться людям с любой группой крови.
О чем он? Не собирается ли он использовать меня в качестве подопытной свинки в экспериментах по переливанию крови?
Офицер медицинской службы уставился взглядом в какую-то точку над моей головой.
– Вы, вероятно, знаете основные положения генетики, Нойман… Понимаете, что большинство человеческих особенностей, наряду с дефектами и изъянами, передаются каждому поколению посредством микроскопических элементов, называемых хромосомами в ядра клеток. Эти хромосомы или даже части хромосом и определяют, будет ли ребенок иметь папины голубые глаза, мамин рот или другие черты своих прародителей.
Его взгляд переместился на меня.
– Доказано, что несколько поколений могут сохранить и сохраняют те же способности – в искусстве, науке и т. д. Бах – продолжатель нескольких поколений музыкантов. Штраус, Бетховен, Рихард Вагнер также происходили из семей музыкантов. В другой сфере – династия Круппов, например, всегда одаривала Германию изобретателями и техническими гениями… Примеры многочисленны, и было бы утомительно приводить их далее.
Давая пояснения, офицер наблюдал за мной через свои очки без оправы. Его проницательный взгляд, казалось, оценивал мою понятливость, мой уровень интеллекта. Но он мог бы не утруждать себя этим предисловием.
Я все понимал.
Он сел и потер руки.
– С учетом этих фактов легко понять, что два расово чистых существа, с не смешанной арийской кровью, имеют все шансы произвести на свет ребенка, обладающего их характеристиками и здоровыми свойствами или, во всяком случае, изрядную долю этих свойств. В течение последних нескольких лет эти принципы получили практическое применение в выращивании чистокровных животных. На конных заводах обнаружено, что кобылица чистой родословной, спаренная с самцом-производителем тоже чистокровного происхождения, в девяти случаях из десяти дает чистокровное потомство. Это ключевое понятие. Чистокровность! Понимаете, вполне естественно поощрять производство совершенных видов животных. Чистокровность радует всех. Но люди в ужасе воздевают руки кверху при мысли о применении того же принципа к человеческим существам. Почему? Разве то, что справедливо для животных, не должно быть справедливым и для людей?
Он улыбнулся.
– По правде говоря, если бы мы достигли такого уровня эволюции, который был бы достоин называться цивилизованным, то все это было бы излишним. Такие брачные союзы образовывались бы автоматически, как нечто само собой разумеющееся. К сожалению, человек еще не достиг совершенного состояния, позволяющего ему объективно диагностировать собственные ошибки. Сейчас является обычной практикой, когда какой-нибудь алкоголик после вечерней попойки совокупляется с алкоголичкой или, в худшем случае, с врожденной сифилитичкой, которая неизбежно произведет на свет урода. Ущербное существо, в свою очередь, произведет ущербное потомство. Задумайтесь на миг об этой пагубной прогрессии. В третьем или четвертом поколении появится масса ненормальных человеческих существ. Ими будут заполнены тюрьмы и приюты, и это не будет оскорблять наше нравственное чувство, никто не будет жаловаться. Разве это не чудовищное положение вещей?
Его лицо посуровело.
– В определенных вырождающихся и застойных странах считается ненормальным и даже негуманным то, что мы всеми средствами стараемся сохранить чистоту германской расы. Но разве не правительства этих стран проявляют слепоту и бесчеловечность, отказываясь хранить неповрежденным свое наследие? Не они ли преднамеренно разрушают свои собственные страны, мирясь с тем, что кровь их народов повреждена, испорчена и насыщена ублюдочными штаммами?
Он снова улыбнулся холодной улыбкой.
– Но, возможно, руководители этих стран считают очищение нашей расы опасным для себя.
Вошел санитар, держа в руке листок бумаги, который он положил на стол офицера. Тот взглянул на него и затем снова повернулся ко мне.
– Теперь о вас, Нойман. Мне прислали табели вашей успеваемости из Плёна, Фогельзанга и отсюда. Все прекрасно. Мы сможем кое-что сделать из вас. Думаю, вы догадываетесь, о чем я говорю. Уверен, что вы слышали о Lebensborn (буквальный перевод «источник жизни» – государственные учреждения по выведению чистой расы). Вас в числе пятерых ваших товарищей выбрали для поездки в Вестфалию. Наш фюрер, по советам Розенберга и Дарре, учредил эти питомники, в которых производится для Германии эта чистая, регенеративная кровь, так необходимая для будущего. Нам нужны такие молодые люди, как вы, здоровые, интеллигентные, испытанные и проверенные нацисты.
