– Подожди, Карнаш, не убивай… – И после тягостной паузы: – Я тебе еще пригожусь…
Весь мой жизненный опыт категорически настаивал – это зараженный! В первой стадии болезни, когда зараза начинает осваивать организм, они еще способны разговаривать. Позднее этот дар проходит, ненависть к разумным существам и лютое чувство голода замещают разум. Упрочняются деформированные кости, организм наливается соками. Я поколебался, опустил нож. Не совершаешь ли ты ошибку? – поинтересовался внутренний голос. – Прикончи этого парня и иди спокойно спать. А утром бей в колокола и убеди полковника Гнатюка, что от тебя больше пользы, чем вреда. Но вместо этого я отступил на шаг, вытащил фонарик и осветил понурую фигуру. Тресни мой череп, это точно был зараженный! Страшная инфекция уже съедала организм несчастного, и я насилу обуздал желание метнуть нож ему в горло. Мужчине было около пятидесяти, анемичный, нескладный, довольно рослый, с корявым носом-рубильником, он кутался в мешковатое драповое пальто и опирался на палочку. Кровь запеклась на узловатых пальцах. Кожа на лице покрывалась трупной серостью и уже подергивалась трещинами, в которых скапливалась бурая сукровица. Верхнюю часть черепа от взора пытливого наблюдателя прятала войлочная шапочка с обломанным козырьком.
– Спасибо, Карнаш, что не вспорол мне брюхо… – горько усмехнулся мужчина. – Не бойся, не брошусь, я пока еще не в ссоре с головой и далек от мысли, что твое сердце вкуснее говяжьего. Но думаю, через пару дней мое мировоззрение начнет меняться не в лучшую сторону…
Я не мог избавиться от мысли, что этого типа я уже видел. В здоровом состоянии он выглядел иначе, да и сколько лет прошло…
– Прости, приятель, – пробормотал я, – пригласить тебя в гости не могу. Да и не пролезешь ты в самолет. Если хочешь поболтать – болтай здесь, на свежем воздухе. Надеюсь, ты не хочешь поплакаться в жилетку?
– Нет, Карнаш, не будем горевать, раз ночь такая лунная… – Странное существо издало звук, похожий на хриплый смешок. – Согласен, напроситься к тебе в гости на чашечку чая было бы наглостью. Я не прошу приюта и не предлагаю тебе посидеть на пороховой бочке. Не узнаешь меня, Карнаш? Драгунский Лев Михайлович, старший научный сотрудник института горного дела. Три года назад ты подобрал меня с семьей на Затулинском жилмассиве, доставил в эту местность, загрузил в шахту канализационного колодца и вывел под разрушенным домом на улице Ломоносова. Нам нечем было рассчитаться с тобой, но ты проявил благородство, благословил нас, посоветовал, к кому можно обратиться, чтобы нас не упрятали в карантинный блок. И даже поделился лекарствами, от которых моей жене с ее лихорадкой стало значительно лучше. Такое не забывается, Карнаш, ты хороший парень…
– Спасибо, Лев Михайлович, да, я помню вас, – неохотно кивнул я. – В качестве платы за доставку вы предложили заняться сексом с вашей дочерью. И ваша супруга, и ваша дочь, что характерно, не возражали, но я в тот вечер не был настроен на подобное проведение досуга. Лев Михайлович, события трехлетней давности поросли густой плесенью, не надо их ворошить. Примите мое сочувствие по поводу вашей прогрессирующей болезни. Как жена, как дочь? Надеюсь, с ними все в порядке?
Вопрос был не самым уместным, я это понял, едва начав его формулировать. Но закончил – поскольку не люблю незаконченных предложений.
