Икарова железа (сборник) - Старобинец Анна Альфредовна 15 стр.

Он оглянулся на реку:

– А что смотреть? Там просто дети играют…

– Вот именно, – поддакнула Тася. – Идемте скорей красить стены.

– Они не просто играют, – нерешительно возразила Женя. – Они пытаются кого-то столкнуть… Вниз, в реку.

– Да ладно, – Даня взял ее за руку. – Тебе показалось. Пойдем.

Он потянул ее за собой, но Женя уперлась. Впервые с той ночи, когда он вернулся домой, его прикосновение было ей неприятно. Его рука казалась какой-то неправильно теплой, как пластиковый корпус чуть перегретого игрой-стрелялкой планшета.

– Надо сходить, – Женя высвободилась.

– Мы не пойдем, – нахально сообщила Тася. – Ты, мам, как хочешь, а мы – домой.

– Это не ты решаешь, – одернула ее Женя.

К ее изумлению, Даня к воспитательному процессу не подключился. Наоборот, покладисто, как будто он сам – ребенок, сказал:

– Домой так домой.

Потом добавил:

– Я всегда слушаюсь свою маленькую принцессу.

Пока они не скрылись, Женя смотрела им в спины, ощущая, как толкается в горле давно забытая, пионерлагерная какая-то ревность: лучший друг выбирает на конкурсе «А ну-ка, мальчики» не тебя, а твою подружку и идет заплетать ей косички…

Не ошиблась. Они действительно пытались кого-то столкнуть с бетонного парапета. И еще до того, как разглядела его лицо, почему-то уже поняла: «недоразвитый». Виноградов. Отказник.

Виноградов лежал грудью на парапете и ногами бестолково отбрыкивался от нападавших. Левой рукой он скреб гладкий, засранный голубями бетон, стараясь за него ухватиться, правую же почему-то свешивал вниз – будто пытался, как в голливудских боевиках, удержать кого-то над пропастью. Эта поза была настолько правдоподобна, что сначала Женя бросилась посмотреть, нет ли там и правда кого-то (и, конечно, там никого не было, виноградовская рука застыла напряженной лопаточкой, а по темной воде плыла изумрудного цвета бейсболка), и только потом стала оттаскивать от Виноградова озверевших детей.

Их было четверо – два мальчика и две девочки, один из мальчиков – из Тасиной параллели. Они не спорили с ней, не сопротивлялись и не оправдывались – ее вмешательство их слегка раздражало, не более. Послушно и молча они отошли от Виноградова на пару метров – и продолжали стоять, склонив головы набок, как голуби, ожидающие момента, когда прохожий уйдет и можно будет спокойно вернуться к недоеденной падали, которая раньше была их товарищем.

Виноградов сполз на грязный асфальт и сел на корточки, привалившись спиной к парапету. Из носа его стекали сопли и кровь.

– Не уходите, – сказал он Жене спокойно. – Если уйдете, они снова начнут.

Потом добавил:

– Егор не умеет плавать.

– Ты – Егор? – его имени Женя не знала, только фамилию. Он, наверное, действительно с отклонениями, если говорит о себе в третьем лице.

– Я Коля, – Виноградов размазал рукой кровавые сопли по подбородку.

– А кто же Егор?

– Мой друг.

– Он тоже здесь был?

– Он здесь сейчас, – Виноградов ткнул пальцем в пустой асфальт рядом с собой.

Бедный мальчик. Совсем больной.

– Вам не стыдно? – обратилась Женя к обидчикам. Получилось как-то ненатурально, по-мхатовски, самой стало противно. – Вы уроды, – добавила она. – Гаденыши. – Прозвучало естественней.

Дети молча продолжали стоять. На нее не смотрели.

– Я тебя знаю, – сказала она мальчику из Тасиной школы. – Знаю, где ты учишься. Остальные пусть сейчас же назовут свои имена и фамилии.

Это был ее любимый прием, он действовал безотказно, особенно на уродов – медсестер, охранников, продавцов – «назовите фамилию». Невыветриваемый, как старческий пот, страх гаденыша, что его внесут в списки. Иногда в них был еще другой, первобытный страх полузверя: называющий тебя – твой хозяин, овладевший тайной твоей клички, овладеет тобой.

Фокус с именем и фамилией удался: они молча побрели прочь. Постоянно оглядываясь: вдруг она, удовлетворенная, сразу уйдет и можно будет вернуться. Но она не ушла.

Виноградов поднялся и протянул ей руку, как взрослый. На его пальцах чуть лоснились красные пятна – кровь и сопли из носа. Подавив отвращение, Женя пожала эту липкую руку.

– Давай мы твоим родителям позвоним, – сказала она.

– Родителей нет, – Виноградов вытащил из кармана дешевый обтреханный телефон.

– Как… в смысле… они куда-то уехали?

