Все, надо выбираться, пока его не снесло совсем уж далеко…
Это был очень серьезный бой. Как там у Льюиса Кэрролла говаривала Алиса? «Мне приходится бежать, чтобы просто оставаться на месте». Так и Яну приходилось грести изо всех сил, просто чтобы оставаться с рекой на равных. Плохо различимый в темноте берег приближался очень медленно. Каждый отвоеванный у реки метр отдавался в мышцах невыносимым напряжением и болью.
Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. А так ли уж неоспоримо это утверждение?.. Ян уже начал было сомневаться, когда наконец добрался до каменных ступеней набережной. Дрожащий от холода и усталости, он вполз на бетонные плиты, рухнул на колени и закрыл глаза. Сверху лил дождь, в висках стучала кровь, в голове взрывались фейерверки, а Ян чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле. Так и хотелось заорать во все горло: «Я сделал это!»
Он бы и заорал, но на крик не осталось сил. Сил хватило лишь на то, чтобы сидеть на бетонных плитах набережной и улыбаться…
Тина заподозрила неладное, когда Ян вдруг решил прогуляться по мосту Святого Михаила. Сердце сжалось от недоброго предчувствия, по позвоночнику пробежала дрожь. Нет, он этого не сделает, он очень рассудительный и здравомыслящий, гораздо более здравомыслящий, чем она.
А Ян решился! Наплевал на свой рационализм и на ее страх, захотел поспорить с судьбой. Господи, зачем?! У него же все есть, он молод, здоров, богат. Зачем этот неоправданный риск?..
Он решился, и она не смогла его остановить, не нашла нужных слов, не нашла в себе смелости подойти к перилам моста. А он разжал пальцы, вскинул руки, как для полета, и шагнул в пустоту…
Тина закричала, громыхнуло, черное небо перечертила ослепительная-белая молния, хлынул дождь — апокалипсис начался…
Она, задыхаясь, бежала по набережной, на мгновение останавливалась, всматривалась, вслушивалась в зыбкую темноту и снова бежала. Высокие каблуки мешали, она сбросила туфли на бегу, дальше помчалась босиком. Правую ступню что-то больно кольнуло. Ерунда! Только бы успеть, только бы найти его…
Тина попробовала кричать, звать Яна, но что-то случилось с ее голосом, кричать не получалось. И этот гром…
Сколько она уже пробежала? Пятьсот метров, километр? Он должен был уже выплыть, выбраться на берег, а его все нет…
Впереди в пелене дождя показался черный силуэт.
— Ян?! — Отчаяние придало ей сил, выпустило голос на волю. — Ян!!!
— Пташка! — С его голосом тоже что-то творилось, если бы он не назвал ее Пташкой, она бы его не узнала. — Пташка, я здесь…
Тина замерла, первое, что она почувствовала, это облегчение, такое невероятное и такое сильное, что задрожали коленки. Ян выплыл, он жив, и он ее не бросил! Спасибо тебе, Господи! Но почти сразу же, не дав опомниться и отдышаться, Тину захлестнула слепая ярость.
Как он мог?! Как он только посмел поступить с ней так жестоко?! Она же его просила, умоляла, а он взял и прыгнул. И утащил с собой в Сену ее бедную душу. Она целую вечность была без души. А это так страшно…
— Пташка?! — тонкий, едва различимый силуэт замер в нескольких метрах от него. Ян слышал частое, сбивчивое дыхание. Бежала. Пока он плыл, она бежала вслед за ним по набережной. — Пташка, я здесь!
Она шагнула навстречу, точно материализовалась из пронизанной дождем и электричеством темноты.
— Ненавижу тебя! — Она швырнула ему под ноги его туфли, развернулась, чтобы уйти.
Ян поймал ее в самый последний момент, ухватил за тонкое запястье, прижал ее горячее, извивающееся тело к своему мокрому и уставшему, нашел ее губы.
— Ненавижу, — шептала его девочка-пташка, — ненавижу, ненавижу…
Ян гасил ее ненависть поцелуями, прижимал к себе все сильнее, боялся, что если в этой кромешной тьме она вырвется, то он ее больше не найдет, чувствовал, что его пташка готова улететь насовсем.
— Прости меня, прости…
Ее платье пропиталось дождем и речной водой, прилипло к телу. Ян согрелся, теперь ему было даже жарко, а она замерзла, ее била крупная дрожь. А может, это и не от холода вовсе, а от волнения и страха, оттого, что из нее выходила ненависть?..
— Как ты мог? — Она больше не вырывалась, не делала попыток улететь. — За что ты так со мной?
— Прости! — Так же, как она, там, на мосту, твердила свое «не надо», он сейчас повторял свое «прости».
