— Вам надо выпить, — сказал я.
Она молча сидела, забившись в угол. Лицо бледное, перекошенное. Я развернулся и притормозил у входа в аптеку.
— Чашка черного кофе и капля виски вам не повредит, — сказал я.
— С удовольствием напилась бы сейчас до потери сознания, — откликнулась она.
Я вышел, открыл ей дверцу, и она вылезла из машины, скользнув волосами по моей щеке. Мы вошли в аптеку, я купил в винном отделе пинту виски, принес бутылку в бар и поставил ее перед Вивьен на треснувшую мраморную стойку.
— Два кофе, — сказал я аптекарю. — Черного, крепкого и по возможности не прошлогоднего.
— У нас распивать спиртное не разрешается, — отрезал аптекарь в застиранном голубом халате, с жидкими волосами на макушке и честными подслеповатыми глазами.
Вивьен Риган, порывшись в сумочке, достала пачку сигарет, ловко, по-мужски вытряхнула из пачки две штуки и протянула их мне.
— Распивать здесь спиртное запрещается, — повторил аптекарь.
Не обращая на его слова никакого внимания, я раскурил обе сигареты. Аптекарь подставил чашки под тусклый никелированный кофейный автомат, разлил кофе и подал его нам. Потом покосился на бутылку виски, что-то пробормотал себе под нос и, вздохнув, сказал:
— Ладно, разливайте, а я послежу за улицей.
Он вышел из-за стойки, подошел к окну и, став к нам спиной, навострил уши.
— У меня от страха зуб на зуб не попадает, — сказал я, отворачивая пробку и наливая виски в кофе. — Полиция ведь здесь свирепствует. Во времена сухого закона заведение Эдди Марса было ночным клубом и каждый вечер он ставил у входа двух молодчиков в форме, чтобы посетители не проносили выпивку, а заказывали ее в баре.
Тут аптекарь неожиданно повернулся к нам лицом, зашел за стойку и молча скрылся за стеклянной дверью провизорской.
Мы сидели на высоких табуретах и маленькими глотками пили обжигающую смесь кофе с виски. Я взглянул на Вивьен в зеркало, висевшее на кофейном автомате. Лицо напряженное, бледное, красивое. Взгляд безумный, ярко-красные губы презрительно сжаты.
— У вас злые глаза, — сказал я. — Чем вы не угодили Эдди Марсу?
Она посмотрела на меня — тоже в зеркало:
— Раздела его в рулетку. Он ведь проиграл кучу денег, в том числе и те пять тысяч, что сам же одолжил мне вчера вечером.
— Да, это могло вывести его из себя. Думаете, поэтому он натравил на вас этого головореза?
— Какого еще головореза?
— Ну, того в маске, с пистолетом.
— Вы, получается, тоже головорез?
— Конечно. — Я засмеялся. — Но обычно «головорезом» называют врага, а не друга.
— Иногда мне кажется, что враги — все.
— Мы отвлеклись. Так что же имеет против вас Эдди Марс?
— Вы, вероятно, хотите спросить, имеет ли он надо мной власть?
— Именно.
На ее губах заиграла презрительная улыбочка.
— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марло.
Я сделал паузу и спросил:
— Как генерал? На этот раз я серьезно спрашиваю.
— Неважно. Сегодня он весь день пролежал в постели. Может, хватит меня допрашивать?
— Вы же меня тоже допрашивали. Что генералу известно?
— Возможно, все.
— От Норриса?
— Нет, к нему приезжал Уайлд, окружной прокурор. Надеюсь, вы сожгли фотографии?
— Естественно. Вы, я вижу, иногда за сестренку все-таки беспокоитесь.
— Только за нее я и беспокоюсь. И еще — за отца. Чтобы он чего не узнал.
— Думаю, что особых иллюзий он уже не питает, — сказал я. — Но чувство собственного достоинства у него сохранилось.
