Я рассказал ему о связи с Дарвином и о том, что, вероятно, придет корабль. Гревс, казалось, испытал большое облегчение.
— Вы должны отправить вашего паренька в Новый Бирмингам, Ольмейер. Пусть передаст остальным: они должны как можно быстрее прийти сюда, наверх.
Ольмейер ворча поднялся, чтобы отыскать слугу.
Гревс обошел стойку бара.
— Ну что, следующий круг за счет заведения? Бастэйбл, будете пить? Я кивнул.
— Демпси?
Я увидел, что Демпси проснулся и направился к выходу. Он покачал головой и сказал с подавленным смешком:
— У меня есть ещё кое-что в городе. Чао!
— Это опасно, — сказал я.
— Со мной ничего не будет. До скорого, Бастэйбл. Мы смотрели, как он ковыляет по лестнице.
— Бедолага, — сказал Гревс. Его пробрала дрожь, и он опрокинул свой джин.
Глава 9 Надежды на спасение
Около полудня в отель поднялся Оллсоп и недоверчиво справился о Шоукроссе. Мы сказали, что слышали, будто он пострадал от какого-то несчастного случая. Разумеется, лейтенант нам не поверил, но у него было по горло дел в городе и он не мог позволить себе роскошь терять время на допросы. Он провожал в отель несколько духовных лиц и двух-трех китайских монахинь из католической миссии. Все они сбились в кучу в самом дальнем углу бара и почти не разговаривали с нами. Секретарь Несбита, подвижный круглолицый бенгалец, ходил за Оллсопом по пятам и почти непрерывно смотрел в окно, как будто ожидал, что воздушный корабль появится с минуты на минуту. Я спросил Оллсопа о Демпси, на что офицер смерил меня мрачным взглядом и невнятно пробормотал, что Демпси видели с некоторыми из китайских «бунтовщиков» и что скоро этот наркоман доиграется до настоящих неприятностей с властями, если не прекратит своей подрывной деятельности. Я также узнал о том, что Хира, как и большинство его монахинь, решили запереться в больнице.
До вечера к нам присоединилось ещё несколько человек, включая двух ирландских священников — те составили компанию остальным духовным лицам в углу. Ольмейер был в восторге — столько новых посетителей! Он крутился и вертелся, заботясь о том, чтобы для каждого была приготовлена комната. Я тоже получил номер на третьем этаже.
Возвратился Оллсоп. Он выглядел усталым и злым. Его некогда такой чистый мундир был покрыт пылью, а над левым глазом светился огромный кровоподтек. Кажется, он возложил ответственность за свои неприятности на Гревса и меня и во время своего второго визита в отель не удостоил нас ни словом. Он оставил троих из своей армии в двенадцать солдат для нашей охраны. Прочие оставались в городе, чтобы «обеспечивать правопорядок» (судя по шуму, доносившемуся из города, упомянутым правопорядком там и не пахло) и для охраны резиденции представителя правительства. Бригадный генерал Несбит, естественно, решил оставаться со своими слугами.
Вскоре после этого Оллсоп отправился назад. Он был один. Направляя лошадь вниз с холма, он держался в седле так же прямо, как обычно. Вскоре лейтенант исчез в темноте и неразберихе, кипевшей в долине. Больше мы его не видели.
До полуночи все дамы и господа из духовенства уже разошлись по кроватям, а Гревс, Ольмейер и я заняли наши обычные места у стойки бара. Маленький бенгалец все ходил взад-вперед перед окном.
Даже Гревс выглядел немного нервным и уронил замечание насчет того, что «мы не все сделали, что могли». Вскоре он тоже отправился спать. Бенгалец последовал его примеру. Ольмейер разложил на прилавке большую конторскую книгу и на некоторое время с большим наслаждением погрузился в счета, затем громко захлопнул книгу, пожелал мне доброй ночи, и вскоре массивное тулово голландца тоже потащилось к спальне.
Теперь я, если не считать гуркхов, стоявших на вахте снаружи отеля, был единственным, кто ещё не спал. Я чувствовал себя очень усталым, но не особенно сонным. Я решил выйти наружу и поглядеть, не увижу ли что-нибудь из тех бесчинств, что творятся нынче в городе.
В холле были слышны голоса, переговаривавшиеся у входной двери. Я выглянул, однако масляная лампа горела недостаточно ярко, чтобы можно было что-либо толком разглядеть. Я раскрыл дверь. Один из гуркхов схватил человека — в тусклом лунном свете я не понимал, кто это был. Гуркх направил на него штык, и человек повернулся. И тогда в слабом свете лампы я увидел его лицо. Протиснувшись мимо солдата, я бросился наружу.
— Демпси! Вы?
Он обернулся ко мне. Плечи его согнулись, пиджак был порван. Лицо было смертельно бледным, веки почти сомкнуты.