– Их нет, Алексей, они умерли… – «Ведущему специалисту» было трудно говорить, он закашлялся. – Слушай, Карнаш, я понимаю, тебе неприятно мое общество, но потерпи уж чуток, уступи больному человеку. Мне трудно об этом говорить, приятель, но город обречен… Зараженных тысячи, они стекаются сюда, и не надо обольщаться временными успехами. Ты же провел нас через канализацию – эту дорогу знал только ты. Где гарантия, что методом проб и ошибок эти твари не нащупают нечто подобное? Я знаю несколько подземных колодцев на территории города, где ютятся люди, подобные мне – они заражены, их уже не вылечить. Зреет пятая колонна, Карнаш; когда наступит час, эти люди превратятся в упырей и ударят в спину… Я могу назвать тебе адреса, но пользы будет мало, поскольку про все лежбища в этом городе я не знаю. Поверь, их довольно много… Только за последнюю неделю каратели ликвидировали две точки, что не афишировалось, но это капля в море… Люди заражаются друг от друга, на ранней стадии болезни их можно вылечить традиционными лекарствами и антибиотиками, но лекарств нет, поэтому болезнь их подспудно сжирает… Больные зарываются в землю, заползают в коллекторы и канализационные трубы, где мучаются, испытывая острые боли… Подожди, Карнаш, не говори ничего, послушай. Мы с семьей ютились в комплексе подземных сооружений на Арсенальной улице – под бывшим отделом архивной службы администрации города Оби. Ума не приложу, от кого мы заразились – жена болела чахоткой, мы с дочкой выходили на улицу только для того, чтобы добыть еды. Где-то в очереди, наверное, подхватили. Болезнь неизученная, Карнаш, кто бы стал ее изучать? Она как грипп – можешь заразиться, а можешь не заразиться, все зависит от прочности организма и обычного везения. Если тебя укусит зараженный, и ты выживешь – болезнь развивается стремительно. Если подхватишь воздушным путем – может зреть в твоем теле и месяц, и два… С нами так и произошло. Первой зачахла жена, потом Юленька… – Глаза Драгунского наполнились слезами, его затрясло. – Это ужасно, Карнаш, я был вынужден их умертвить – ты бы видел, во что они стали превращаться… У меня была лопата, я закопал их рядом с нашим жилищем… Потом была облава… Я как раз выбирался на улицу, когда эти ротозеи при исполнении проводили зачистку. Я зарылся в гору строительного мусора, они меня не заметили. Стояли рядом, курили и сплетничали. Из их разговора я и узнал, что произошло в городе. Еще они посмеивались над полковником, которому ты с одной из его женщин нарастил рога. Город полнится сплетнями и достоверной информацией, Карнаш… Кто-то выразил мнение, что полковник с его мстительной натурой просто так это дело не оставит, и уже завтра тебя закроют. Меньше всего на свете ему хотелось бы выглядеть посмешищем…
– Я в курсе, Лев Михайлович, – сухо перебил я, почувствовав холодок в том месте, по которому палач тюкает свою жертву топором. – Если это все, что вы намерены сообщить…
– Это не все, Карнаш… – Драгунский с трагическим усилием выдавливал из себя слова. Вместе с ними выдавливалась густая, как кисель, сукровица из трещин на лице. – Да, я хотел предупредить тебя – поскольку ты единственный из живых людей, к которому я чувствую симпатию… Я ужасно рад, что ты насолил полковнику Гнатюку… Послушай… – он передохнул и принялся бормотать дальше, – город долго не протянет. А если и продержится, то не продержишься ТЫ. Тебя просто сгниют за решеткой, и рано или поздно ты подцепишь ту же болезнь… Ты должен уходить из этого города, приятель. Забирай с собой все лекарства, что у тебя есть, все оружие…
– Издеваетесь, Лев Михайлович? – не выдержал я. – Куда я уйду?