— Мы — его кровь. В том-то и беда, — проговорила она и пристально, тяжелым взглядом, как бы издали посмотрела на меня в зеркало. — И я не хочу, чтобы он умер, возненавидев своих собственных детей, свою кровь. В нашем роду всегда хватало безумцев. Безумцев, но не развратников.
— А сейчас?
— Вы-то наверняка считаете нас аморальной семейкой.
— Вас — нет. Вы лишь строите из себя светскую львицу.
Она потупилась. Я пригубил кофе и снова закурил две сигареты, одну — себе, другую — ей.
— А вы, оказывается, в людей стреляете, — тихо проговорила она. — Вы убийца?
— Я? С чего вы взяли?
— В газете прочла. Впрочем, я газетам не особенно доверяю.
— Значит, вы решили, что на моей совести убийство Гейгера? Или Броди? Или обоих?
Она промолчала.
— Мне их убивать было незачем, — продолжал я. — Хотя я вполне мог бы их пристрелить, и это убийство сошло бы мне с рук. Ведь и тот и другой, дай им только волю, не колеблясь отправили бы меня на тот свет.
— Значит, в душе вы убийца, как, впрочем, и все легавые.
— О господи!
— Один из тех абсолютно хладнокровных, безжалостных молодчиков, которые испытывают не больше чувств к своей жертве, чем забивающий скотину мясник. Я это сразу поняла. Как только вас увидела.
— Вокруг вас ошивается достаточно темных личностей. Неужели я похож на них?
— Вы хуже. Они — дети по сравнению с вами.
— Спасибо на добром слове. Но и вы тоже не подарок.
— Давайте уедем из этого мерзкого городка.
Я расплатился, сунул недопитую бутылку виски в карман, и мы уехали. Выходя, я поймал на себе неодобрительный взгляд аптекаря.
Выехав из Лас-Олиндаса, мы поехали вдоль моря через маленькие, утопающие в зелени городки. У самой воды на песке стояли крошечные, похожие на хижины домики, а дома побольше прятались в дюнах. Изредка попадались одно-два освещенных окна, большинство же зданий было погружено во мрак. В густом, подымающемся над морем тумане пахло водорослями. Шины мерно шуршали по влажному бетону. Было сыро и пусто.
Первый раз она заговорила, когда мы въезжали в Дель-Рей. Голос ее звучал глухо, как будто пробиваясь через какую-то преграду.
— Возле курортного клуба сверните к берегу. Хочется посмотреть на воду. Следующая улица налево.
На перекрестке мигал желтый свет. Я повернул налево и поехал вниз, к морю. Слева тянулся высокий обрыв, справа — железнодорожное полотно, за насыпью внизу мерцали огоньки, а еще дальше, над городом, в дымке тумана сверкали огни причала. У моря, однако, туман уже поднялся. Улица пересекала скрывающееся за обрывом железнодорожное полотно и упиралась в асфальтированную дорогу, идущую вдоль пустынного пляжа. На обочине выстроились припаркованные на ночь машины. В ярдах трехстах играл огнями пляжный клуб.
Я притормозил у тротуара, выключил фары и замер, не снимая рук с руля. В поднимающемся тумане еле слышно, словно чей-то далекий шепот, набегала на берег, пенясь и играя, морская волна.
— Сядь ближе, — внезапно сказала она низким, с хрипотцой голосом.
Я отодвинулся от руля на середину сиденья, а она, повернувшись в пол-оборота к окну, словно собираясь выглянуть наружу, молча, не издав ни звука и чуть было не ударившись головой о руль, упала навзничь мне в объятия и закрыла глаза. Потом опять их открыла, и я заметил, что они лихорадочно горели в темноте.
— Обними меня покрепче, головорез.
Сначала я обнял ее не сильно, но затем крепко обхватил за талию и, приподняв, посадил себе на колени. После чего бережно притянул ее к себе. Ее ресницы трепетали, словно крылышки у мотылька, а жесткие волосы щекотали мне щеки.