Еще до того, как Виноградов ответил, ее спина и шея покрылись мурашками.

– Они от меня отказались.

– С кем ты живешь?

Вместо ответа он ткнул в кнопку на телефоне и посмотрел куда-то в сторону «Интерьеров». Она услышала, как за деревьями у кого-то пиликает телефон. И как пиликанье обрывается.

– Ба, подойди, – сказал он в трубку и, не дожидаясь ответа, сбросил звонок. – Егор вам хочет что-то сказать, – Виноградов склонил голову вправо, изображая, что внимательно слушает кого-то невидимого.

Мурашки снова защекотали спину и грудь сухими холодными лапками. Воображаемый друг. Она когда-то читала о таком отклонении.

– Егор говорит, раз вы нам помогли, он тоже сделает вам доброе дело.

– Как в сказке, да? – как можно более мягко спросила Женя.

– Как в сказке, – Виноградов был очень серьезен. – Вы совершенно правильно поняли.

Явилась бабка – та самая, что кормила голубей хлебом. Вблизи ее морщины уже не казались веселыми. Ее восковое лицо выглядело так, будто она плотно прижималась им к металлической сетке, пока воск остывал. Она деловито зацапала Виноградова за руку и потащила к пешеходному переходу, старательно не глядя на Женю. Женя неловко шла следом за ними. Им было, собственно, по пути.

– Егор говорит, он должен прийти к вам в гости, – обернулся к ней Виноградов. – Иначе он не сможет сделать доброе дело.

– Молчи, молчи… – забубнила бабка. – Не сочиняй мне… А то в больницу…. Не сочиняй мне… А то в больницу…

Старухин голос звучал монотонно и глухо, как будто внутри нее, в животе, проматывалась заезженная допотопная пленка.

– Вы где-то рядом живете? – настаивал Виноградов. – А то мы с Егором могли бы к вам пойти прямо сейчас.

Женя шла молча, отстукивая подошвами мысли. Больной. Сумасшедший. Этот ребенок – не наша проблема. Больной. Сумасшедший. Как правильно отказать сумасшедшему?..

– Не сочиняй мне… – снова включилась бабка. – И к людям не приставай. Ты мальчик больной… Тебя люди в дом не пустят… Ты мальчик больной…

Вдруг стало стыдно. Противно и стыдно, что эта карга произносит вслух ее мысли. Озвученные заунывным старческим голосом, они казались особенно подлыми.

– Ну почему же, – громко сказала Женя. – Мы будем рады, если к нам придет Коля.

– Вместе с Егором, – упрямо сказал Виноградов.

– Не сочиняй мне…

– Я правда думаю, что будет очень мило, если Коля зайдет, – сказала Женя старухе.

– Он мальчик больной, – испуганно сообщила старуха.

– Ничего. Не страшно.

7

– Зачем ты его привела? – зашипела Тася, когда Виноградов пошел мыть руки. – Он же отказник!

– И что?

– А то, что он недоразвитый! Ему «Споки» не продали.

У Таси было побелевшее от злости лицо. Такую Тасю Женя раньше не видела.

– Мне очень не нравится, когда ты так говоришь. Ведь он же не виноват, что у него такие проблемы. Его нужно, наоборот, поддержать…

– Но это его проблемы. А ты привела его к нам. В наш замок. А он… а он… – голос у Таси дрожал, – привел с собой кого-то невидимого!

Женя с трудом сдержала улыбку. Какая же Тася еще все-таки маленькая! Такое трогательное отсутствие грани между реальной жизнью и вымыслом. Она ведь и правда верит, что к ним в дом пришел «невидимый кто-то». Она боится этого незримого гостя, поэтому злится… Другие дети, наверное, тоже его «клюют» по этой самой причине. Они боятся. Они готовы поверить в его сумасшествие.

– Нет никакого невидимого Егора, – зашептала Женя. – Он думает, что видит его, но это просто фантазия, в которую он слишком сильно поверил. Но мы-то знаем с тобой, что на самом деле здесь только Коля. И Коля – болен, у него психическая болезнь, ему нужно помочь…

Она замолкла: Виноградов вернулся на кухню.

– Егор хотел бы познакомиться с Тасиным папой.

– А моя мама считает, что ты сумасшедший, – по-пионерски сказала Тася.

Он посмотрел на Женю усталым, совершенно не детским взглядом и спокойно кивнул:

– Мы знаем.

– Чай с конфетками! – фальшиво пискнула Женя. – Папу тоже сейчас позовем.

– Нет, он спит, не буди, не надо, – затараторила Тася.

…Пошла за ним, но Даня и вправду спал: на спине, в одежде, на застеленной кровати. Это было странно: обычно днем его невозможно было уговорить полежать, даже когда он болел. И на спине ненавидел спать. Она наклонилась и осторожно коснулась губами его лба – не горячий. Скорее наоборот. Какой-то слишком холодный. Как будто она поцеловала кусок пластмассы.