– На восток, Карнаш, в Новосибирск… Прояви свои суперспособности, чтобы прогуляться через эту жуть… Иди в Снегири, ты помнишь, где это? Это окраинный микрорайон на севере города, за ним, по легендам и слухам – пустота, новообразованное в котловине море… Подожди, не перечь, я всего лишь хочу помочь тебе, а ты уж сам решай, стоит ли игра свеч… Почему ты решил, что только в Оби существуют нормальные люди, что только здесь налажена относительно сносная жизнь? Да, в самом городе их, возможно, больше нет – не считать же таковыми территории, подконтрольные шайкам? Но на окраинах, в Снегирях… Слухи об этой колонии барражируют уже давно, мы тогда еще прятались с семьей в теплотрассе на Затулинке. Ты сам об этом слушал, и твоя проблема, Карнаш, что счел одним из мифов… Слухи были упорные, многие люди туда уходили. Возможно, кто-то дошел… Лично я не рискнул – слишком долог путь, да еще как-то реку надо форсировать, а тут появился ты – с предложением отправиться в город Обь, что, собственно, в совершенно противоположном направлении от Снегирей… Слухи муссируются до сих пор, приятель. Мол, там справедливая и безопасная жизнь, колония укреплена и развивается, как самостоятельный и самодостаточный город. Нормальное руководство, рубежи неприступны. Появление заразы там исключено, медицина развита, много лекарств и еды. У людей приличное жилье, все радостно трудятся в коммуне – на благо себе и обществу. Там много развлечений, много красивых женщин, которые – ты не поверишь – продолжают рожать детей… И если у человека все в порядке с головой и с руками – его охотно принимают в коллектив. Ходили слухи, что у колонистов имеется даже собственный флот, и они плавают через море, в Кемерово – а там, на западном берегу, расположена аналогичная колония…
– Простите, что перебиваю, Лев Михайлович, – кашлянул я. – Не хотелось бы подвергать ваши слова критике… но позвольте спросить, где вы набрались этой пошлости? Вам бы фантастические романы писать. Чудеса в наше время бывают только в решете…
– Простите, что перебиваю, Лев Михайлович, – кашлянул я. – Не хотелось бы подвергать ваши слова критике… но позвольте спросить, где вы набрались этой пошлости? Вам бы фантастические романы писать. Чудеса в наше время бывают только в решете…
– И в перьях, я знаю. – Печальная ухмылка Пьеро исказила шелушащееся лицо. – Относись к моим словам как угодно, Карнаш. Посмейся над ними, потом напейся, а как протрезвеешь, завернись в простыню и ползи на ближайшее кладбище. Это самое уместное решение для пессимиста. Во-первых, милый друг, человечеству нужно во что-то верить, чтобы окончательно не загнуться от безысходности, а во-вторых… прислушайся к моим словам: слухи о справедливом мироустройстве на территории отдельно взятого жилого массива не лишены оснований. Я не знаю конкретно, что там происходит сейчас, но чувствую, что там намного лучше, чем здесь или в Новосибирске. Знаком с законом сохранения материи? В одном месте отнимают – в другом обязательно восполнится. И это место – Снегири, помяни мое слово.
Я знал лишь закон сохранения пакости. Закон простой: пакость сохраняется ВСЕГДА.
– Не всем дано туда добраться, не всем известно об этом уголке благополучия, возможно, не всех туда берут… но согласись, Карнаш, у тебя шансы есть. Ладно, не буду больше ставить тебя в неловкое положение. – Драгунский шевельнулся, как-то передернул плечами. – Лично мое существование на этом свете подходит к концу… – Я опустил фонарик, чтобы не видеть, как из его глаз изливается предсмертная тоска. – Жить в новом исполнении мне как-то не хочется…
– Послушайте, Лев Михайлович, – смутился я, – у меня имеются лекарства, мы могли бы…
– Побереги свои лекарства для тех, кому они нужны. – Голос больного отвердел: – Меня уже поздно лечить, течение болезни не остановить. С каждым днем я буду становиться безобразнее и опаснее… Не хочешь ударить меня ножом в сердце, приятель?