Я догадался, о чем идет речь. Как и все в гитлерюгенде, я знал о существовании этих учреждений, но никогда не представлял себя в качестве потенциального жеребца. Все это забавляло меня, но в то же время тревожило. Меня озадачивали возможные последствия.
Перед моим уходом врач встал и по-дружески положил мне руку на плечо.
– Нойман, вам лучше не распространяться об этом. Не делитесь с другими о том, что узнали.
Через два дня мы пятеро сели на поезд, уходящий с центрального вокзала Мюнхена.
Франц не входит в нашу группу. Должно быть, обнаружилось, что он не представляет собой генетического стандарта.
Мы производим так много шума, что может показаться, будто на вокзале целый полк солдат. Со своими чемоданами и в черной форме мы, должно быть, выглядим школьниками, отправляющимися на каникулы. Только нарукавные повязки со свастикой выдают нашу значимость.
Компанию мне составляют Альбрехт Штайгер, Мартин Вольф, Курт Аллензен и Леонард Шпизельман. Все мы одного возраста и волнуемся как дети в связи с тем, что нас ждет впереди.
– Тебе какая нравится? – спрашивает Вольф, сидящий рядом со мной. – Мне – блондинка вот с такими грудями, – он делает соответствующий жест, – и такими бедрами – уф! Доставляет удовольствие даже воображать это.
Он дурачится, и делает это в совершенстве. Вполне убедительно. Но у меня нет определенного мнения по этому вопросу. Не представляю, как это будет происходить, хотя сомневаюсь, что буду иметь возможность выбирать партнершу так, как это делают в сомнительных заведениях.
Когда поезд отходит, мы высовываемся из окон и поем во всю мощь своих глоток.
Нюрнберг, Вюрцбург – станции проносятся мимо одна за другой. Вскоре покидаем Баварию и пересекаем зеленые поля Шпессарта (возвышенная (до 585 м) географическая область к юго-востоку от Франкфурта-на-Майне. – Ред.). Весна.
Во Франкфурте-на-Майне мы пересаживаемся на поезд, идущий в Кассель, где делаем пересадку на местный поезд, который тащится со многими остановками до города Марбург-ан-дер-Лан.
У вокзала нас поджидает небольшой «Фольксваген».
– Парни, вам до Шмалленога? Садитесь!
После двухчасовой поездки в авто мы оказываемся далеко в горах хребта Ротхаргебирге.
Шмалленог (очевидно, все же Шмалленберг. – Ред.) – небольшое селение, которое производит впечатление заново и полностью перестроенного поселка. Он состоит как из небольших двухэтажных коттеджей с балконами, увитыми виноградными лозами, так и из больших многоквартирных домов казарменного типа высотой в шесть этажей. Последние выстроены вокруг лужаек в виде подков.
Наш водитель и гид ведет нас к зданию современного типа, похожему на госпиталь. Может, это руководящий центр Лебенсборн?
Мы начинаем нервничать. Возбуждение и энтузиазм поездки сменяется серьезными опасениями в отношении нашего будущего.
Нас проводят в большой зал, где женщина в форме БДМ (Лиги немецких девушек, нем. Bund Deutscher Mädel. – Ред.) сидит за полированным столом для регистрации. Она интересуется нашими именами и документами.
Покончив с формальностями, она оглядывает нас.
– Оставьте здесь свой багаж и отправляйтесь в комнату номер 17. Первый коридор направо, вторая дверь.
Мы поступаем так, как сказано.
В комнате номер 17 нас встречает медсестра. Должно быть, ее предупредили о нашем приходе по внутреннему телефону, поскольку прежде, чем мы смогли открыть рот, чтобы сказать что-то, она отрывисто вымолвила:
– Раздевайтесь, пожалуйста. Вот ваши карты, каждому – своя. Ступайте по одному в кабинет доктора Нивски. Он осмотрит вас.
Когда наступает моя очередь показаться доктору, он внимательно изучает мою карту, оглядывает меня сверху донизу и начинает медицинский осмотр. Легкие, сердце, рентген, все заново. Затем особый осмотр ради цели, с которой мы сюда прибыли, если можно так выразиться.
Доктору, должно быть, около сорока. Это гладко выбритый мужчина, совершенно лысый, с сияющим черепом.
Вероятно, вполне удовлетворенный, он выпрямляется и говорит:
– Все в порядке. Теперь я хочу взять у вас пробы спермы.
Спермы? Что он имеет в виду? Где я ее возьму? Вдруг я осознаю. Должно быть, я выгляжу полностью обескураженным, потому что на его лице ироничная улыбка.
– Вот пробирка. Зайдите в кабинку, там вы останетесь в одиночестве.