Как будто он неживой.

Но он дышал, конечно: грудь поднималась и опускалась ритмично. Она открыла настежь окно: в комнате густо пахло не успевшей подсохнуть краской. Ремонт в их спальне был уже, можно сказать, завершен. Она заметила, что Даня докрасил те места, на которые не хватило Medieval Red Wine. Свою спальню они вместе с Тасей назвали рубиновым залом.

Стены цвета рубинов.

цвета крови

Стены цвета вина, которое пьют из старинного кубка.

эти кубки бывают, кажется, в форме черепа

Дурнота подступила к горлу кисло-едким ошметком. Что-то было неправильно, неестественно и в самой комнате, и в спящем в ней человеке. Из-за этого путались мысли и укачивало, как на серпантине. Словно легкая асимметрия, едва заметное нарушение пропорций. Голова занимает чуть меньше места на цветастой подушке, чем ты ожидаешь. Кисть, расслабленная во сне, должна бы свисать немного иначе. Указательный палец не может быть вровень с мизинцем, на рисунке это бы было ошибкой… Указательный палец должен быть немного отставлен, он как бы продолжает ладонь. И все тени… о Господи, неправильно лежащие тени. Они все должны быть чуть короче, и угол неверный…

Женя плотно закрыла глаза. Не бывает. Так не бывает. Это просто от нервов. Нарушение зрения. Сейчас все пройдет.

И действительно, когда открыла глаза, полегчало. Все нормально. Тени как тени. Пальцы как пальцы. Может быть, они все-таки зря остановились на этом винно-багровом цвете. Слишком он агрессивный, кричащий. Раздражает зрительный нерв.

Она чмокнула Даню в щеку (обыкновенная, очень даже теплая щека!) и вернулась на кухню к детям.

Виноградов и Тася сидели за столом молча и старательно не смотрели друг на друга. В идиотских чашках с котятами (Тася выклянчила год назад в магазине) остывал пахнущий половой тряпкой чай. Вроде только с утра заварила, и был такой ароматный, а теперь – как будто неделя этой заварке…

Тася крепко прижимала к животу «Споки», как будто защищая от какой-то угрозы. Виноградов равнодушно пожирал «коровок» из хрустящего пластикового пакета. На столе справа от себя он положил три развернутых конфеты, к которым не прикасался. Вероятно, для «друга».

– Даня спит. Будем пить чай без него, – сообщила Женя.

– Он не шпит, – Виноградов тискал во рту бежевую сахарную мякоть «коровки». – Его прошто нет.

– Бред! – взвизгнула Тася и замахнулась на Виноградова костлявой тоненькой ручкой. – Мой папа есть!

– Давай мы просто покажем Коле нашего папу, – примирительно встряла Женя. Она жалела, что притащила этого шизофреника, или кто он там, в дом.

– Нет! – взвизгнула Тася еще пронзительней. – Не будем показывать! Ему здесь не зоопарк!

Виноградов улыбался жуткой дебильной улыбкой. В уголках его рта застыл янтарный конфетный сироп.

– И твоего папы нет. И никакого за́мка здесь нет. Егорка знает, в какую игру ты играешь…

– Уходи! Уходи! Уходи! – заскулила Тася. – Мама, выгони их отсюда! Пусть они оба уйдут!

– Егорка хочет спеть вам песню про фей, – заявил Виноградов. – Каждая фея обнимет сестё-о-о-р, – загундосил он. – Вместе они разведу-ут костё-о-о-р, вместе в котле приготовят еду-у, вместе веночки сплету-ут в саду-у-у, вместе купаться пойду-ут в пруду-у-у… – Он пел, старательно вытягивая грязные губы в трубочку. – …Но пятую фею попутает бе-е-ес, четвертая фея спрячется в ле-е-ес, третья фея притаится в саду-у-у, вторая фея почует беду-у-у, а первую утопят в пруду-у-у, пятую фею попутает бе-е-ес, четвертая фея спрячется в ле-е-ес, третья укроется в чугунном котле-е-е, а вторую вздернут в петле-е-е…

– Ну все, хватит! – Женя стукнула рукой по столу. – Коля. Иди домой.

– Хорошо, – он продолжал улыбаться. – Но Егор ведь еще не успел показать вам, как на самом деле выглядит ваша квартира. Он ведь только начал…

стены цвета засохшей крови и неправильно лежащие тени

– А ну вон пошел! – заорала Женя.

Виноградов перестал улыбаться и прикрыл рукой голову, как будто ожидая удара.

– Я сначала должен позвонить бабушке, – прошептал он.

В голове стало горячо от стыда. Испугала больного ребенка. Наорала на него. Истеричка. Злобная сука.