— Привет, Бастэйбл, — голос точно выцвел. Это был голос кретина. — Я думал, это мой отель.
— И ваш тоже, — я подошел к нему и схватил его вялую руку. — Идемте!
Когда я потащил Демпси в отель, гуркх не сделал ничего, чтобы остановить нас. Демпси дрожал и спотыкался. Из его горла вырывалось сдавленное рыдание без слез. Правой рукой он крепко прижимал что-то к себе. Не было смысла задавать ему вопросы, и я приложил немало усилий, чтобы протащить его по лестнице наверх и доставить до номера в отеле.
Дверь не была заперта. Я почти на руках внес Демпси в комнату и усадил на кровать. Потом зажег маленькую масляную лампу.
Свет залил удивительно чистое помещение. Кровать застелена, и вокруг никаких отбросов. Более того, комната выглядела совершенно нежилой. Я уложил Демпси, и он с тяжелым вздохом растянулся на постели. Теперь он уже не трясся мелкой дрожью, а изредка крупно вздрагивал. Он моргнул и поглядел на меня снизу вверх, когда я пощупал его пульс.
— А, большое спасибо, Бастэйбл, — сказал он. — Думаю, я должен поговорить с вами.
— Вам очень плохо, — сказал я. — Лучше поспите, если можете.
— Там, внизу, грабят, — сказал он. — Убивают друг друга. Может, в воздухе что-то такое… — он закашлялся; его затошнило. Я поднял его и попытался отобрать сверточки, в которые он вцепился, но он принял мою попытку весьма агрессивно и сопротивлялся с поразительной силой.
— Теперь я сам могу о себе позаботиться, старина, — слезы стояли у него в глазах, когда он опустился на подушки. — Я просто очень устал. Мне плохо, и я устал.
— Демпси, вы себя убиваете. Позвольте, я…
— Надеюсь, что вы правы, Бастэйбл. Но это слишком долго тянется. Хотел бы я иметь мужество убить себя, как порядочный человек.
Я встал и сказал ему, что зайду позднее посмотреть, как у него дела. Он закрыл глаза и притворился спящим.
Я ощутил то бессилие, которое знакомо людям, что сами искали утешения в наркотиках. Теперь я слишком хорошо знал, что чересчур мало могу сделать для этого бедного истерзанного парня. Помочь себе может только он сам. А Демпси, казалось, действительно терзала какая-то мука. Может быть, у него было особое видение вещей; может быть, боль гнездилась в его душе. Или какая-то часть его существа находилась в раздоре с его моральными принципами? Для меня было все очевиднее, что Демпси, несмотря на свой облик и поведение, был человеком со строгими моральными принципами и что именно поэтому сам был невысокого мнения о себе.
Я прошел по коридору к своей комнате и снял пиджак и брюки. Затем растянулся на кровати и стал слушать в темноте, как насекомые жужжат у решетки окна. Лунный свет заливал комнату. Вскоре я уснул.
Неожиданно я проснулся, охваченный ужасом. Дверь моя заскрипела и медленно открылась. Я предположил, что, покуда я спал, китайские поденщики напали на отель. Оглядевшись, я схватился за оружие.
Затем с облегчением увидел, что это Демпси. Едва держась на ногах, он привалился к дверному косяку. Лицо его было смертельно бледным, как обычно, но теперь он снова набрался сил.
— Простите, если я вам мешаю, Бастэйбл.
— Вам нужна помощь? — я встал и натянул брюки.
— Может быть. У нас осталось не так много времени, — он улыбнулся. — Хотя это, вероятно, и не практическая помощь.
Его глаза остекленели и затуманились, и я понял, что он принял какое-то тонизирующее средство, чтобы победить передозировку опиума.
Демпси тяжеловесно рухнул на мою кровать.
— Со мной все в порядке, — он говорил так, точно хотел убедить в этом самого себя. — Я только подумал, что мог бы немного поболтать. Вы хотели бы немного поболтать?
Я уселся в кресло рядом с кроватью.
— Почему бы и нет? — спросил я с напускной веселостью.
— Я вам уже говорил, что нет никакой причины относиться ко мне по-доброму. Я пришел сделать своего рода признание. Не знаю, почему именно вам, Бастэйбл. Может быть, потому что вы одна из жертв. Сингапур и все остальное…
— Это позади, — сказал я. — И все это, разумеется, не имеет с вами ничего общего. Война бесконечна. «Лучшее, на что мы можем надеяться, — это мгновения передышки посреди вечной битвы». Я цитирую Лобковитца.
Его сумасшедшие глаза сверкнули иронией.
— Вы тоже читали его. Вот уж не думал, что вы красный, Бастэйбл.
— Я вовсе не красный. И Лобковитц ещё меньше, чем я.