Я стал целовать ее — сначала быстро, жадно, потом медленно, подолгу. Губы ее раскрылись, по телу пробежала дрожь.
— Убийца, — выдохнула она изо рта в рот.
Прижав ее к себе с такой силой, что ее дрожь передалась и мне, я продолжал целовать ее, пока наконец она не высвободила голову и не спросила:
— Где ты живешь?
— Хобарт-Армс, Франклин, возле Кенмора.
— Никогда там не была.
— Хочешь поехать?
— Да.
— Что имеет против тебя Эдди Марс?
Я почувствовал, как она вся напряглась, издала горлом какой-то гортанный звук, отпрянула и широко раскрытыми глазами уставилась на меня. Видно было, как сверкают в темноте белки.
— А ты все свое, — произнесла она тихим, поникшим голосом.
— А я все свое. Целоваться — дело хорошее, но твой отец не для того мне деньги платит, чтобы я с тобой спал.
— Подонок, — спокойно сказала она, даже не пошевелившись.
Я рассмеялся ей в лицо:
— Не подумай только, что я — равнодушный сухарь. Я не слепой и не бесчувственный. И кровь у меня такая же горячая, как у любого другого. А ты, я смотрю, покладистая, долго уговаривать тебя не надо. Так что же имеет против тебя Эдди Марс?
— Еще раз повторишь — закричу.
— Давай. И погромче.
Она вырвалась из моих объятий, пересела на свое сиденье и забилась в угол.
— За те слова, что ты мне сказал, убивают, учти это, Марло.
— Ни за что тоже убивают. Я же сразу тебя предупредил: я — детектив. Заруби это на своем хорошеньком носике. Это моя работа, красавица. Работа, а не игра.
Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.
— Давай. И погромче.
Она вырвалась из моих объятий, пересела на свое сиденье и забилась в угол.
— За те слова, что ты мне сказал, убивают, учти это, Марло.
— Ни за что тоже убивают. Я же сразу тебя предупредил: я — детектив. Заруби это на своем хорошеньком носике. Это моя работа, красавица. Работа, а не игра.
Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.
— С чего ты взял, что он что-то против меня имеет? — прошептала она приглушенным из-за платка голосом.
— Могу ответить. Сначала он дает тебе выиграть кучу денег, а потом подсылает грабителя с пистолетом их у тебя отобрать. И тебя это нисколько не удивляет. Ты ведь даже не поблагодарила меня за то, что я тебе эти денежки сохранил. Создается впечатление, что все это было разыграно, причем, льщу себя надеждой, лично для меня.
— Что значит «дает выиграть»? Ты что же, считаешь, он может выигрывать и проигрывать по своему усмотрению?
— Конечно. Четыре раза из пяти — если ставит ту же сумму, что и ты.
— Знали бы вы, мистер Детектив, как я вас ненавижу.
— На здоровье. Ты же мне денег не платишь.
Она выбросила разорванный платок из окна:
— Хорошо же вы обращаетесь с женщинами.
— А ты хорошо целуешься.
— И держитесь прекрасно. Одна посадка головы чего стоит. Не знаю только, кого мне благодарить за доставленное удовольствие — вас или моего отца?
— Мне с тобой целоваться понравилось.
— Пожалуйста, увезите меня отсюда, — сказала она медленным, срывающимся от гнева голосом. — Я хочу домой.
— Ко мне домой, детка?
— Будь у меня бритва, я полоснула бы ею тебя по горлу. Просто из любопытства: что из тебя потечет.
