Икарова железа (сборник) - Старобинец Анна Альфредовна 13 стр.

– Про инопланетян варианта не было, – серьезно сказала Тася. – Так я правильно выбрала «путешествует» или нет?

У Таси снова было такое лицо – как всегда, когда она спрашивала про отца, – будто перед ней поставили празднично обернутую коробку и она пытается угадать, что за подарок там спрятан. И как всегда, Женя не нашла в себе сил ответить ей правду, украсть подарок:

– Правильно, Тася.

– Вопросы и задания нашей веселой викторины составлены психологами, – включилась девушка-консультант. – Они помогают проникнуть во внутренний мир ребенка и совершенно точно определить, какая именно игровая приставка психологически больше подходит для вашего чада…. Давай, моя сладкая, – она повернулась к Тасе. – Выбирай, какая на тебя смотрит. Ты у нас молодец. Ты у нас прошла викторину!

Пританцовывая от возбуждения, Тася влюбленными глазами уставилась на выставленные за стеклом «Споки».

Чадо. Сладкое. Спасибо хоть, что не дитятко. Интересно, откуда эта посконная интонация? Эти платки на них. И название фирмы – «Нянюшка»… Может быть, какие-то славянские шовинисты? И что это за дикие правила – обязательно пройти викторину? А если ребенок, например, аутист?

– А если чадо, например, аутист? – сказала она вслух. – Что тогда? Вы ему эту штуку не продадите? Или если он еще какой-нибудь инвалид? Умственно неполноценный… – ей не понравилось, как это прозвучало, – то есть я имею в виду, умственно… нестандартно…

– Альтернативно одаренный, – с улыбкой подсказала девушка-консультант.

– Вот именно. Если ребенок альтернативно одаренный и не пройдет эту вашу викторину, он что, не получит «Споки»? Это же евгеника какая-то получается?

– Мы ценим вашу заботу, – промурлыкала девушка. – Уверяю вас, волноваться не о чем. Аутисты и альтернативно одаренные дети всегда справляются с викториной… Что, растерялась, да, зайчик? – она переключилась на Тасю. – Вот с этой полочки, ты с этой полочки заслужила.

Тася опасливо оглянулась на мать – на «заслуженной» полочке красовались «Споки» из серии «Фэйри Роузи»: перламутрово-розовые корпуса разных оттенков, с вкраплением золотых поблескушек, с нарисованными сказочными сюжетами.

– Мне вот эта нравится, – Тася указала на умеренно-розовую слюдянистую «Споки» и сразу же страшным шепотом поинтересовалась у Жени: – Это трэш?

В глазах Таси была надежда: вдруг все-таки нет. У нее были сложные отношения с розовым цветом, блестками, принцессами и т. д. Стараниями Жени она уже понимала, что такие вещи – это пошлость и трэш, но в глубине души все еще любила и любовалась ими, а шершавое, кургузое слово «трэш» звучало скорее жалобно, чем обидно. И вот теперь ей вроде бы законно полагается дивная, бесстыдно розовая красота с феями, троллями и принцами. И совершенно очевидно, что это трэш.

– Ах, во-о-от, значит, какая «Споки» на тебя смотрит! Какая краси-и-ивая! – морской сиреной пропела девушка-консультант. – Прекрасный выбор! Эта модель называется «Волшебный замок», она совершенно…

– Мы бы лучше выбрали вон с того стеллажа, с планетами, – одернула ее Женя. – Модель «Гэлакси-голд».

– К сожалению, это невозможно, – сказала сирена. – По результатам викторины ваш ребенок может выбрать свою «Споки» только из категории «Фэйри Роузи».

– Нам не нравится «Фэйри Роузи»! – взбесилась Женя.

– Вашей девочке нравится.

– Ничего подобного! Это вы ей сказали выбирать с этой полки! И рисовать какую-то дурацкую Барби-принцессу! Я не собираюсь покупать ребенку розовый трэш со стразами только потому, что его у вас плохо берут! Это вы, пожалуйста, втюхивайте кому-то другому. Я стараюсь развивать у ребенка хороший вкус. Правда, Тася, тебе больше нравятся те, с планетами?

