— Не трудитесь! Я сама ему сообщу! — впервые в жизни Тина разговаривала со взрослым человеком так грубо. Раньше в этом не было необходимости, раньше ее не окунали с головой в грязь, раньше ей не требовалось защищаться.
Анна Матвеевна ничего не сказала, лишь грустно улыбнулась. Тина этой улыбки не заметила, она уже бежала по гулкому коридору, прочь из этого мерзкого места.
И не успела — дверь ординаторской распахнулась.
— Ты куда? — Дед поймал ее за рукав.
— Пошел к черту! — больше она не станет ни перед кем отчитываться, теперь она точно сама по себе.
Дед дернулся как от пощечины, повторил, чеканя каждое слово:
— Я спрашиваю, куда ты собралась?
— А я отвечу! — Тина улыбнулась. — Я собралась на улицу. Туда, где порок и разврат. Туда, где стаями бродят ублюдки. И знаешь почему? — Кажется, впервые в жизни дед выглядел растерянным. — Потому что там нет тебя!
— Клементина!
— Ты знаешь, как меня зовут?! — она рассмеялась громко, истерично.
— Я твой дед… — Он выглядел жалко. Стоило однажды сказать ему правду, и от неприступного бастиона не осталось камня на камне.
— Дед?! — Тина перешла на шепот. — Ты мне никто! Слышишь?! Деды ведут себя не так. Вот, например, дед так презираемого тобою Мишки совсем другой. Мишка его любит и уважает и называет мировым мужиком. А знаешь почему? Потому что дед всегда с ним рядом: и помогает, и разговаривает, и вообще… — она перевела дух, — и каждый год он дарит Мишке подарки на день рождения, а на восемнадцатилетие обещает настоящий мотоцикл. Вот! А ты? Что ты сделал для меня хорошего?! — В глазах защипало, Тина потерла их кулаком, как в детстве, когда очень хотелось плакать, но молчаливое неодобрение деда не позволяло проронить ни слезинки. — До тринадцати лет я боялась своих дней рождения, потому что считала, что их обязательно нужно проводить на маминой могиле. Тебе интересно, что я думала тогда? Я думала, что лучше бы умерла я, а не она. Уверена, ты тоже так думал. — Она попятилась. — Ненавижу тебя! Ненавижу!
— Клементина! — дед хотел что-то сказать, но она не стала слушать, выбежала на улицу.
Полдня Тина просто бродила по городу. Слез не было, они выгорели вместе с ее душой в тот самый момент, когда тетенька-гинеколог с неискренней улыбкой сказала: «Твой дед очень опасается за твое физическое и моральное здоровье. Давай-ка, милая, раздевайся, посмотрим, как далеко ты зашла». Еще утром, всего каких-то пару часов назад, Тина была чистой влюбленной девочкой, но после этих слов, прозвучавших как приговор, она вдруг окончательно поняла, как оправдать надежды деда. Все эти семнадцать лет он ждал, когда же она перестанет быть хорошей девочкой, когда оступится и станет наконец такой, какой он хочет ее видеть: распутной, грязной, неуправляемой. Она оступилась, и он теперь сможет ненавидеть ее с чистой совестью, без всяких оговорок и «если».
К вечеру ноги сами принесли ее в старую котельную. Мишка был на месте, возился с разобранным радиоприемником.
— Привет, — Тина села на продавленный тюфяк.
— Что ты тут делаешь, Паутинка? — Мишкино удивление было понятно, раньше Тина наотрез отказывалась приходить в это не слишком симпатичное место.
— Вчера ты просил, чтобы я подумала. — Она сняла свитер, зябко поежилась. — Все, я подумала…
Тина прожила в старой котельной три дня. Мишка, счастливый и напуганный одновременно, принес ей теплых вещей и еды. Из-за нее он прогулял училище и даже послал к черту своих братанов, посмевших возмутиться, что в их норе обосновалась баба. Мишка заботился о ней и говорил всякие глупости о том, что они обязательно поженятся, потому что теперь, когда Тинка-паутинка «пострадала из-за любви к нему», он за нее в ответе и не даст ее в обиду никому, особенно этому старому козлу, ее деду.