— Змеиный яд, — сказал я, включил мотор, развернулся и той же дорогой, через железнодорожный переезд, потом по шоссе, вернулся в Лас-Олиндас, а оттуда — в Уэст-Голливуд. Вивьен со мной не разговаривала. Она сидела молча и совершенно неподвижно. Наконец я свернул в ворота стернвудовской усадьбы и подъехал к особняку. Машина еще не остановилась, а Вивьен уже распахнула дверцу и, даже не попрощавшись, выскочила на ходу. Я видел, как она взбежала на крыльцо и позвонила в звонок. Дверь открылась, выглянул Норрис, Вивьен его оттолкнула, вошла и скрылась из виду. Дверь захлопнулась, а я еще долго сидел и смотрел в одну точку. Потом я развернулся, выехал из ворот и отправился домой.
XXIV
На этот раз в холле было пусто. Никто не ждал меня у кадки с пальмой с пистолетом в кармане. Никто не отдавал мне приказаний. Поднявшись на лифте на свой этаж, я быстро зашагал по коридору. За чьей-то дверью тихонько мурлыкало радио. Я торопился: ужасно хотелось выпить. Так торопился, что, войдя в квартиру, не стал включать свет, а бросился прямо на кухню. И тут только почувствовал какой-то странный запах. Сквозь задернутые шторы в комнату с улицы пробивался слабый свет. Я остановился и принюхался. Пахло духами — сильными, терпкими духами.
Тихо, ни звука. Вскоре, однако, глаза мои привыкли к темноте, и я увидел, что на полу, посередине комнаты, что-то лежит. Я попятился, нащупал большим пальцем выключатель и включил свет.
Кресло-кровать было разложено, и из него доносилось хихиканье. На моей подушке покоилась светлая головка, а под ней чьи-то согнутые в локтях руки. В моей постели устроилась Кармен Стернвуд. Лежала как у себя дома и хихикала. По подушке струился водопад золотистых волос, словно специально для этой цели расчесанных. На меня — как всегда, пристально, будто целясь, — внимательно смотрели серо-голубые глаза. Кармен улыбнулась, показав свои маленькие хищные зубки:
— Здорово я придумала, а?
— Не то слово, — буркнул я, подошел к торшеру, включил его, вернулся к двери потушить верхний свет и снова возвратился через всю комнату к торшеру, под которым на низком столике стояла разложенная шахматная доска. На доске были расставлены фигуры. Мат в шесть ходов. Решить эту задачу, как, впрочем, и многие другие, я не мог. Я окинул глазами позицию и сделал ход слоном, а потом только скинул шляпу и пальто. Все это время до меня доносилось тихое хихиканье, похожее на мышиную возню за стенкой.
— Держу пари, ты никогда не догадаешься, как я здесь очутилась.
Я вынул сигарету и тупо уставился на нее:
— Держу пари, что догадаюсь. Ты проникла через замочную скважину — как Питер Пен[8].
— Кто это такой?
— Один мой знакомый. Когда-то вместе в бильярд играли.
— Ну, ты даешь, — сказала она, захихикав.
— А где ж большой… — начал было я, но Кармен меня опередила. Напоминать ей про большой палец было излишне; она вынула правую руку из-под головы и принялась сосать палец, поглядывая на меня своими очень круглыми и очень лукавыми глазами.
— А я голая, — сообщила она, когда я, покурив, смерил ее долгим взглядом.
— Господи, я ведь так и думал, — откликнулся я. — Мне уже давно не дает покоя эта мысль. Ты просто меня опередила. Не скажи об этом ты, я бы и сам через минуту сказал: «Держу пари, что ты совершенно голая». А вот я всегда сплю в калошах, чтобы можно было поскорей вскочить и убежать, если ночью дурные мысли преследуют.
— Ну, ты даешь! — Она опять прыснула и, по-кошачьи потершись щекой о подушку, вынула из-под головы левую руку, взялась за кончик одеяла, а затем, выдержав паузу, откинула его.
Действительно, лежит в чем мать родила. При свете торшера ее гладкая кожа отливала жемчугом. Да, сегодня ночью генеральские дочки взялись за меня всерьез.