Тася молча зыркнула в строну «Гэлакси-голдов» и опустила глаза. Перевернула рисунок изображением к себе и прижала к груди. Сирена примирительно улыбнулась Жене.

– Мы понимаем вашу озабоченность. Не волнуйтесь, вопросы и задания для нашей веселой викторины составлены таким образом, что позволяют совершенно точно определить, какая именно игровая приставка эстетически больше всего подходит для вашего чада, – сирена открыла маленьким золотым ключиком стеллаж с «Фэйри Роузи». – В данном случае это «Споки Волшебный Замок» из серии «Фэйри Роузи», – она сняла планшет с полки. – С вас три тысячи четыреста девяносто девять рублей.

– Потрясающе, – прошипела Женя. – То есть, мы за свои же деньги не имеем даже возможности выбора?!

– Выбор сделан, – сказала девица. Ее голос был одновременно сладким и жестким, как просроченный рахат-лукум.

– Мы пойдем в другой магазин.

– Да, конечно, если вам так удобнее. Но у нас общая база данных, и в другом магазине вам предложат только эту модель.

– Все, мы уходим, – Женя схватила Тасю за руку; рисунок выпал и зашелестел по полу. Девица бросилась поднимать.

Рука была горячей, влажной и какой-то обвисшей, будто лапка испорченной стиральной машиной мягкой игрушки.

– Мама, пожалуйста, – заскулила Тася. – Ну мама, ну пожалуйста, давай купим Роузи… – у нее задрожал подбородок. – Давай купим Роузи здесь…

У Таси были красные, с неровной бледной каймой, щеки и слипшиеся завитки волос на висках. Женя наклонилась и коснулась губами ее лба. Как печка.

– Вы карточки принимаете?

– Да, конечно, карточки Visa мы принимаем… Ну, не плачь, не расстраивайся, мой сладкий, – проворковала девица, протягивая Тасе рисунок. – Мама тебе сейчас купит «Споки». Вам завернуть в подарочную бумагу?

3

Гиперактивная родительница Сони Алиповой настигла ее в раздевалке:

– Евгения, вы проболели и не сдали за фотоальбом! – с начала учебного года мамочки установили традицию называть друг друга полными именами, но без отчеств. – Вчера был последний день. Но я за вас сдала.

– Спасибо, э-э… – Женя поняла, что не помнит имя. – Сколько я вам должна?

– С вас тысяча рублей, Евгения.

Названная сумма почему-то растревожила зону мозга, отвечающую за библейские имена. «Мария», – неожиданно всплыло в голове.

– Тысяча рублей, – Женя вытащила из кошелька единственную купюру. – Мария, этот фотоальбом, наверное, золотой?

– Нет, он скорее такой серебристый, – возбудилась Мария. – Там, значит, по краям фрукты, яблочки, вишенки, ягодки всякие, веточки, колокольчики, они так переплетаются, таким, знаете, ободком, а в серединке такой овальчик, и в нем… – Мария выдержала умиленную паузу, – фотография вашей маси!

– Таси, – поправила Женя.

– Я знаю, Евгения, знаю, конечно! Это я просто нежно так говорю! Мася, масечка, масик, я детишек так называю! Давайте-ка я отмечу, что вы уже сдали!

Мария захихикала, прикрыв рот дрожащей пухлой ладошкой с перстнем, потом выхватила из бабской блестящей сумки блокнот, покалякала в нем и оглядела раздевалку безумным взглядом. Детишки действовали на нее как амфетамины, будоражили нервную систему.

– Евгения, я тут видела, вы своему ребятенку наконец-то «Споки» купили! – включилась в разговор многодетная Суходольская. – Я вас так поздравляю! – она схватила Женину руку и потрясла. – Теперь у вас все наладится! Все наладится!