Утром четвертого дня Мишка ушел за едой и не вернулся, а вечером в ее убежище явился дед. За те дни, что они не виделись, он постарел, из крепкого, поджарого мужчины вдруг превратился в дряхлого старика.
— Пойдем домой. — Он присел на деревянный ящик, служивший в котельной табуреткой.
— У меня нет дома. — Тина покачала головой.
— У тебя есть дом, пошли.
— А где Мишка?
На лице деда промелькнула и тут же исчезла гримаса отвращения.
— Этот… — он запнулся, — твой приятель в милиции, дает показания.
— Показания?! — Тина не верила своим ушам.
— Клементина, ты несовершеннолетняя. Он знал это и все равно…
— Что — все равно?! — Она резко встала, отошла к противоположной стене. — Переспал со мной?
— Да, — дед больше на нее не смотрел, сцепил узловатые пальцы в замок, рассматривал трещинки на штукатурке, — и ты должна меня понять…
— А я не желаю тебя понимать! Я хочу, чтобы ты забрал свое заявление и оставил нас в покое!
Он долго молчал, обдумывая ее слова, а потом сказал:
— Хорошо, я заберу заявление, но ты вернешься домой и перестанешь общаться с этим… со своим приятелем. Выбирай.
Теперь долго молчала Тина. Она знала своего деда и верила, что он, не задумываясь, осуществит свою угрозу. И тогда Мишку посадят, не посмотрят, что он тоже еще несовершеннолетний, не поверят ни единому ее слову. Она не хотела, чтобы из-за нее Мишка попал в колонию. Она хотела, чтобы он закончил учебу и получил на восемнадцатилетие заветный мотоцикл, и жил счастливо и без сожалений. Все это возможно, если она примет условия деда…
Тина решилась:
— Хорошо, я пойду с тобой.
— Домой. — Ей показалось, что голос деда дрогнул.
— Я пойду с тобой, куда скажешь, после того как ты заберешь заявление.
Они оба сдержали свои обещания. И неизвестно, кому было хуже: деду, переступившему через собственные принципы, или Тине, отрекшейся от своей самой первой любви.
Мишка не хотел ее понимать. Его, дурака, не страшила ни милиция, ни тюрьма. Он считал себя неуязвимым, но Тина знала: если она даст слабину, дед не простит и жестоко накажет. Поэтому ей пришлось быть сильной и сказать, глядя прямо в растерянные Мишкины глаза, что она его больше не любит. И не просто сказать, а сделать так, чтобы он поверил. Пришлось улыбаться мерзкой улыбкой и назвать его слабаком и тряпкой.
Мишка поверил, посмотрел разочарованно и брезгливо, процедил сквозь зубы:
— Ты еще пожалеешь.
Тине вдруг показалось, что на белесых ресницах дрогнула слезинка. Нет, только показалось. Мишка ушел, а она вернулась в то место, которое когда-то считала своим домом, к старику с затравленным и одновременно решительным взглядом, которого когда-то считала своим дедом…
Мишка ушел, а дворовая шпана, его братаны, решили отомстить за его поруганную честь. Тину подкараулили поздно вечером в подворотне и избили до полусмерти. Забили бы и до смерти, если бы их не спугнула баба Люба. Потерявшую сознание девушку отвезли в больницу, а на следующее утро у деда случился инфаркт…
Она выздоравливала быстрее. Несмотря на тяжелое сотрясение мозга, ушиб почки и переломы ребер, Тина встала на ноги раньше деда. Его коллеги говорили, что он сильно сдал за последнее время, но Тина, всматриваясь в погасшие дедовы глаза, понимала — он не сдал, он сдался. Всю жизнь вел никому не нужную, непонятную борьбу с самим собой, черпал силы в этой бессмысленной битве и вот, когда бой закончился, потерялся. Впервые в жизни Тине стало его жалко. Впервые в жизни она посмотрела на деда глазами повзрослевшего человека и поняла его. Простить не смогла, даже и не пыталась, но и понимание дорогого стоило.