— Я вовсе не красный. И Лобковитц ещё меньше, чем я.
— Как посмотреть.
— Кроме того, я говорю так, исходя из большого личного опыта.
— Военного?
— Я был солдатом. Но в конце концов я пришел к заключению, что человечество, оказавшись в стабильном состоянии, само находит для себя источники напряженности. Эта напряженность делает нас теми, кто мы есть, и часто приводит к войнам. Чем больше наши достижения, тем ужаснее наше оружие.
— О, с последней мыслью я полностью согласен, — он вздохнул. — Но вы не думаете, что для человечества возможно принять эту напряженность и создать определенную гармонию между противоположными полюсами? Так возникает музыка.
— Мой опыт учит меня иному. Разумеется, мои надежды, вопреки моему опыту, развиваются в этом направлении. Однако мало смысла в подобной дискуссии, поскольку мир находится в ужасающем состоянии. Этот отвратительный Армагеддон закончится, вероятно, только тогда, когда с неба упадет последний военный корабль.
— Так вы действительно считаете это Армагеддоном? Я не мог сказать ему того, что знал: что я уже пережил три альтернативные версии нашего мира и в каждом из них становился свидетелем чудовищного уничтожения цивилизации; что лично я несу ответственность по меньшей мере за одну из этих войн. Я только пожал плечами:
— Вероятно, нет. Может быть, когда-нибудь наступит мир. Русские и японцы вечно вцепляются друг другу в волосы. Вот чего я не могу понять: как это Великобритании не удалось остановить все это и почему япошки с такой лютой злобой обернулись против нас?
— Я это знаю, — сказал он. Я коснулся его руки:
— Вы знаете? Или в вас опять говорит опиум? Я тоже принимал опиум, Демпси. И тогда выглядел не лучше вашего. Вы можете в это поверить?
— Я так и думал. Но почему?
— Я был соучастником преступления, — сказал я. — Одного чудовищного преступления. А потом… — я споткнулся посреди фразы. — Потом я утратил равновесие.
— Но обрели его снова?
— Я до сих пор его не обрел, но решил, что сделаю все, что смогу. Я стал неплохим воздухоплавателем.
Я люблю воздушные корабли. Ничто не может сравниться с ощущением, какое испытываешь у штурвала.
— Знаю, — сказал он. — Конечно, я это знаю. Но я никогда больше не смогу взлететь.
— Что-нибудь случилось? Несчастье? Жалобный смешок вырвался из его горла.
— Можно назвать это и так, — он пошарил в кармане, вытащил что-то и положил рядом с собой на кровати. Шприц. — Эта штука, в противоположность опиуму, рождает желание говорить, — из другого кармана он извлек пригоршню ампул и аккуратно положил их рядом со шприцем.
Я встал:
— Я же не могу допустить… В его глазах застыло отчаяние.
— Вы не можете? — слова прозвучали многозначительно и заставили меня замолчать. Пожав плечами, я снова уселся.
Он накрыл ладонью шприц и ампулы и мрачно посмотрел на меня:
— У вас нет выбора. У меня нет выбора. Времена, когда мы свободно принимали решения, прошли, Бастэйбл. Что касается меня, то я убью себя тем или иным способом. И вы это должны принять как должное. И было бы лучше, если бы вы предоставили мне самому решать, как это сделать.
— Я знаю то состояние души, в котором вы сейчас находитесь, дорогой мой. Когда-то я сам был в подобной же ситуации. И уверен, что имел все основания для этого. Но вы видите, что я жив. Я преодолел жажду самоубийства.
— Ну, а я нет, — но он ещё колебался. — Я хотел поговорить с вами, Бастэйбл.
— Так говорите.
— Не могу без этой штуки.
Я снова пожал плечами. Но я знал, что такое — тащить на своих плечах невыразимо тяжелый груз вины.
— Тогда примите немного, — предложил я. — Только самую малость. И говорите. Но не пытайтесь убить себя. По крайней мере до того, как поведаете мне свою тайну.
Он содрогнулся:
— «Поведаете»! Что за слово. Вы прямо как пастор.
— Только товарищ по несчастью.
— Да вы всезнайка, Бастэйбл.
— Это я сам себе частенько говорю.
— Но вы порядочный человек. И не судите людей скоропалительно. Только себя самого. Я прав?
— Я часто испытываю страх.
— Вы никак не связаны с социализмом? По крайней мере, если вы и социалист, то не моего пошиба.
— А какого вы пошиба?
— Ну, Кропоткин называет это анархизмом. Общественное мнение придало этому слову совершенно искаженное значение.
— Следовательно, вы «бомбист»? Террорист? Мечете бомбы в своих политических противников?
Он снова начал дрожать. Он попытался говорить, но не смог вымолвить ни слова. По чистой случайности я грубо коснулся его больного места.