Обычно вялая и изможденная, на этот раз Суходольская пребывала в каком-то болезненном, чахоточном возбуждении. На голове у нее криво сидел полузасохший венок из одуванчиков.

– У вас, по-моему, «Фэйри Роузи»? – перейдя почему-то на шепот, спросила она.

– «Волшебный замок», – подтвердила Женя.

– Замечательно! У моей старшей тоже «Фэйри», только «Волшебный сад». А у мальчиков – у одного «Галакси-голд», а у другого «Стар Батл».

– А у нас «Притти Китти», – сообщила Мария. – Мы так рады, Евгения, что вы купили своей масеньке «Споки». Только что же вы так долго тянули? Мы уж думали, что вы отказники.

– Кто?

– Ну, отказники. Это которые не могут пройти викторину. Которым не продают «Споки».

– У нас в школе один такой есть, – Суходольская склонилась к Жениному уху. – Из второго «бэ». Виноградов.

От Суходольской кисло пахло увядшей травой и несвежим по́том, как от коровы. Женя вежливо отстранилась. Потом спросила:

– И он что, какой-то особенный?

– Непростой ребенок, – уклончиво сказала Мария.

Женя видела Виноградова пару раз, во время прогулок. Оба раза он сидел на корточках, прижавшись спиной к ограде. Одноклассники кидались в него серой трухой из школьной песочницы. Он был толстый, в изумрудной бейсболке. Учитель, который с ними гулял, делал вид, что не замечает. Она тоже сделала вид, что не замечает.

– Непростой ребенок, – уклончиво сказала Мария.

Женя видела Виноградова пару раз, во время прогулок. Оба раза он сидел на корточках, прижавшись спиной к ограде. Одноклассники кидались в него серой трухой из школьной песочницы. Он был толстый, в изумрудной бейсболке. Учитель, который с ними гулял, делал вид, что не замечает. Она тоже сделала вид, что не замечает.

– …Недоразвитый он, – снова дыхнула Жене в лицо Суходольская.

– Так нельзя говорить! – возмутилась Женя. – Вот вы, взрослый человек, вешаете на мальчика такой ярлычок, а дети за вами потом повторяют! – она даже голос повысила; пристыдить Суходольскую показалось вдруг дико важным, как будто своим выступлением она могла искупить вину – за то, что не вмешалась в травлю тогда, на школьной площадке.

4

Когда вела Тасю из школы, уже почти у самого дома, на Комсомольском, она снова его увидела. Боковым зрением. Со спины. Синяя футболка – та, в которой он вышел тогда на улицу, таких футболок миллион в этом городе. Черные волосы, встопорщенные на затылке, – такие волосы у каждого третьего. Сигарета в левой руке – да мало ли здесь курящих левшей. И походка – слегка косолапая, трогательная, ботинки стаптывал внутрь. Она их долго не выбрасывала, ждала – оставил вещи, значит, вернется… Нет, не вернулся. Только мелькал иногда – трусливо, со спины, вдалеке, вполоборота, в толпе, в метро, в переходах, за захлопывающимися дверями вагонов, по ту сторону мутных муниципальных стекол, – мелькал и тут же скрывался. Сейчас тоже нырнул в переход, и на другой стороне Комсомольского так и не показался.

Четыре года прошло, а он все еще ей являлся, сутулый, глумливый призрак. Другие, которые уходят нормально – со скандалом, с матом, с обидами, со слезами, с проклятьями вслед, – другие, наверное, не мерещатся потом вдалеке, на лестницах, ведущих под землю. Другие уходят к нерожавшей молодой бабе, или к рожавшей, воспитывать ее трудного сына-подростка, или снимают квартиру в спальном районе, или увозят маму в Израиль, или спиваются, или попадают в аварию, или умирают в больнице.

Другие – да, но Даня ушел так буднично, так неправдоподобно, экспромтом, что вроде бы и не ушел вовсе. Субботним вечером отправился в супермаркет «Азбука вкуса» за сигаретами, чилийским вином, помидорами черри и киндер-сюрпризом для Таси – и не вернулся. И больше никогда не вернулся.