Конечно, он виноват, он только сейчас начал понимать, что, случись непоправимое, Тина осталась бы совсем одна. Нельзя было с ней так…
— Пусти! — Она отстранилась. — Тебе нужно обуться.
Смешная, зачем обуваться, когда кругом сплошная вода?
— Ты не уйдешь? Пообещай, что не уйдешь.
— Обещаю.
Пока Ян торопливо обувался, Тина стояла рядом, зябко обхватив себя руками за плечи. В темноте он не видел ее лица, не мог понять, о чем она сейчас думает, на что смотрит. Он все исправит. Он даже знает, что нужно сделать…
Дождь кончился так же внезапно, как и начался. Ничего особенного — для летней грозы это вполне нормально. То, что Тина босая, Ян увидел, только когда они вышли под тусклый свет фонарей. Мало того, ее правая нога была в крови.
— Что это? — спросил он испуганно.
Она пожала плечами.
— На каблуках бежать было неудобно.
— А кровь?
— Наверное, поранилась.
До такси он нес ее на руках. Это самое малое, что он мог для нее сделать. Тина больше не вырывалась, наверное, устала. Даже удивленные взгляды редких прохожих оставляли ее равнодушной, даже испуганные охи мадам Розы, увидевшей ее пораненную ногу. Девушка молчала, когда он обрабатывал ее рану и снимал с нее мокрое платье. Даже когда он занимался с ней любовью, она не проронила ни слова, а когда все закончилось, уткнулась носом ему в плечо и уснула. Какой-то невидимый предохранительный клапан открылся только глубокой ночью: Тина металась, звала сначала его, потом какого-то Пилата, умоляла их не прыгать…
Пилат… это еще кто такой? В сердце заворочалась ревность, за месяц Ян привык считать Тину только своей. Его пташка, его готическая девочка. А у девочки, оказывается, тоже есть тайна…
От жесточайшего приступа хандры и ревности его спасли воспоминания: то, как она, босая, бежала за ним по набережной Сены, то, с какой болью и нежностью шептала свое «ненавижу», то, как прижималась к нему всем телом. В этих воспоминаниях не было места какому-то Пилату. В этих воспоминаниях она принадлежала ему одному. Ян улыбнулся, поцеловал Тину во влажный висок, сказал шепотом:
— Я больше так не буду, Пташка. Я тебя больше никогда не обижу…
* * *В дедовой квартире было темно и пахло затхлостью. Тина включила свет, настежь распахнула окна, поставила на плиту чайник. Ну вот она и дома! Точно и не произошло в ее жизни никаких перемен, и сказки про Золушку тоже не было. Если повезет, можно будет прожить здесь в тишине и уединении достаточно долго. Тетеньки из социальной службы, наверное, про нее уже и думать забыли, а отцу она не нужна. Скорее всего он даже вздохнет с облегчением, когда узнает, что она сбежала…
Пока Тина распаковывала свои нехитрые пожитки, вскипел чайник. Она заварила крепкий черный чай, еще из дедовых запасов, переоделась в домашнее, присела к столу. Странно, не была дома всего два дня, а уже успела соскучиться. И квартира стала такой родной, и мебель, и даже старая дедова одежда. Здесь все не так, как в отцовском доме. Здесь она сама себе хозяйка и никто больше не будет ей указывать, как жить и в каком виде выходить к столу.
В дверь позвонили. От неожиданности Тина вздрогнула, схватилась за сердце. Кто там в такую рань?..
К двери она подошла на цыпочках, заглянула в глазок и вздохнула с облегчением. В коридоре нетерпеливо пританцовывала баба Люба. В руках она держала швабру.
— Открывайте, ироды! Я щас милицию вызову! — заорала она во все горло.
Тина торопливо распахнула дверь и едва успела увернуться от швабры.
— Баба Люба, это я! — взвизгнула она и на всякий случай отпрыгнула в глубь прихожей.
— Тинка, ты, что ли?! — Соседка подслеповато сощурилась.
— Я. Да не шумите вы так, весь подъезд перебудите.
— А я слышу, шастает кто-то. — Соседка переступила порог, аккуратно прикрыла за собой дверь. — Решила, что воры забрались. И вправду хотела милицию вызывать. А ты чего вернулась-то? Неужели про иродов этих узнала?
— Про каких иродов?
— Вот не зря ж люди говорят про Божий суд, — затараторила баба Люба, — за злодеяния каждому воздастся. А что это мы на пороге стоим? Хоть на кухню пригласи соседку-то.
— У меня только чай, — сказала Тина рассеянно.
— А мне другого не надо, мне и чай сгодится. — Баба Люба поставила швабру в угол прихожей, расправила складки на юбке, шмыгнула в кухню.
— Отомстил за твои страдания-то Боженька! — послышался оттуда ее дребезжащий голос.
— Отомстил за твои страдания-то Боженька! — послышался оттуда ее дребезжащий голос.