Я подошел к нему:
— Мне очень жаль, дружище. Я не имел в виду ничего плохого.
Он отшатнулся от меня.
— Отойдите! — сказал он. — Ради всего святого, оставьте вы меня в покое.
Я чувствовал себя очень глупо.
— Демпси. Поверьте, я не серьезно сказал все это. Я просто хотел пошутить.
— Уйдите же! — это был почти крик, почти мольба. — Выйдите же отсюда, Бастэйбл! Придет корабль. Отправляйтесь в безопасное место, если сможете.
— Я не позволю вам убить себя, — я схватил несколько ампул. — Я хотел бы вас выслушать, Демпси.
Он заметался па кровати, ударился головой о стену, застонал. Потом потерял сознание.
Я пощупал его пульс, дыхание и отправился за помощью. Я припоминал, что в отеле находился один из врачей миссии.
Когда я спустился на первый этаж и направился в бар, где хотел найти Ольмейера, я слышал, как у окна заговорили люди. Голоса звучали взволнованно, перебивая друг друга. Неожиданно темнота озарилась ярким лучом света.
Ольмейер выглядел разочарованным. Когда я подошел к нему, он бормотал:
— Корабль. Приземляется.
Скоро он лишится всех своих постояльцев.
Я сказал ему, что он должен послать кого-нибудь наверх, чтобы позаботились о Демпси, и побежал от отеля к аэропарку. Я хотел пришвартовать корабль к мачте.
К моему удивлению, на земле уже находились люди в мундирах. Должно быть, спрыгнули с корабля на парашютах.
— Слава богу, вы пришли, — сказал я. Тот, кто стоял ближе всех ко мне, обернулся. Я взглянул в ничего не выражающее лицо капитана имперской японской армии.
— Лучше идите в дом! — сказал он. — Передайте остальным: если кто-нибудь попытается покинуть здание, мы сравняем отель с землей.
Глава 10 Гибель наших надежд
Мы так и не поняли, как японцам удалось нас отыскать. Либо они перехватили наше сообщение, либо преследовали и уничтожили корабль, который шел к нам на помощь. Факт оставался фактом: мы ничего не могли поделать.
Вскоре дом Ольмейера кишел низкорослыми солдатами в грязно-белых мундирах, вся вежливость которых в обращении с пленниками заключалась в том, что они примкнули штыки. Офицер держался с суровым самообладанием, однако, когда он разглядывал нас, на его лице мелькнула обнаженная ненависть. Мы с нашими пожитками (у кого они были) стояли в центре помещения. Женщины были отправлены на борт первыми. Японцам удалось использовать мачту, и они опустили корабль на землю.
Это был большой современный корабль. Я был поражен, что они отправили такую махину только ради того, чтобы захватить несколько штатских, однако предположил, что он уже патрулировал местность, когда капитан был оповещен о нашем пребывании здесь.
Гревс стоял ближе к окну, чем я. Он повернулся ко мне:
— Боже мой, они обстреливают город, — он указал вниз и сказал офицеру:
— Вы, проклятый варвар! Зачем вы это делаете!
— Варвар? — японский капитан саркастически улыбнулся. — Забавно, что именно вы бросаете мне подобное обвинение, англичанин, после того, что вы сделали с нами.
— Мы вам ничего не делали! То, что произошло, — сплошное недоразумение. Если вы обвиняете нас в чем-то, то это ваше дело.
Капитан пропустил его замечание мимо ушей.
— Не мы жжем здания. Это делают ваши собственные рабочие. Мятеж своего рода. Полагаю, он близится и вскоре захватит и вас. Причем всех.
Это было правдоподобно. Можно было предположить, что когда корабль попытается взлететь с острова, кули могут сделать попытку захватить корабль и подставить паруса ветрам свободы.
— Но вы не беспокойтесь, — продолжал японец, — мы будем охранять вас, как самих себя.
В его спокойном и все же пронзительном голосе звучали презрительные нотки. Я видел, что Гревс был взволнован этой словесной перепалкой.
Гревс ещё немного поругался, но не нашел возражений против логики этого человека. Кули были для нас сейчас куда опаснее, чем японцы, — по крайней мере, сейчас.
С того места, где мы находились, мы уже улавливали запах дыма, и вспышки красного огня отражались в стеклах и зеркалах отеля Ольмейера. Голландец забыл о своем горе по поводу утраты постояльцев и пригласил новых гостей выпить. Полагаю, он почти надеялся на то, что Роув Айленд будет оккупирован и ему позволят, как человеку нейтральному, и дальше содержать свой отель. Солдаты знаками приказали ему присоединиться к нам и встать посреди помещения. Он уселся за один из своих столов. Мне показалось, что он вот-вот расплачется.