Может быть — даже скорее всего — дед не любил ее, но он о ней заботился: не оставил в детдоме, кормил, одевал, учил. И изо дня в день, глядя на внучку, видел в ней убийцу своей дочери. Страшно. Маленький персональный ад. Сам себе судья, сам себе палач…
Дед умер на следующий день после выписки из больницы. Он умер, а Тина вдруг поняла, что теперь осталась совсем одна.
Она не плакала, когда увидела стеклянный, неживой дедов взгляд. Не плакала, когда сбежались соседи, когда тело забрали в морг, когда обычно резкая и нетерпимая Эмма Савельевна отпаивала ее обжигающе горячим чаем и называла «бедным ребенком». Тина заплакала только однажды, в канун похорон, когда увидела, что на деде надет тот самый связанный ею несколько лет назад свитер.
— Чудак человек, — баба Люба, трезвая и от этого неожиданно торжественная, погладила деда по пергаментной щеке. — Лето на улице, а он велел, чтобы его после смерти обязательно в этот пуловер обрядили. Даже слово с меня взял, — она всхлипнула, а Тина разревелась в голос.
Похороны она не запомнила: много людей, много слез, много слов, гулкий стук падающей на крышку гроба сырой земли, поминки для соседей и самых близких, ночь без сна, тихий скрип половиц в осиротевшей квартире, окно, распахнувшееся настежь невесть откуда взявшимся сквозняком. Тина не боялась. После того как она увидела свой свитер, страх и боль ушли, оставив вместо себя тихую печаль и горечь сожалений. Дед тоже сожалел, она точно это знала: по тоскливому поскрипыванию половиц, по беспокойно мечущимся на стене теням. Он не хотел уходить, не хотел оставлять ее одну.
— Не бойся, — сказала Тина в пустоту, — я справлюсь…
* * *Ее собирались отдать в детский дом. Тетки из социальной службы с одинаково равнодушными лицами и бесцветными глазами одинаково разводили руками и говорили, что Тина несовершеннолетняя и что устройством ее дальнейшей судьбы теперь займется государство. Теток из социальной службы не волновало, что через семь месяцев Тине должно исполниться восемнадцать, что на носу выпускные экзамены и вообще она может прекрасно сама о себе позаботиться. Тетки действовали строго по инструкции…
В тот день Тина твердо решила, что убежит. Ее даже волоком не затащат в детдом. Не на ту нарвались!
У нее были деньги, много денег — дед никогда не скрывал от нее, где хранит сбережения — этого должно хватить, чтобы продержаться до совершеннолетия. Как и где она будет жить, Тина не думала. Сначала побег, а потом размышления.
…Ее опередили. Тина была уже на пороге, когда в квартиру без стука вошел мрачный лысый дядька в строгом костюме. Наверное, в социальной службе, зная ее строптивый нрав и нежелание ехать в детдом, подстраховались, выслали тяжелую артиллерию в лице этого громилы.
— Вас зовут Клементина? — спросил мужик неожиданно приятным баритоном.
— Я никуда не поеду! — Тина уселась на диван, сцепила пальцы в замок. — Так и передайте этим клушам из социальной службы!
— Я не из социальной службы. — Мужик подошел почти вплотную, теперь он возвышался над ней каменной глыбой.
— А откуда вы? — В душу прокрался страх. Тина хотела встать, но странный незнакомец вроде бы невзначай перекрыл ей путь к отступлению.
