На «Комсомольской» я чувствую себя, как Володя Шарапов, идущий на встречу с бандитами. Я начинаю движение вдоль стен кассового зала только после получасового изучения присутствующих. Возле билетных окошек нет никакой очереди, правда, и билетов практически нет. Воистину, Питер — культовая столица! С трудом удалось купить место в поезде «Невский экспресс», отбывающем в 16:28. Что делать до этого времени — непонятно. Убивать время в ресторане муторно и небезопасно, тем более что есть не хочется. Слоняться по городу еще более глупо. В итоге не нахожу ничего лучшего, чем пойти в гостиницу «Ленинградская» и купить там номер, чтобы поспать до поезда. Мне везет: после двадцатиминутных уговоров помятая девушка на ресепшн выдает мне ключи от «люкса» («других номеров нет, молодой человек, да и этот свободен только до двенадцати»). Тысяча рублей, выданная сверх стоимости номера, помогает ей проснуться и поверить в то, что в жизни еще встречаются обаятельные и щедрые молодые люди. Я прошу ее разбудить меня в три, поднимаюсь на девятый этаж, ложусь на кровать, и мою мнимую бодрость снимает как рукой. Только теперь я понимаю, как сильно устал и вымотался, бегая от бандитов. Минуты две я пытаюсь одним глазом посмотреть телевизор, потом по экрану полетели мухи, я нажал кнопку пульта и немедленно заснул.
В три пятнадцать я купил в вестибюле гостиницы новую sim-карту и вставил ее в телефон. Хотел еще и мобильный поменять, но жаба задушила. Перекусил отвратной пиццей в ближайшем бистро, следя по телевизору на барной стойке за перипетиями шоу «Дом-2». Сколько уже писали про это шоу, аморальное, тупое, злое, ничему не учащее, скучное… Но суть, конечно, не в том. И не в отсутствии у героев, которые «ничему не могут научить молодежь», «гражданской позиции». Я наконец понял, в чем сила и притягательность сериала «Дом-2» для жителей России. В этом говно-шоу, построенном на интригах, сальностях, шушуканьях и сплетнях в раздельных клетушках, воплотилась мечта об идеальном мире с точки зрения современной региональной молодежи и рабочих с окраин больших городов. Эта мечта сидит в них еще с советских времен, о которых я, слава богу, мало что помню. Участники шоу просты, понятны, а главное — типичны. Герои — четкие пацаны с правильными понятиями, способные очаровать собеседника искрометной быдло-шуткой, прижать в углу чужую телочку, а при случае стать крепким мужем, потому как мужики они ваще-то нормальные. Героини отображают простые чаяния простой русской бабы: главное — устроить судьбу/выйти замуж. Рецепты построения судьбы демонстрируются тут же: расстояние до отдельной комнаты — один парень, расстояние до титула королевы шоу — пять парней, расстояние до переезда в Москву — пятьдесят парней, до Европы — сто.
Главное достоинство «Дома-2» заключается в атмосфере всеобщего единения и братства. Мир — как одно большое общежитие, где все общее. Можно с общей кухни стырить ветчину, можно кого-нибудь в темноте ущипнуть за задницу или сыграть комсомольскую свадьбу (тут же, на кухне). Можно запросто перекинуться парой слов с зашедшей в общагу САМОЙ КСЕНИЕЙ СОБЧАК, а можно в порыве народного гнева объединиться, затравить и выгнать из стада отбившуюся одиночку — это самое лучшее средство для сплачивания масс. Еще я понял, почему, случайно наткнувшись на это шоу, больше не стану его смотреть никогда. Не потому, что диалоги героев ведутся деревенским говорком на непонятном моему уху суржике, не потому, что девочки и мальчики влюбляются и расстаются с интервалом в сутки, дискредитируя само понятие любви, и даже не потому что пи-терская студентка Ольга Бузова говорит, что ей гарантирована у шоу «неприкосновЁнность». Просто… просто я ненавижу образы «хороших простых парней» или girls next door. Paвно как и общаги, пусть даже упакованные в мерцающий экран телевизора, скрадывающий неотесанность и примитивность героев. Я ненавижу общагу и не хочу в ней жить. Вот, собственно, и вся моя гражданская позиция.
После того как я прожевал последний кусок картонной пиццы, ко мне вернулось мое обычное настроение. То ли шоу, то ли посетители кафе отбили у меня всякое желание сопереживать жителям метро, раскаивайся в том, что я когда-то отпуская в их адрес не слишком лестные замечания, а уж тем более соболезновать им. Я понял, что больше не хочу прятаться в толпе «хороших простых парней». Меня это бесит. Или, может, я просто наконец-то выспался?
Я вышел на улицу, зашел на Ленинградский вокзал, миновал шеренгу припаркованных автомобилей и дошел до самого конца путей, дальше края платформы.