На осознание этого «никогда» ушло примерно два года. За это время в темном углу своего сознания она сплела паутину – и он живучей мухой там бился, в клейком переплетении ее надежд, обид и гипотез. Потом затих, засох – но до сих пор иногда воскресал и больно дергал за нити.

Так не уходят – от накрытого стола, пообещав шоколадку и помидорку. Так не уходят – от веселой трехлетней дочки, от молодой жены, с которой трахался час назад. Не дав ей времени на подозрения, на скандалы. Не дав ей права его проклясть или хотя бы оплакать – ни до ухода, ни после.

Она считала бы его мертвым – размазанным по асфальту «КамАЗом», распоротым отморозками в подворотне, схватившимся за сердце, упавшим в весеннюю грязь… Она считала бы его «неопознанным трупом», затерявшимся в каком-нибудь морге, в который она конечно же позвонила (она во все позвонила), но сонные тетки не хотели отрываться от чая, но сонные тетки лунатично размешивали ложками сахар и говорили, «такого не поступало», но, но… Но так и не умирают. Но денег взял с собой слишком много, гораздо больше, чем нужно на сигареты и помидоры, и документы взял тоже. Но на работе сказали, что трудовую книжку попросил накануне (не забрал, впрочем). Но через неделю страничка в фейсбуке «была удалена пользователем». Но мать его, обитающая в Подольске, сказала, что навещал и всего час как уехал, – а впрочем, она в маразме, могла его с кем-нибудь перепутать или на год ошибиться… Но добрые люди спустя какое-то время передавали, что видели его не то в Таллине, не то в Риге, с некрасивой белобрысой прибалткой, но может быть, конечно, и не с прибалткой, а может быть, даже и не его, просто кого-то очень похожего…

Пропал без вести. В России много пропавших без вести, целая армия. Иногда Женя представляла себе многолетнюю, кровавую, огненную, скрытую от мира войну, на которую отправилась эта армия. Отправился Даня. Это был хороший, правильный образ – муж на войне. Его вполне могли там убить или уже даже убили. Ей больше нравилось думать о нем как о мертвом.

Мертвого можно было любить, скучать по нему, хранить память. Живой был мудаком и предателем, его следовало забыть навсегда.

Тася сразу же ушла к себе играть с «Фэйри», закрыла дверь. Появилась у нее такая привычка, пока болела, – закрываться у себя в комнате. Раньше, наоборот, терпеть не могла закрытые помещения, на ночь просила оставить щель, Женя даже боялась, что у Таси клаустрофобия. А теперь – пожалуйста. Закрывала дверь тихо, вежливо – но плотно, никаких там щелей. Женя как-то пробовала с ней об этом поговорить, в том духе, что не надо замыкаться в себе и зацикливаться на «Споки» и что дверь закрывают, когда хотят что-то скрыть, а какие могут быть тайны от собственной мамы… «Какие тайны, мама? – посмотрела как на больную. – Это просто чтобы тебе не мешать. Ведь ты же работаешь».

И действительно – работать она теперь не мешала. Не дергала, не задавала вопросов, не просила ей почитать, не включала на своем компьютере мультики на полную громкость, не требовала, чтобы Женя срочно шла и смотрела, как куклы и звери пьют невидимый чай из игрушечного сервиза.

На все вопросы ей теперь отвечала «Фэйри», и «Фэйри» же ей читала – из-за закрытой Тасиной двери просачивался грудной, уютный, негромкий автоматический голос, озвучивавший стихотворения из школьной программы и еще какие-то, которые Женя не знала либо по долетавшим обрывкам не могла опознать. Он Женю не раздражал, этот голос, наоборот, обволакивал, словно бы укутывал в бабушкин плед, под этим пледом ей было легко и спокойно работать, рисунки получались игривые и немного наивные, редакторше нравилось, она их называла «душевными».