— Меня прислал один человек. — Он изо всех сил старался быть милым, даже улыбку из себя выдавил. Лучше бы не улыбался, потому что Тине от этой блеклой улыбки стало еще страшнее.
— Что за человек?
— К сожалению, я не могу пока назвать его имя, но после выполнения маленькой формальности вы все узнаете, уверяю вас, Клементина.
— Что за формальность? — Она уже очень серьезно подумывала, а не заорать ли во все горло. Кто-нибудь из соседей да услышит.
— Мы с вами съездим в больницу.
— Зачем?
— У вас возьмут кое-какие анализы.
— Никуда я с вами не поеду! — Тина вжалась в диван. — А если вы сделаете еще хоть один шаг, я закричу!
Мужик тяжко вздохнул, по его грубому, точно высеченному из камня, лицу промелькнула тень раздражения. Тина набрала в легкие побольше воздуха — приготовилась звать на помощь.
— Даже не думай, — сказал мужик строго, — тебе же будет хуже. Давай для начала просто поговорим.
Тина упрямо потрясла головой, но с воплями решила повременить.
— Меня послал твой отец.
— Отец?!
У нее не было отца. Однажды, когда Тина спросила у деда, где ее папа, тот сказал, что папа умер, и она почувствовала вину еще и за смерть отца. А теперь этот лысый здоровяк уверяет, будто послан ее отцом…
— Вернее, это твой покойный дед считал, что мой босс причастен к твоему рождению.
— А это не так? — спросила Тина осторожно. От удивления она моментально забыла про страх.
— Это вполне вероятно, — ответил мужик уклончиво, — но, чтобы не осталось никаких сомнений, ты должна пройти генетическую экспертизу. Знаешь, что это такое?
— Знаю, не маленькая. А что потом? Что будет со мной, если я окажусь дочкой вашего… босса?
— Он позаботится о тебе. У него нет родных детей, и сам факт твоего существования уже делает его счастливым.
— А если эта ваша экспертиза покажет, что я не его ребенок? Я отправлюсь в детдом?
Мужик покачал головой.
— Мой босс позаботится о тебе в любом случае, в память о твоей матери. Если ты окажешься его родной дочерью, он тебя удочерит. Если нет, оформит опекунство. Поверь мне, Клементина, опека такого человека дорогого стоит. В любом случае ты не проиграешь. Ну, поехали? — Он протянул Тине руку.
— Скажите, а почему этот человек, мой предполагаемый отец, не предпринял попыток отыскать меня раньше?
— Потому что он узнал о твоем существовании совсем недавно.
— Откуда?
— Из письма твоего деда. Ну, ты идешь?
Тина вложила свою руку в широкую ладонь лысого, сказала решительно:
— Ладно, черт с вами!
Мужик неожиданно одобрительно усмехнулся, пробормотал едва слышно:
— Порода уже чувствуется.
— Что?
— Ничего. — Усмешка слетела с каменного лица, точно ее никогда и не было. — Меня зовут Василий Игнатьевич Белый.
— Приятно познакомиться, — проворчала Тина и направилась к двери.
— Кстати, — послышалось ей вслед, — можешь называть меня дядей Васей.
— Но только в том случае, если я окажусь дочкой вашего босса? — ехидно уточнила Тина и толкнула дверь.
— В любом случае, Клементина.
На улице их ждала кавалькада из двух огромных джипов и роскошного «Мерседеса» с тонированными стеклами, а еще толпа удивленных соседей и просто зевак. Нечасто в их двор заезжали такие шикарные машины — вот и сбежались поглазеть. Это хорошо, что сбежались. Теперь ехать с этим дядей Васей не так страшно, есть свидетели.
— А куда это вы Клементинку увозите?! — Из толпы зевак выступила бдительная баба Люба. — Зачем это вам дите несмышленое понадобилось, ироды?! — Баба Люба была в изрядном подпитии, а в таком состоянии она становилась бесстрашной и очень подозрительной.