Мне предстояло сделать, возможно, самый важный телефонный звонок в моей жизни. Дрожащими руками я вытянул из кармана джинсов записку с телефонным номером и моим паролем. Бумага стала серо-черной, мятой, пропиталась потом. Как и ее хозяин, впрочем. Выкурив сигарету, я набрал семь цифр, дождался ответа девушки из регистратуры, изложил суть своего звонка, и меня переключили на лабораторию:
— Здравствуйте, я по поводу результатов экспресс-теста…
— Вы когда сдавали анализы? — ответил мне бархатный голос.
«Здесь уже сразу настраивают на спокойствие. Как на кладбище», — промелькнуло в мыслях.
— В понедельник.
— Ваш номер?
— Тридцать восемь… тридцать восемь девятнадцать. — В горле пересохло.
— Одну секунду!
Секунда отняла у меня еще сотню-другую нервных клеток. Я сглатывал, чтобы смочить горло, боролся с желанием немедленно отлить, и судорожно чесал шею.
— Вот, нашла! — наконец ответила дама, и замолчала.
— И что? — практически вскрикнул я.
— Положительный, — тихо ответила врач.
— ВЫ УВЕРЕНЫ?!
— Ваш номер 3819?
— ДА!!! ПРОШУ, ПОСМОТРИТЕ ЕЩЕ РАЗ!
— Я посмотрела. Вы не волнуйтесь, «экспресс-тест» — не единственный анализ, лучше сделать…
Но что сделать лучше, меня уже не интересовало, я и так знал, что лучше повеситься. Отключившись, я достал сигарету, закурил, и на ватных ногах потащился к поезду. Я тупо смотрел вперед, не замечая ничего вокруг. Разыскивающие меня быки как-то сразу съежились в моем сознании до величины пластмассовых солдатиков и теперь меня больше не интересовали.
На платформе стояла нестерпимая духота. Я курил, пил воду из пластиковой бутылки и изредка сплевывал себе под ноги. Отчего-то подумалось, что так совсем оскотиниться можно. Для этого следует всего-навсего чаще сплевывать, купить пива, семечек, сушеных кальмаров и газету «Жизнь», в которой непременно напишут, как поп-звезда задушила бюстом любовника, рок-герой вновь поехал лечиться от героиновой зависимости, а известный ведущий заразился СПИДом, умывшись в общественном туалете на станции Мга.
Подошел поезд. Двигаясь как в тумане я поочередно миновал проводников трех вагонов, каждый из которых сообщил мне, что мой — четвертый. Проводница четвертого вагона приветливо улыбнулась и сказала:
— У вас восьмое место!
Почему-то мне показалось, что мой билет она даже не посмотрела и отдернула руки, когда я его протянул. Так вот что значит изоляция и ущемление прав больных граждан!…
— Спасибо, — буркнул я и пошел в вагон.
Через несколько минут поезд тронулся, увозя меня прочь из города, в котором автомобилей «Porsche Cayen» больше, чем банкоматов.
Компания подобралась тухлая. Трое мужиков и две женщины, скорее всего, командировочные. Мое место оказалось у окна, чему я, в общем, обрадовался — хоть на природу посмотрю, все равно не заснуть. Поезд тронулся. Женщины дружно уставились в телевизор, который показывал «Место встречи изменить нельзя», мужики принялись обсуждать последний матч «Зенита» — все без сюрпризов. Ситуация, характерная для любого поезда. Изредка пассажиры поворачивали головы на дисплей, висящий над входом в вагон, поинтересоваться температурой и временем. Смотрели они на него с таким выражением, будто от их взглядов «Невский экспресс» превратится в TGV и долетит до Питера за два часа. Я полистал журналы, сходил в туалет, несколько раз покурил в тамбуре, двинул в вагон-ресторан, купил там плитку шоколада и поллитровую бутылку подозрительного дагестанского коньяка, хотя в баре присутствовал и французский. Повертел бутылку в руках, отхлебнул пару глотков, закусил шоколадом, включил iPod и, откинувшись на кресле, прикрыл глаза.
Лена — жопа из полиэтилена,
Неля — ватрушка из фланели,
Рита — пилотка, как всегда, небрита,
Катя — иногда дает и мне, и бате,
Вера — секс посреди безлюдного сквера,
Марина — антицеллюлитная картина,
Света — исполнительница глубокого минета,
Надюха — вчера был грамм кокса, сегодня снюхан,
Анна — пьянеет с одного стакана,
3оя — любительница пафосного отстоя.
Катя — иногда дает и мне, и бате,
Вера — секс посреди безлюдного сквера,
Марина — антицеллюлитная картина,
Света — исполнительница глубокого минета,
Надюха — вчера был грамм кокса, сегодня снюхан,
Анна — пьянеет с одного стакана,
3оя — любительница пафосного отстоя.