– Извини меня, Коля. Давай, конечно, позвоним бабушке. А ты, Тася, иди пока к себе в комнату.

Тася молча ушла, обнимая «Споки».

– Забери меня, бабушка, – сказал Виноградов в трубку и тихо захныкал.

8

Старуха увела его быстро, но это не помогло. Женя дала им с собой горсть «коровок» и яблоко. Она надеялась, что, когда за мальчиком закроется дверь, все снова станет как раньше – как утром, как накануне, сочным и праздничным. Но вот он ушел – а все вокруг так и осталось подпорченным. Как будто над полом пополз холодный сквозняк. Как будто под слоем краски Medieval Red Wine возникла тонкая трещина – едва заметная хрупкая ниточка пустоты, которая скоро оплетет стены сплошной паутиной.

Как будто прозрачная, гладкая пленка счастья, в которую Женя была запеленута, порвалась. И все, что снаружи, оказалось холодным и грубым.

Холодным был дом – она закрыла в спальне окно, но сквозняк никуда не делся.

Холодным был Даня – проснулся в плохом настроении, весь вечер смотрел телевизор, на вопросы отвечал односложно.

Холодной и грубой была их дочь – сидела в своей комнате, закрыв дверь и уткнувшись в «Споки», а когда Женя пришла сказать, что ужин готов, по-хамски окрысилась:

– Вообще-то надо стучать.

– Вообще-то это решаю я, – разозлилась Женя. – Стучать или нет. Я устанавливаю правила в этом доме.

– И папа, – тихо дополнила Тася.

– Да. И папа, – Женя сделала каменное лицо.

– А папа считает, что ко мне в комнату надо стучать.

Женя почувствовала, как волна холодного бешенства прокатилась от живота к голове, захлестнула гортань, а потом глаза – не слезами, а как будто толченой стеклянной крошкой. Покатав на языке и проглотив эти стекла, она сказала противно дрожащим голосом:

– Папы слишком долго тут не было, чтобы он мог указывать мне, как «надо». Тебе ясно? Ясно?

Тася равнодушно кивнула.

– Я решила, – Женя сделала ударение на «я», – что с сегодняшнего дня дверь в твою комнату должна быть всегда открыта. Это ясно?

– Нет, – ответила Тася.

– Что конкретно неясно? – отчеканила Женя, ненавидя себя за эти армейские интонации. Так нельзя с ребенком. Так нельзя говорить с ребенком.

– Все ясно, – Тася спокойно чиркала пальчиком по экрану «Споки». – Но моя дверь должна быть закрыта.

– Тут нет никакой твоей двери! – взвизгнула Женя.

Тася аккуратно, словно хрустальное блюдо, положила «Споки» на стол, потом встала, подошла к двери и закрыла ее прямо перед Жениным носом. Не рывком, не захлопнула – спокойно так затворила, с чувством собственного достоинства.

Не сам жест, а именно вот это спокойствие привело Женю в ярость. Превратило в волосатую бешеную макаку, скачущую по деревьям, ломающую лапами ветки, пытающуюся сбросить собственного детеныша вниз.

Хотя на самом деле она ведь Тасю не трогала. Что она сделала – так это плечом распахнула дверь, влетела в Тасину комнату, выхватила у нее «Споки» из рук и с силой швырнула об стену; экранчик подернулся рябью, по полу покатились пластмассовые детали… Но вот ребенка она не трогала, нет. То есть буквально – она к ней даже не прикасалась. А уж тем более не толкала, не била. Тем жутче было смотреть на то, что случилось дальше.

Тася упала – просто сидела, а потом вдруг упала, ударившись виском об угол стола. Лицом уткнулась в замалеванный золотистой краской паркет и так и осталась лежать. «Ну можно, мамочка? Пусть моя комната в нашем дворце будет золотая», – некстати вспомнила Женя. Она смотрела на неподвижную Тасю и несколько долгих, бесконечных секунд не понимала, как следует поступить и что вообще происходит. Все виделось ей через какую-то мутную, парную завесу – как будто от Таси ее отделяла штора для душа с потеками влаги. И даже когда в глазах и голове прояснилось и Женя двинулась к дочери, она как будто бы ощущала на щеках и на шее слизистое прикосновение этой странной преграды.

Она взяла Тасю на руки и уложила ее на диван. Пощупала пульс – слава богу – послушала дыхание: ровное. Ни одного заметного повреждения на лице, ни капельки крови. Но без сознания. И бледная. Бледная. Такая, что страшно. Она подумала, что, кажется, в этих случаях бьют по щекам, – но суетливо отбросила эту мысль. Она не будет бить своего ребенка. Тем более, по лицу. Тем более, без сознания. Какая-то сонная, тяжелая тупость навалилась опять. Ее ребенок лежит без сознания. Что делать?.. Где Даня?..