— Спокойно, мамаша! — дядя Вася ощерился в недоброй улыбке. — Все с ней будет хорошо. Съездим в одно место и вернемся.
— А вот я тебе, мордастый, не верю! — Баба Люба воинственно махнула рукой с зажатой в ней почти пустой бутылкой водки. — Сейчас этих, как их, киднепманов развелось! Не дам сиротку в обиду!
— Василий Игнатьевич, — шепотом осведомился коротко стриженный парень в черном костюме, — угомонить тетку?
Тина вдруг представила, как именно этот браток собирается «угомонить» бабу Любу, и требовательно дернула дядю Васю за рукав:
— Не трогайте ее!
Тот задумчиво потер гладковыбритый подбородок, посмотрел сначала на соседку, потом на Тину и спросил:
— Хочешь, она поедет с нами?
Тина кивнула. Конечно, защитник из бабы Любы еще тот, но вдвоем все-таки не так страшно.
— Эй, мать! — дядя Вася призывно помахал рукой.
— Это ты мне, что ли, мордастый? — уточнила баба Люба.
— Тебе, мать, тебе! Клементина хочет, чтобы ты с нами поехала.
— Это на чем же? На этих гробах на колесах?! — соседка плюнула в сторону джипов.
Дядя Вася призывно распахнул дверку «Мерседеса».
— Иди сюда, мать!
Баба Люба колебалась недолго, допила для смелости остатки водочки, потрусила к машине, кокетливо подмигнула дяде Васе и, подобрав подол не слишком чистой юбки, нырнула в салон.
— Эх, красотища-то какая! — послышалось из недр «Мерседеса». — Будет что перед смертью вспомнить! Клементинка, айда сюда!
Тина посмотрела на дядю Васю. Тот ободряюще улыбнулся, и она решилась!
Внутри «Мерседес» выглядел еще роскошнее, чем снаружи: белые кожаные сиденья, деревянные панели, мини-бар, который уже успела обнаружить расторопная баба Люба.
— Ой, бутылочки-то какие красивенькие, — запела она елейным голосом.
Из-за переднего сиденья выглянул дядя Вася.
— Мать, ни в чем себе не отказывай, — сказал он очень серьезно.
— Да ты что?! — не поверила своим ушам баба Люба. — Так вот я, пожалуй, вот эту возьму, с черненькой этикеточкой.
Дядя Вася бросил быстрый взгляд на бутылку с «черненькой этикеточкой» и одобрительно хмыкнул:
— Молодец, мать! «Джек Дэниэлс» — достойный выбор.
До больницы домчались за пять минут, похоже, в «Мерседесе» где-то были спрятаны крылья. Их уже ждали, и не кто-нибудь, а сам главврач. Тина поежилась, нездоровый ажиотаж вокруг ее персоны начинал раздражать.
Сама процедура заняла совсем немного времени, минут десять — и все готово.
— И что теперь? — спросила Тина, забираясь вслед за дядей Васей в кожано-деревянное нутро «Мерседеса».
— Будем ждать.
— Долго?
— Неделю. Может, чуть больше.
— Не знала, что в нашем захолустье делают такие анализы.
— А у вас и не делают, повезем в Москву.
Тина покосилась на дремлющую в обнимку с бутылкой бабу Любу, спросила шепотом:
— А мне что теперь делать?
— Тебе тоже ждать.
— Где?
— Пока здесь, дома.
— Не получится, — Тина тряхнула головой. — Меня сегодня должны в детдом оформлять.
— Я же сказал — детдом отменяется.
— Ну да, опекунство и все такое…
— За тобой пока присмотрят мои люди, — сказал дядя Вася после небольшой паузы.
— Эти головорезы на джипах? — Тина поежилась.
— Они не головорезы.
— И они будут жить в моей квартире?! Имейте в виду, я против!
— Хорошо, — неожиданно легко согласился дядя Вася, — они поживут во дворе, в машине.