– Не хочу, Лев Михайлович, – замотал я головой.
– Жалко, – вздохнул Драгунский. – А бросить, если боишься подходить? Ты же отлично метаешь ножи…
– Тоже не хочу.
– Тебе что, трудно? – В голосе бывшего инженера зазвенели жалобные нотки. Как будто я отказывался ему занять немного деньжат!
– Да не хочу я вас убивать, – возмутился я. – Хотите умереть – так, пожалуйста, проверните это без моего участия. Войдите в город – первый же патруль с удовольствием выполнит ваше желание.
– Хорошо, Карнаш, я так и сделаю… – Драгунский с тяжелым вздохом повернулся и побрел прочь от самолета – в сгустившийся сумрак.
– Подождите, Лев Михайлович, – растерялся я. – Может, еще… поговорим?
– Да ну тебя, Карнаш… – донесся голос уставшего от жизни человека. – Убивать ты меня не хочешь, о чем еще с тобой говорить? Удачи, дружище, надеюсь, хоть у тебя в этой жизни что-то получится… И послушай моего совета, хорошо? – Он, похоже, остановился: – Не заводи себе близких людей. Ты даже не представляешь, какая это пытка – терять их…
Да уж, действительно, откуда мне об этом знать? Больной мужчина скрылся в сумеречной зоне, поскрипывала глина под подошвами. А я стоял с ножом у железного жилища и не мог выбраться из оцепенения. Потом вздохнул, потряс головой, сбрасывая прилипшие к ушам макаронные изделия, и полез в самолет…
Я проспал часа четыре, а когда проснулся, часовая стрелка на «вечных» наручных часах лишь слегка перевалила за полночь. Рослая свеча в голове еще не прогорела. В последнее время я, как ребенок, не мог засыпать без света. Мне снова снилась Маринка – верный признак того, что после пробуждения я уже не усну. Она гладила меня по голове, шептала ласковые слова, и грусть в ее глазах перечеркивала все, что я видел в них до этого. И снова навалилось острое одиночество, будь оно неладно, тоска сжала горло. Для чего жить? Но надо, раз уж взялся… Я сам не понимал, чего хочу в этой жизни, к чему стремлюсь. Смысл жизни в выживании – не самый утешительный вывод. Я таращился в облезлый потолок, который то падал, то взмывал куда-то в небо, избавлялся от кома в горле. Права интуиция, прав Драгунский – в этой жизни нужно что-то менять, если не хочу, чтобы мое существование резко прервалось. И делать это нужно немедленно, пока не настало утро! Оно не будет мудренее этой ночи! Хуже не будет, сживись с этой мыслью, решись, вкрадчиво выговаривал авантюрист, оседлавший черепную коробку. Ты будешь удивляться, но и в мертвом городе до сих пор живут люди. А ты чем хуже? Не понравится – вернешься, подумаешь, прогулка…
Перед глазами колебалось больное лицо Льва Михайловича Драгунского. «Справедливое мироустройство, Карнаш… Прояви свои суперспособности… У тебя получится… Много красивых женщин…» Я вертелся, грыз пропитанную потом подушку, рычал на отблеск догорающей свечи. Ничего себе, микрорайон Снегири! Да это же у черта на рогах! Противоположный конец города! По прямой, через время и пространство – километров двадцать. По улицам – больше тридцати. До катаклизма, при условии отсутствия пробок и «зеленой волны», это расстояние можно было покрыть минут за пятьдесят. В нынешнее время – не меньше недели! Через ужасы, банды, полчища зараженных. Причем кратчайшая дорога через Новый, он же Димитровский, мост (вернее, под ним, ввиду отсутствия моста) исключалась – район Затона и Лесоперевалки контролировала банда Юры Долгорукого (любителя дубасить свои жертвы глобусом), и все подходы к переправе и бывшим портовым сооружениям стерегли его люди. Договориться с Юрой Долгоруким я не мог, он бы страшно обрадовался и лично пошинковал меня в салат за один инцидент пятилетней давности. Значит, переправляться на правый берег можно лишь в районе Октябрьского (он же Коммунальный) моста, что увеличивает дистанцию еще километров на шесть. Но тогда я буду двигаться по линии метро – вплоть до площади Калинина. Впрочем, что это меняет? На метро доеду?