— Кому отомстил? — Тина прошла на кухню, присела к столу.
— Так тем гадам, что тебя покалечили, и отомстил, прибрал к себе неразумных. Аккурат в тот день, как ты уехала, и прибрал. Их только под утро нашли, холодненьких, всех пятерых…
— Почему пятерых? — переспросила Тина, сжимая чашку враз озябшими руками.
— Так пятерых! Мишку твоего и дружков его закадычных. Угорели они, как есть угорели. Водку пили в каптерке, той, что при старой школе, в печке огонь разожгли, а заслонку не открыли. А там же нора, а не каптерка, окон нет, только дверь…
Тина испуганно всхлипнула. Она знала эту каптерку, сама там не раз бывала вместе с Мишкой. И старую закопченную печурку помнила прекрасно. Да, иногда они ее разжигали, чтобы согреться. Но не в июне!..
— Если бы хлопцы не поупивались, так все бы живы остались. — Баба Люба покачала головой. — Эх, водка эта проклятущая! Что с людьми творит?! А в каптерке той, рассказывают, шесть пустых бутылок потом нашли. Стало быть, каждому по бутылочке и еще сверх того. Это ж доза, я тебе скажу…
Тина не дослушала, бросилась в ванную. Ее рвало долго и мучительно, так, словно это она только что выпила «по бутылочке и даже сверх того».
— Ну, горемычная, как ты там? — В дверь поскреблась баба Люба.
— Нормально. — Тина умылась, вытерла лицо полотенцем.
Упились, зажгли печку в июне, угорели… все до единого, и Миша с ними. Божья кара…
Из ванной Тина вышла с твердым намерением бежать. Не важно куда, да хоть куда глаза глядят, только бы как можно дальше отсюда…
На сборы ушло пять минут. Ничего не понимающая баба Люба путалась под ногами и тихо причитала. На объяснения не оставалось времени, надо уносить ноги. Она напишет бабе Любе письмо, может быть, как-нибудь потом.
— Да куда ж ты собралась, оглашенная?! — Старушка мертвой хваткой вцепилась в ее руку. — Ведь только ж приехала. Пойдем-ка ко мне, я тебе яишенку пожарю.
— В другой раз! — Тина чмокнула бабу Любу в щеку. — Мне надо бежать.
…Она не успела, опоздала всего на каких-то пару минут. За дверью ее ждал дядя Вася и двое незнакомых мрачных парней.
— Доброе утро, — сказал дядя Вася и вежливо поклонился бабе Любе.
Тина предприняла отчаянную попытку прошмыгнуть мимо него. Попытка успехом не увенчалась — не переставая улыбаться, дядя Вася поймал ее за шиворот, легонько встряхнул.
— Далеко собралась?
— Не ваше дело! — она попыталась вывернуться.
— А что это ты с дитем так обращаешься?! — Неустрашимая баба Люба потянулась за шваброй.
— Успокойся, мать, — сказал дядя Вася миролюбиво, — ничего плохого я ей, — он снова встряхнул Тину, — не сделаю. Знаешь, что она натворила?
— Что? — спросила баба Люба.
— Удрала из дому, от родного отца.
— Да что ты говоришь?! — ахнула старушка и с укором посмотрела на Тину. — А я-то гляжу, приехала одна ночью, вся какая-то взвинченная. Я ж думала, что это из-за похорон, а она вона что, сбежать надумала.
— Я сейчас закричу! — Тина изловчилась и пнула дядю Васю по колену. Другой бы от боли взвыл, а этому хоть бы хны, только зыркнул сердито да зубами скрипнул.
— Кричи, — сказал он после недолгих раздумий. — Только учти, будешь орать, я церемониться не стану, у меня от твоего отца есть все полномочия, даже на воспитательно-показательную порку. Не веришь? Артем! — он сделал знак одному из своих ребят, — покажи ей.
— Слушаюсь, Василий Игнатыч! — Артем сделал шаг вперед, и Тина с ужасом увидела в его руке настоящий армейский ремень.
— Этим? — спросила она шепотом.
— Пряжку только снимем, чтоб не так больно было, — «успокоил» дядя Вася.
— Премного благодарна.
— Рад, что оценила мою заботу. — По каменному лицу было не понять, шутит он или говорит серьезно.
— Я оценила отцовскую заботу, — Тина сжала кулаки. — Они все погибли. Баба Люба говорит — несчастный случай. Представляете, какое совпадение?!
— Не понимаю, о чем ты. — На лице дяди Васи не дрогнул ни один мускул.
— Я о Мишке и… — Тина всхлипнула, — и его друзьях. Они задохнулись от угарного газа.
— Это были твои друзья, девочка?
— Нет.
— Тогда я не понимаю, из-за чего ты так расстроилась.