Юля — со свистом пролетит кастрюля,
Бела — на шестьдесят маразм, на двадцать тела.
Будто в сказку попал! Сколько раз я слышал этот трек раньше, но никогда не задумывался, что история-то про меня. Имена девушек совпадают до неприличия, характеристики тоже. Одни имена принадлежат моим девушкам, теперь уже бывшим, другие — случайным знакомым. Вот только, боюсь, имен будущих девушек в этой истории нет…
Похоже, этих клух еще по клубам шатает,
Они забыли: Москва сосет, Питер решает!
Их жизнь кидок, наебалово, левый расчет…
Во-во, и моя тоже. Сплошной левый расчет. Главное — то, что, как всегда, виноват я сам. Сначала закрутил хоровод с двумя девицами одновременно, потом, для полноты картины, придумал себе две параллельных жизни, потом принялся то и дело втаскивать в этот круговорот случайных знакомых женского пола, потом попытался влюбиться. Сейчас для меня очевидно, что вся эта история не могла кончиться как-то иначе. Сначала я лихорадочно создавал вокруг себя пластмассовый мир с искусственной проблематикой, потом пытался так же лихорадочно его разрушить. Так же и со СПИДом — стоило ли тратить время в американской школе, учась лихо натягивать презерватив, чтобы никогда им не пользоваться? Со стороны все выглядит так, словно я мчусь по беговой дорожке, постоянно смотрясь в зеркало. Я никуда не продвигаюсь, и персонаж в зеркале не меняется. Журналист, промоутер, топ-менеджер, друг олигарха, рэпер, девушка Рита, девушка Лена, девушка Катя — всех их создал я. А может, их и не было вовсе? Да нет, были… в том и проблема. В сущности, я умышленно разрушил жизнь двум ни в чем не повинным девушкам (не считая прочих, разумеется). Разрушил с особым цинизмом и маниакальной изощренностью. Допив коньяк, я решил, что я — урод. Свежее открытие в моем возрасте, не находите?
Выкурив пару сигарет и купив еще бутылку, я погрузился в воспоминания. Пытался освежить в памяти, как начинались мои отношения со всеми девушками. Как я познакомился с Леной, Ритой, Катей. В самом конце всегда думаешь о самом начале. Отмотав пленку до обстоятельств, предшествующих знакомству с вышеупомянутыми афродитами, я решил долее себя не насиловать, и обратил свой взгляд на висящий под потолком телевизор. На нем шло в записи шоу «Школа злословия». Авдотья Смирнова с печалью в голосе дискутировала с какой-то издательницей на тему извечных несоответствий между внутренним миром интеллигентного человека и трудом, которым он занимается. Сначала я подумал, что всех российских интеллигентов срочно переквалифицировали в шахтеры, но оказалось, что речь идет о духовности.
Какая-то понурая мадам, типа издательница, дрожащим голосом рассказывала о противоречии, с которым она живет долгие годы:
— Гламур, — вещала тетка, — это пространство, в котором не стареют, не болеют и живут вечно! Тогда как в жизни все по-другому. Находясь в гламуре, я каждый день бегаю на тренажерах (мне это нравится), стараюсь минимизировать посещение вечеринок (это мне не нравится) и стараюсь делать прививку стволовых и мозговых клеток миру глянца. Я стала чаще думать о Боге, — (тетка заводит глаза к потолку), - о милосердии, о благотворительности!
— Такова наша судьба, — вторила ей Смирнова. — Судьба интеллигенции в России.
Камера взяла ее крупнее, выхватив неестественно бледное лицо, на котором мерцали глаза, исполненные тоски. Этот план делал ее похожей на фарфоровую гэдээровскую куклу, которая вынуждена состариться в России.
— Ага, интеллигенция, бля, — сказал мужик за соседним столиком. — Сначала пишем отвратительные сценарии для жутких фильмов с названием «Глянец», а потом раскаиваемся в прямом эфире.
Я нетрезво оглядел мужика. Твидовый пиджак, серые брюки из плотной ткани, очки — издатель, хорошо оплачиваемый журналист либо режиссер.
— Прошу прощения, — сказал он, заметив, что я смотрю на него.
— Все окей, — усмехнулся я.
— Да просто надоело это лицемерие. Можно, я переключу?
— Пожалуйста, — я пожал плечами.
Мужчина взял пульт и ткнул на «Муз-ТВ». Там шел рассказ о благотворительности, а в качестве примера демонстрировалась Анжелина Джоли, которая с привычно скорбным и жертвенным лицом собирает деньги для негритят, жертв военных конфликтов. Анжелина вещала про свою буйную молодость, про многие поступки, о каких она жалеет и теперь старается оградить других. Актриса сидела перед сотней телекамер, держа одной рукой микрофон, а другой — негритенка.
— Да у нас сегодня международный день раскаяний и покаяний! — не унимался мужик.