Я вертелся и потел. Потом поднялся, почистил зубы и начал собираться. Часы изображали час. Ровно в два из Оби в направлении Новосибирска стартует колонна. Обычная плановая экспедиция по «хлебным» местам нашего города. Исходя из разговоров офицеров, подслушанных сегодня днем, вследствие известных событий, экспедиция не отменялась. Напротив, имелся шанс, что она пройдет без сюрпризов, поскольку массу зараженных сегодня истребили, остальные рассеяны, деморализованы и вряд ли ожидают подобного нахальства. Цель ночной экспедиции – торговый центр «МЕГА» в Кировском районе, некий заваленный аптечный склад, о существовании которого доложил руководству «республики» некий засекреченный лазутчик. С лекарствами в Оби становилось напряженно, пусть на складе просроченные, но новых все равно взять негде.
Я уже мысленно прокладывал маршрут, смирившись с неизбежным. Пусть «МЕГА», невелик крюк. Оттуда несложно добежать до Коммунального моста (километра четыре, если по катетам), найти средство для переправы… От авантюрных планов и беспримерной глупости уже захватывало дух. Я не должен был останавливаться. Только не передумать! Все самое лучшее и теплое – шерстяные носки, жесткие берцы, способные выдержать удар по танку, двухслойные ватные штаны, перчатки, свитер, бушлат с пропиткой из синтепона, шапка-«несдувайка». Я складывал в рюкзак консервы, бинты, все имеющиеся в доме лекарства и антибиотики. Приделал к поясу фляжку с кипяченой водой, проверил нож. Проверил второй – чисто уголовную «выкидуху». Проверил третий – с лезвием, выстреливаемым на несколько метров. С пистолетом Ярыгина я благополучно простился, в наличии оставался «макаров» – идеальное оружие, чтобы застрелиться, но весьма посредственное для ведения боя. Я сунул его во внутренний карман бушлата, в боковой – четыре запасные обоймы по восемь патронов. Помолился, глянул в зеркало, простился с самолетом, ставшим мне на долгие одиннадцать лет таким комфортным жилищем…
В половине второго ночи я уже шагал по городским улицам, освещенным яркими прожекторами. Патрулей в ночной Оби было больше, чем землянок. Я уже догадывался, что радостной встречи не избежать.
– На месте стой – раз, два, – проворчал старший патруля, с которым я столкнулся лоб в лоб на улице Жуковского. В лицо ударил ослепительный свет от трех фонарей одновременно. Блин! – чуть не взорвался я, когда же у этих вояк, наконец, кончатся батарейки! Радужные круги плясали перед глазами, я морщился, но не роптал. Меня обошли со всех сторон, зачем-то обнюхали.
– Ага, Карнаш, – проворчал смутно знакомый голос. – Самоубийца собственной персоной. Полюбуйтесь, какой живчик. Идет посреди ночи и ничего не боится. Далеко собрался?
– В суд вызывают по повестке, – пошутил я. – Чего пристал, Плинтус? Не видишь, идет законопослушный гражданин…
Тут они так грохнули все втроем, что даже мне смешно стало.
– Это и есть тот самый Карнаш? – спросил человек с незнакомым голосом.
– Он самый, – подтвердил гвардеец по фамилии Плинченко, которого прозвали Плинтусом – что, собственно, соответствовало его умственным данным. – Лучший друг господина полковника. Любитель заниматься сексом вдвоем. Проще надо быть, Карнаш, проще. Не иначе в бега собрался?