Боже всемогущий! Что за сцена! Я заперт в кабинке не с чем иным, как со стеклянной пробиркой, зажатой самым нелепым образом в руке. Лихорадочно думаю, как я справлюсь с этим.
У меня были подозрения, что жизнь в Лебенсборне будет довольно необычной, но до такого не додумался! Все же сидеть здесь весь день в состоянии отчаяния невозможно. Особенно когда нет реальных оснований так расстраиваться.
С трудом стараюсь переключиться на… другие мысли. Надо действовать.
После долгих и самоотверженных усилий мне наконец удается решить эту сложную задачу. Робко стучу в дверь комнаты для консультаций. Слышу, как задвигается ящик стола, когда меня просят войти.
– Закончили? Прекрасно. Вот наклейка. Приклейте ее к вашей колбе и поставьте ее на ту полку. – Доктор указывает на небольшой деревянный столик, где стоят другие колбы и склянки.
Я выполняю его указание.
– Теперь можно одеваться, – говорит он. – Все это пойдет на анализы. Когда оденетесь, идите снова к фрейлейн Хофдель, она скажет, что делать дальше.
Когда выхожу, вижу Альбрехта Штайгера и Аллензена, которые все еще ожидают встречи с доктором Нивски. Они спрашивают:
– Как там?
Я говорю с видом некоторого превосходства:
– Просто некоторые формальности. Сами узнаете, довольно интересно.
В тот же вечер мне предлагают идти в рекреационное помещение.
В связи с этим понимаю, что медосмотр дал положительные результаты. Я выдержал испытание.
Рекреационное помещение с большим камином и тонированными стеклами окон напомнило мне зал собраний в Зонтхофене. Там было пятьдесят парней и девушек. Они играли в пинг-понг и шахматы, разговаривали или слушали музыку. Около десятка пар танцевали под музыку радио, которое было установлено в конце помещения рядом со своеобразной стойкой бара. Вскоре я обнаружил, что там подают только молоко и разные фруктовые соки.
Я окунулся в атмосферу студенческой жизни, которая напомнила мне импровизированные вечеринки в Виттенберге. Не было и намека на аморальное или даже фривольное поведение, того, что указывало бы на что-либо иное, кроме как обычное развлечение группы обыкновенных молодых людей.
Я чувствовал себя скованным.
Взобрался на один из стульев стойки бара и заказал у брюнетки за стойкой оранжад.
В помещении находилось несколько военнослужащих в мундирах сухопутных войск, люфтваффе, ВМС. Пять или шесть человек носили форму СС.
Офицеры и прочие военные разговаривали друг с другом поразительно раскрепощенно.
Никого из Зонтхофена я не заметил.
Я спросил официантку:
– Скажите мне, пожалуйста, фрейлейн, здесь есть кто-либо в форме НАПОЛА?
– Здесь несколько залов, – ответила она. – Возможно, они находятся в другой части здания.
У меня не было никакого желания вникать в этот вопрос более глубоко, и я спустился со своего насеста, поблагодарив ее. Но без оплаты, потому что здесь не платят.
В поле моего зрения попала блондинка, которая просматривала какие-то журналы, сидя за небольшим круглым столиком. Она была самим совершенством – фигурой, лицом и зубками, – если не считать одного недостатка, который я заметил сразу: ее глаза были цвета голубого фарфора, но почти без всякого выражения.
Я подошел к ней:
– Добрый вечер, фрейлейн. Надеюсь, не помешаю. Я заскучал в баре. Разговаривать с официанткой не особо увлекательно.
Она взглянула на меня и улыбнулась:
– Вы, должно быть, здесь новичок. Только новичок бывает столь предупредительным в разговоре с девушкой. И столь вежливым. Но садитесь, пожалуйста.
Я сел в соседнее кресло. Она положила журнал на стол.
– Вы приехали сегодня?
– Да, из Баварии, в полдень. – Я наклонился к ней. – Простите. Как ужасно с моей стороны, что я не представился. Меня зовут Петер Нойман, я учусь в Зонтхофене.
Она ответила с чуть ироничной улыбкой:
– Лотта Пфлинген. Для вас – Лизалотта.
– Скажите мне, фрейлейн… Лизалотта, надеюсь, вы мне позволите вас так называть – вы так очаровательны, добры и внимательны. Вы не раскроете бедному невежественному новичку тайны этого места? Что здесь происходит? Я имею в виду вообще. Конечно, речь идет не о генетической стороне дела, но…
– Но вам до смерти хочется знать, как мы все попадаем в постель, согласно национал-социалистическим правилам? – прервала она меня, вновь улыбаясь.
Ее слова меня сильно смутили. Должно быть, я покраснел.
– Я не это имел в виду. Мне хочется знать, как организован Шмалленог.