— Вам не нравится благотворительность? — зачем-то спросил я.
— Мне? — Мужик поправил очки. Он тоже крепко выпил. — Я ничего не имею против благотворительности. Более того, считаю ее достойной всяческого уважения, особенно когда люди помогают не бездомным собакам, следуя тренду, а другим людям. Меня интересует другое.
— И что же?
— Почему сначала надо убиваться кокаином, страдать от обезвоживания на фоне МДМА, лупить «джойнты» в таких количествах, что людям кажется, что у тебя силиконовые глаза, а не губы?! Зачем сначала попадать во все глосси, сниматься в каких угодно позах, лишь бы продемонстрировать тату «Билли Боб»? — мужик входил в раж. Проблематика раскаяния явно была ему близкой. — Зачем сначала идти работать главредом глянцевого журнала, а потом приниматься рассуждать о нравственности и о том, что ты «стала чаще думать о Боге, милосердии»? Вот скажите, молодой человек, зачем?
— Может, они искренне раскаиваются? — предположил я.
— Вы считаете, что без бурного прошлого невозможно постичь истинное целомудрие, прийти к участию в чужой судьбе?
— Ну, типа, познай себя, — заметил я довольно глупо.
— И зачем же это познание себя? Только для того, чтобы потом сидеть на очередном черити форуме и дрожать дряблой жабой, не забывая вовремя грустнеть глазами на двадцать две камеры? — Мужик саданул стакан водки. Потом налил еще, отставил в сторону и проницательно посмотрел на меня. — Вам не кажется, что все это выглядит настолько хорошо сыгранным, что непонятно, отчего ей печальнее — от мысли о бедных африканских детях, или оттого, что молодость убегает, как японский хайспид трейн?
— Вообще-то да. — Я поднял глаза на экран, чтобы оценить Джоли, но ее больше не показывали. — Вообще-то похоже. Знаете, сейчас все подчинено правилам селф-пиара. — Данное замечание показалось мне весьма глубоким.
— Селф-пиар? Возможно. — Мужик достал сигарету и стал постукивать фильтром о поверхность стола. — А, может, это просто ощущение возраста? Залупа старости, монотонно стучащая в лобковую кость? Страх перед новой вечеринкой, которая вот-вот начнется? На которой не будет папарацци, десятка камер, главных редакторов глянцевых журналов, дилеров и селебритиз? Вечеринка, перед которой хочется переодеться в чистое?
— Вы имеете в виду смерть? — осторожно спросил я.
— Скажите, вы часто жалеете о своем прошлом? — ответил он вопросом на вопрос.
— Жалею, — честно ответил я. — Вот в данный момент сижу и жалею…
— Знаете, что я вам скажу? — мужик закурил.
— У нас не курят! — окликнул его бармен.
— Извините! — Он поспешно затушил сигарету о блюдце, потом встал, наклонился ко мне и начал шептать: — Я вам скажу: никогда не жалейте о том, что делали. Лучше от этого вы все равно не станете. Хуже — тем более. Все было так, как оно было, и прежними нам не стать, даже если напишем три тома автобиографии, кастрировавшей прошлые пороки. Я думаю, что там, куда мы идем, важно что-то другое. И никакими ниггерочками не занавесить прошлые дела. Равно как и лишний джойнт не всегда означает автоматический замок на дверях рая.
— На дверях рая? — Я даже отшатнулся. — Почему именно рая?
— Просто потому, что я бухой, — ответил он, улыбнувшись. — Простите, если обидел. Удачи!
Он вышел из ресторана, совершенно ошарашив меня. Допив коньяк, я еще немного посмотрел телевизор, но поймал себя на мысли, что мне неуютно тут одному. Пойти на поиски этого мужика? Все ему рассказать? Может, посоветует, как дальше? Хотя что тут советовать? Он ведь сказал что хотел.
Я вернулся в свой вагон, прислонился виском к стене и задремал. Но прежде чем уснуть, я успел подумать о том, что пора прекращать пить в поездах, разговаривать с незнакомыми людьми, а главное — перестать жрать себя поедом. В конце концов, виноваты в этой истории все. И я, и они. Рита и Лена всячески поддерживали мои игры, более того — они их очень занимали, ведь у каждой наличествовал свой интерес. Лена хотела замуж и в Америку, и непонятно, чего больше, Рита хотела спать с клубным промоутером и выпендриваться перед подругами. Катя хотела олигарха. Все получили то, во что играли, — ведь игру придумали мы все. А у придуманных игр всегда какие-то косяки с финалом. Я медленно проваливался в сон. Последнее, что помнится отчетливо, — лица Риты и Лены, вытесанные из мрамора наподобие древнеримских или древнегреческих богинь. Правда, от богинь их отличали заметные кровоподтеки, слишком натуральные для мраморных лиц…