С куклами Тася теперь почти не играла, говорила, что скучно, что со «Споки» играть куда интересней. «Покажи, что за игры, – попросила однажды Женя. – Только не сейчас, а попозже, сейчас я работаю, потом покажи». Но потом они про это, конечно, забыли, то есть Тася забыла, а Женя в принципе помнила, но работы действительно было много, подоспел новый заказ – продолжение про тетку-психолога, – и ковыряться в игровой этой приставке совсем не хотелось, хотя, конечно, она понимала, что надо проконтролировать, во что играет ребенок. И понимала, что это вообще все неправильно: ребенок сидит там, уткнувшись в «Споки», целыми днями, и даже засыпает с этим планшетом, то есть вот буквально в обнимку, как раньше с плюшевым лисом… Но ведь действительно Тася совсем не мешала, а работы было так много. Это на время. На пару недель и все, потом она снова обязательно займется ребенком. Ну а сейчас – как будто бы она наняла Тасе няню. Фултайм. В конце концов, они ведь так и позиционируют эти приставки: «Споки – добрая, как няня. Играя, чувствуй нашу заботу»…

– …Мама, спокойной ночи!

Она даже и не заметила, как Тася легла.

– А ты подмылась? – крикнула через дверь.

– Да!

– Руки помыла?

– Да!

– Что, и зубы почистила?

– Да! – Тася торжествовала. – У меня в «Споки» напоминалка!

– Ну хорошо, сейчас зайду к тебе попрощаться, через минуту.

– А может… не надо? – голос Таси прозвучал напряженно.

– Не надо что? – не поняла Женя.

– Ну, заходить. Мы можем ведь и так попрощаться.

Женя так удивилась, что захлопнула ноутбук, забыв сохранить изменения.

– Как не надо? – собственный голос показался ей сварливым и глупым, будто курица проквохтала.

Вскочила, хотела войти к Тасе – закрыто. Изнутри почему-то закрыто, хотя защелки там нет.

– Тася, детка! – и снова из нее вылезла какая-то квочка. – Ты что, не хочешь поцеловать маму на ночь? Почему ты закрылась? – она подергала ручку, изменила тон: – С какой стати ты там закрылась? Кто тебе разрешил?

– Я не закрылась, – обиженно проканючила Тася. – Тут просто дверь тугая.

Женя толкнулась плечом, сильно. Действительно, просто тугая, открылась.

Подошла, склонилась над Тасей, засюсюкала, как с трехлетней:

– Ты что, малыш, разве мама обидела своего малыша? Почему мой малыш не хочет со мной прощаться?

– Я не малыш, – сказала Тася серьезно. – И ты меня не обидела. Просто… я не хотела, чтобы ты смотрела на комнату. Ты скажешь, что трэш.

Женя огляделась. Стены комнаты, прямо поверх обоев, были затянуты гладкой, золотистой, с искорками-вкраплениями, тканью. Что-то вроде атласа – она провела рукой, – ну да, и на ощупь как шелк. Но нет, откуда Тася взяла бы столько шелковой ткани? Простая синтетика. Конечно, просто синтетика. Ну а синтетику откуда взяла?.. К белым тюлевым занавескам Тася прикрепила кусочки розовой ленты, завернутые в спиральки, как будто бутоны. На столе – блюдо, хрустальное, из давно похороненного в коробке на антресолях сервиза (сама залезла на антресоли? сама разгребала хлам? и эту ткань золотую, наверное, там же нашла, там вообще какого только мусора нет, давно пора разобрать антресоли), в блюде – вода, в воде чуть подрагивают ароматические круглые свечки в алюминиевых подставках и лепестки роз. Глубочайшая пошлость, сказал бы Набоков, поддельная красота. Творческая свобода ребенка, сказал бы журнал, на который Женя работала, самовыражение и фантазия, не ограничивайте, поощряйте. Да, поощрить. В конце концов, она ведь старалась, все сделала аккуратно и даже местами талантливо. И даже стильно. Кич, конечно, но почему бы и нет. Хвалить ребенка. Иначе ребенок начнет отдаляться.