— Не понимаете?! — Чтобы заглянуть ему в глаза, Тине пришлось привстать на цыпочки.
— Тина, мне надоели твои шарады, — сказал он устало. — По твоей милости я ночь не спал. Прошу, прояви благоразумие, нам надо ехать.
— Не хочу! — Тина до крови прикусила губу.
Дядя Вася кивнул, сказал неожиданно мягко:
— Когда ты исчезла, твой отец очень сильно расстроился, а ему нельзя волноваться, у него больное сердце.
— У него вообще нет сердца. — Тина вспомнила вчерашний ужин и покраснела.
— Это у тебя нет сердца. — Дядя Вася нахмурился. — Мне казалось, что ты взрослая, самостоятельная девушка, а ты ведешь себя, как ребенок. Тина, проблемы так не решаются.
— А как они решаются?
— Когда повзрослеешь, я тебя научу, а пока ты должна понять одно — от судьбы не убежишь. А твоя судьба — быть дочерью Якова Романовича.
— Незавидная судьба! — Она отвела взгляд.
— Уж какая есть. Ну, так как, ты поедешь с нами добровольно или мне придется применить силу?
— Неужто и правда дите бить надумался, ирод?! — подала голос баба Люба, все это время жадно прислушивавшаяся к их разговору.
— Успокойся, мать, — сказал дядя Вася и слегка ослабил хватку, — умные люди всегда найдут способ договориться. Да, Тина?
Она ничего не ответила, лишь молча кивнула.
— Вот и умница, — дядя Вася разжал пальцы, — у тебя пять минут на сборы…
* * *В поместье они вернулись в половине двенадцатого. Дядя Вася сдал Тину Анне Леопольдовне и, не говоря ни слова, ушел.
— Яков Романович ждет вас в своем кабинете. — Лицо домоправительницы сохраняло невозмутимость, точно и не было никакого побега.
Тина молча кивнула, разговора с отцом в любом случае было не избежать, она это прекрасно понимала. А еще она до ужаса боялась отцовского гнева, перед глазами до сих пор стоял армейский ремень, а в ушах шелестел голос бабы Любы: «Отомстил за твои страдания Боженька-то…»
Анна Леопольдовна проводила ее до кабинета и ушла, точно так же, как недавно дядя Вася. Тина осталась одна перед закрытой дверью. Ей пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы постучать в эту дверь.
— Входи. — Голос отца звучал спокойно.
Тина сделала глубокий вдох, толкнула дверь.
Кабинет был большим, но далеко не таким огромным, как она себе представляла. Книжные шкафы, кожаный диван, рабочий стол, заваленный кипой каких-то документов, за столом — отец, в элегантных очках выглядящий незнакомцем.
— Присаживайся, дочка. — Он снял очки, потер переносицу, посмотрел на Тину задумчивым взглядом.
Тина уселась в кресло напротив, упрямо вздернула подбородок. Пусть он знает, что она не чувствует себя виноватой. Отец понимающе усмехнулся, и от этой его усмешки по спине пробежал холодок. Она приготовилась к бою…
— Я должен перед тобой извиниться. — Он начал бой не по правилам. Тина этого никак не ожидала и растерялась. — Вчера я повел себя некорректно. Прости, трудно быть отцом взрослой дочери.
Тина кивнула, все еще не до конца веря в происходящее.
— Но и ты поступила необдуманно, переполошила весь дом, поставила на уши службу безопасности.
Она надеялась, что отец скажет, что он тоже волновался, переживал за нее. Зря надеялась, судя по всему, его гораздо больше заботили организационные вопросы, чем ее безопасность. И точно в подтверждение ее мыслей Яков Романович добавил:
— На первый раз я тебя прощаю, но если подобное повторится, ты будешь наказана.
— Как? — не удержалась Тина. — Прикажешь меня выпороть?
Отец удивленно приподнял брови, сказал:
— Если понадобится, дочка, я выпорю тебя собственноручно, но у меня есть и другие, намного более эффективные способы воздействия, уж можешь мне поверить.
Она поверила, ни на секунду не усомнилась, что он не шутит. В кабинете повисла напряженная пауза, первой не выдержала Тина:
— Теперь я могу идти?
— Да. — Отец снова нацепил очки и стал похож на престарелого библиотекаря. — Хотя нет, подожди. — Он порылся в ящике стола, протянул Тине мобильный телефон и пластиковую карту. — В записной книжке есть номера всех моих телефонов, номер Анны Леопольдовны и Василия Игнатовича. Завтра будет решен вопрос с водителем для тебя.
— Зачем мне водитель? — Тина растерянно покрутила в руке мобильник.
— Ты умеешь водить машину? — вопросом на вопрос ответил отец.
— Нет.
— В таком случае кто-то должен возить тебя в город. Амалия не любит делиться своей прислугой.