— Смотришься ты неплохо, ничего не скажешь, — признал я, снимая с нижней губы крошку табака. — Только я все это уже видел. Я ведь не первый раз застаю тебя голой. Помнишь?
Она захихикала и укрылась одеялом.
— Так как же все-таки ты сюда попала? — спросил я.
— Меня управляющий впустил. Я предъявила ему твою визитную карточку. Я ее у Вивьен украла. Управляющему я соврала, что ты мне назначил встречу и велел, если тебя не будет, подождать. Здорово я его одурачила, да? — Очень собой довольна.
— Здорово, — согласился я. — Все управляющие одинаковы. А теперь, когда я знаю, как ты сюда попала, расскажи мне, сделай милость, как ты намереваешься отсюда уйти.
Она опять захихикала:
— Уйти? А я никуда уходить не собираюсь… Мне и здесь хорошо. С тобой.
— Послушай. — Я вынул изо рта сигарету. — Не заставляй меня снова тебя одевать. Надоело. Я очень ценю твой благородный жест, но воспользоваться им, увы, не могу. Джек Потрошитель никогда не подводит друзей, а ведь я — твой друг и не желаю тебе зла. Если же я приму твое предложение, мы не сможем оставаться друзьями. Пожалуйста, очень тебя прошу, оденься.
Она отрицательно покачала головой.
— Слушай, — не сдавался я. — Ты совершенно не думаешь обо мне. Я понимаю, тебе хочется продемонстрировать, какая ты испорченная, но ведь я это и так знаю. Ведь это я обнаружил…
— Выключи свет, — перебила она, хихикая.
В сердцах я швырнул сигарету на пол и растер ее ногой, потом достал носовой платок и вытер потные ладони. Попробую еще раз:
— Дело не в соседях, не думай. Им ведь наплевать. В любом многоквартирном доме заезжих шлюх всегда хватает, и, если их будет на одну больше, здание не рухнет. Дело тут в профессиональной этике. Понимаешь — в моей профессиональной этике. Я же работаю на твоего отца. Он — больной человек, слабый, беспомощный. Он ведь мне доверяет — а я возьми и выкини такой номер! На что это похоже? Пожалуйста, Кармен, оденься.
— Тебя зовут не Джек Потрошитель, а Филип Марло. Меня не проведешь.
Я посмотрел на шахматную доску. Слоном я пошел зря. Я вернул слона обратно. Слоны в этом окончании решающего значения не имеют. Не их это партия.
Оторвавшись от доски, я снова взглянул на Кармен. Она лежала, прижавшись бледной щекой к подушке, и смотрела перед собой большими, ввалившимися и пустыми, словно колодец во время засухи, глазами. Маленькая ручка с совершенно одинаковыми, узкими пальчиками беспокойно теребила одеяло. Где-то в глубине души она, вероятно, усомнилась в неотразимости своих чар, хотя сама еще об этом не знала. Женщинам, даже хорошеньким, очень нелегко свыкнуться с тем, что их тело лишено притягательности.
— Я иду на кухню сделать себе коктейль, — сказал я. — Хочешь выпить?
— Угу. — На меня внимательно смотрели спокойные, немного озадаченные глаза. В них зародилось сомнение, и вкрадывалось оно так же незаметно, как крадется в высокой траве выследивший дрозда кот.
— Если оденешься — получишь коктейль, договорились?
Она опять приоткрыла рот и, не ответив, тихонько зашипела, а я пошел на кухню, достал бутылку виски и шипучку и смешал два коктейля. С удовольствием дал бы ей что-нибудь покрепче, глицерин или дистиллированную серную кислоту. Когда я со стаканами вернулся в комнату, она даже не пошевелилась, но шипение прекратилось. Глаза были снова пустые, на губах заиграла прежняя лукавая улыбочка. Внезапно она села на кровати, откинула одеяло и потянулась за стаканом: