С экрана айфона на Мальцеву смотрел Матвей. То есть — Шон. В общем, тот самый мужчина, которого она любила. С которым спала. И которого хоронила. С которым встретилась в самолёте Нью-Йорк-Денвер. С которым улетела в Сан-Франциско, оставив Мусю у Маргариты Андреевны на ферме в Колорадо.
И который уже очень скоро прилетит в Москву.
— Это или Матвей. Или его брат-близнец. — Резюмировал Аркадий Петрович. — Но какого хрена…
Мальцева перебила старого друга, замолотив скороговоркой.
— Я видела фотографии двух одинаковых младенцев. Я видела фотографии похожих как две капли воды мальчуганов двух, трёх, пяти и так далее — лет. Я видела фотографии абсолютно идентичных подростков в форме летнего лагеря ФБР. Представляешь? У федерального бюро расследований есть подростковый летний лагерь. Туда отбирают лучших из лучших, сэр!
Мальцева истерично расхохоталась. Святогорский успел пойти к холодильнику, достать водку, взять в баре два стакана. Налить себе и подруге щедро, на два… Нет, на три пальца. А она всё не прекращала смеяться. Он дал ей лёгонькую пощёчину. И затем, сразу следом, протянул стакан. Она выпила залпом, до дна. Не чокаясь. Святогорский пригубил. Посмотрел на вроде пришедшую в себя Мальцеву. Ещё раз сунул ей под нос айфон.
— Кто это?! Отвечай!
— Я не знаю, — обессилено прошептала она. — Он прислал мне…
Она вскочила, пошла к шкафу, достала из сумки сложенный лист бумаги. Протянула Святогорскому.
— Прислал вчера. Больше ничего. Дата и время прилёта. Номер рейса. И вот это.
Аркадий Петрович развернул лист и прочитал:
Ракурс событий
всегда так прозрачен
что поворот головы
чуть в сторону
даёт неадекватность их восприятия
или приводит в уныние
и заставляет
увядать цветы на платьях
одетых не по сезону
как выясняется
и чтобы ни говорили
а проницательность
штука весьма полезная
в режиме построения счастья
любому уроду
даже привыкшему переодеваться
по любому поводу
— И чтобы это должно означать? Нет, я понимаю, что это может означать всё, что угодно. От буквального повода, до общефилософических обобщений по любому буквальному поводу. Но что это должно означать для тебя?!
— Это не «должно означать». Этот шутливый скетч написал мне Матвей больше двадцати лет назад. Я уже была за ним замужем. Но мы с курсом поехали отдыхать в Карпаты. Я неплохо там провела время с Паниным. Который уже тоже был женат на Варе. Когда мы вернулись — я страшно мучилась.[28] Не знала, как подступиться. Как бы признаться. Я не могла лгать Матвею. Но и потерять его не могла. Я убедила себя, что из-за такой ерунды, как половые экзерсисы с Паниным, Матвей меня не разлюбит. И не бросит. Или хотя бы не бросит. Или — не разлюбит. Что-нибудь… И вот я, напившись для храбрости, признаюсь эдак развязно своему мужу в измене. Готовая к чему угодно. К мордобою, к оскорблениям…
— Матвей никогда бы себе не позволил…
Мальцева окоротила друга взглядом. И что-то в этом взгляде напугало Святогорского.
— А он посмотрел на меня с этой его вечной, будь она проклята, неизбывной мужской отцовской нежностью, с гребучей этой жаждой меня, с горечью за мою пиздоголовость… Улыбнулся так, знаешь ли…
— Я знаю, как улыбался Матвей. Я бы сам ему отдался за его улыбку.
— Я прошу тебя!
Мальцева отпила из горла стоявшей на столе запотевшей бутылки.
— Он улыбнулся и протянул мне этот стишок. На листочке, вырванном из блокнота. У него всегда были эти бесконечные блокноты. Он знал. Он просто знал, что я пересплю с Паниным. Он знал это ещё до того, как… и принимал это. Подавлял в себе ревность. И даже находил в себе силы писать такие вот…штучки!
— Это не штучка. Это… штука!
Святогорский налил ещё по дозе. Мальцева смотрела ему в глаза, как перепуганный ребёнок.
— И я так понимаю, что этот Шон, будь он сто раз однояйцевый близнец Матвея, не мог знать этот стишок.
Мальцева кивнула. Святогорский поднял стакан.
— Ну, за здоровье детей! Всё остальное — помнишь!
Друзья чокнулись и выпили.
— А теперь садись, я буду рассказывать, — спокойно предложил Святогорский. Как будто они собирались поговорить о каком-то интересном клиническом случае, не имевшем к ним самим непосредственного отношения.
Кадр шестидесятый Вершки и корешки
Людям во все века было сложно улавливать связь следствия с причиной. И чем больше цивилизовалась Планета, тем сильней оглуплялась населяющая её, так называемая, разумная жизнь. Вершки самоуверенно полагали, что воды и света им всегда хватит, чтобы ни происходило. Кто бы спорил. Хватит. Посмотрите хотя бы на цветы в вазе. Они прекрасны и без корешков. Правда, ненадолго.
В отделение поступила беременная Инна Алексеева, в сроке тридцать две недели. Тоненькая, как веточка. Измождённая. Сорок пять килограммов при росте метр шестьдесят пять. Плод — выраженный гипотрофик. По данным биофизического профиля соответствовал дай бог двадцати пяти неделям гестации. В родильный дом её привёз муж, которому стало казаться, что беременность протекает как-то не так. Несмотря на их более чем здоровый образ жизни. Двоих-то уже родила — и всё было нормально. Естественные роды! И тут вот… Сознание внезапно потеряла. Первый раз такое… Неужели что-то с ребёнком? В общем, решил обратиться к врачам… Молодец!
Дежурила Поцелуева.
Вчера вечером они сильно поцапались с Родиным и она была не в лучшем настроении. Накануне тест на беременность, привлечённый к ответственности в связи с небольшой задержкой, накарябал ей две полоски. Родин приметил и давай плясать, как умалишённый. А она возьми и брякни: «Я ещё не решила!» Он в ответ что-то — ну и понеслось, поехало. Сама себя накрутила. Сама и… Родин отмолчался в углу. Потом подошёл. Обнял. Поцеловал. Тут её на второй круг занесло. Идиотка! Утром на работу ехали молча. Он ей руку на колено положил — скинула. Совсем неуправляемая!
Оксана Анатольевна злилась на себя. Поэтому построила весь персонал отделения — от санитарок до ординаторов — и устроила всем взбучку. Всегда найдётся за что. Такая работа. И теперь злилась на себя ещё больше. И так-то с заведованием далеко не на отлично справляется, в отличие от Мальцевой. Танька — та без семьи и детей была, пока заведовала. Теперь она, что правда, главврач. И муж имеется, и дитя подрастает. Чёрт! Отсюда индульгенцию не выудить… Зато у Таньки старшая акушерка отделения была — зверь! При такой старшей и заведующий не нужен. А у Оксаны такой старшей акушерки нет. Уже третье шило на мыло меняет. Чего стоит генерал от артиллерии, если у него нет хорошей пушечной прислуги?! Мальцевой-то было хорошо! … Да что ж такое, ей богу! Родин-то с Мальцевой в чём виноваты?! … Да. Но как теперь-то, а?! Ещё и с беременностью! И куча детей на двоих и так имеется. У неё — дочь. У Родина — парочка. Теперь вот… Нет, она не против. Но при такой работе декрет — это крах профессиональной карьеры! Она получила отделение обсервации в идеальном порядке. Минус старшая акушерка… А теперь у неё всё валится, рушится! Да и, признаться как на духу, когда Мальцева была начмедом, дела обстояли куда как лучше. Для роддома в целом и отделения в частности. Она безоглядно любит своего Родина Сергея Станиславовича. Как мужчину, мужа и друга. Но вот как администратор он… Стоп! …А если мальчик, как назвать? А если девочка?.. Нет, лучше мальчик. Девочек у них на двоих уже достаточно!
И вот её вызывают в приём.
Там какая-то никчемная баба, весом сорок пять кэгэ вместе с трусами. Третий раз беременная, третий же раз и рожает. Место работы: д/х! Как она с единственной по жизни задачей могла себя довести до такого состояния!
Пока по вене поступившей капала глюкоза с аскорбинкой, а акушерка приёмного измеряла ей таз, Оксане Анатольевне что-то ныл в уши муж этой бабы. Александр Алексеев. Александр Алексеев… Что-то очень знакомое. Да понятно, что знакомое! Как не Александр — так Алексей. А как не Алексей — так Александр. А если не Александр и не Алексей — так Сергей! Блин! Зачем она с Серым пособачилась-то, а?!
— Вы меня совсем не слушаете! — Добрались наконец до сознания Оксаны Анатольевны последние слова обиженного мужа поступившей беременной.
— Что?..
— Вы мясо едите?
— Зачем?
— Вот и я говорю…
— Ну, разумеется, ем! Я похожа на человека, который не ест мяса?
— Наоборот! — Язвительно выступил Александр Алексеев. — Вы как раз очень похожи на трупоеда. Отсюда у вас и нарушение концентрации внимания!
— Так! — Грозно обратилась Оксана Анатольевна к акушерке приёмного покоя. — Какого чёрта вы вызвали заведующую? Никакой срочности я не вижу. В себя пришла — молодец. Ищите Тыдыбыра.
И не глянув ни на беременную, ни на её мужа, Поцелуева вышла из приёма.
Через час Анастасия Евгеньевна постучала в раму раскрытой двери кабинета заведующей. Оксана Анатольевна мрачно кивнула: заходи! Тыдыбыр уселась на стульчик и обратилась к начальству конспиративным шёпотом:
— То ж инжир!
— Какой инжир? Сухофрукты у нас прежняя заведующая любила. На одной сушёной клубнике могла сутки жить. Я — другой породы.
— Да нет! — Мотнула головой Настенька Разова. — Мужик — Инжир. А не фрукт! В смысле, он, конечно, тот ещё фрукт… Инжир! Сетевой гуру сыромоноедения. Вот!
— В смысле? — Оксана пристально посмотрела на подчинённую, оторвавшись от очередных административных приказов (тяжела жизнь заведующей! А уж жизнь беременной заведующей!.. Ничего, Мальцева справлялась, ну и… Не сейчас! Сосредоточься!), — Ест только сыр одного сорта?
— Окса-ана Анатольевна! Сыромоноеды едят только сырые овощи и фрукты. Ну, ещё зелень, там… траву всякую. Только нативные. Термически необработанные. Никаких овощей-гриль, не дай бог!
Оксана Анатольевна подперла кулачком подбородок и в упор уставилась на Тыдыбыра:
— А борщевик едят?
— Борщевик? — не поняла сарказма Разова.
— Ну да, плющ такой трёхметровый из юрского периода.
— А это… вы к чему?
— А ты к чему? И, что важнее, откуда ты такая осведомлённая про этих твоих моноедов сыра, а? Или тоже?!. — Голос заведующей кольнул металлом.
— Ой, да что вы, Оксана Анатольевна! — Замотала блондинистой головкой Тыдыбыр. — Это ещё тогда… Ну, вы помните же… О моей этой самой… Интернет-зависимости.[29] Я когда представлялась… — Она чуть помедлила и прочистила горло. — Когда я прикидывалась заведующей отделением, я как-то раз с этим Инжиром схлестнулась. У них там такое! Их сажать надо!
— Надо, надо. В землю. И головками вниз. Может, что и вырастет толковое… Настя, не морочь мне голову! Что с беременной?
— Так я вам как раз на подпись анамнез и первичный осмотр принесла. Алексеева эта за беременность потеряла десять килограммов. Вместо того, чтобы набрать положенные двенадцать. Уже даже по «тройке» можно сказать, что у неё выраженная анемия. По УЗИ — гипотрофия плода, задержка внутриутробного развития. Но это ладно… У неё, Оксана Анатольевна, сухой кашель. Давно. Я пишу в диагноз подозрение на плеврит. Ещё у неё тотальная лимфоаденопатия. Ни единого не увеличенного лимфоузла нет. Мучают боли в желудке. И уже давно.
— Ну, боли в желудке, это понятно — одно сено-то жрать, у кого не заболит? У хищника принципиально иное устройство желудка. Так что гастрит тут понятен. Но вот лимфоузлы…
— СПИД? — шёпотом уточнила у заведующей ординатор Разова.
— Зачем сразу СПИД? ВИЧ. Хотя… Тут уже может быть и… С чего бы тотальная лимфоаденопатия? Кровь на ВИЧ набрала?
— Всё набрали. И на ВИЧ, и на РВ, и на австралийский антиген. Она же не обследовалась. Собиралась естественно рожать.
— Господи, Настя! Хоть ты за ними чушь не пори! Все роды — естественные! Хоть раком, хоть боком, хоть кесарево с прискоком. Вот когда родит мужик — это будет неестественно!
— Так уже родил!
— Настя, ну тебя к дьяволу! Я сегодня не в подходящем настроении для клуба весёлых и находчивых.
— Да какие тут шутки, Оксана Анатольевна.
Разова достала из кармана айфон, полистала. Передала заведующей, открыв нужную ссылку.
— Вот, читайте!
Оксана послушно уткнулась в экран и прочитала вслух:
— «Томас Бити, урождённый Трейси Лагондино — транссексуал, сделавший операцию по смене пола в две тысячи втором году и ставший известным как первый „беременный мужчина“ после того, как забеременел путём искусственного оплодотворения в две тысячи седьмом году. На рождение ребёнка Бити сподвигло бесплодие жены; они воспользовались банком донорской спермы».
Поцелуева посмотрела на Разову.
— Бред какой-то!
Настя только плечиками пожала. Да-да, теперь у Настеньки Разовой были изящные плечики. Стройные, прокаченные в спортзале.
Оксана пробежала статейку глазами.
— Так! Ты мне туфту не гони. Точнее пусть эта… этот Томас… Короче! Матка у неё есть. Яичники есть! Вот и рожает. Всё естественно. Троих уже родила.
— Родил. Юридически он считается мужчиной, — поправила ординатор заведующую.
Оксана Анатольевна вспылила:
— Юридически эта Томас может считаться хоть роялем, а хоть и скворечником! — Она швырнула Насте айфон, та еле успела поймать. — Но пока он… оно… она! Пока она, имея матку, вынашивает и рожает — оно женщина! Она! Всё! Что ты ко мне лезешь со своими беременными транссексуалами!
— Оксана Анатольевна, просто к слову пришлось!
Настенька растерянно захлопала ресничками.
Поцелуева вздохнула.
— Прости. Ты здесь ни при чём. Я… Так что там с этой веганкой?
— Моносыроедкой, — поправила Настя и тут же осеклась под грозным взглядом Оксаны Анатольевны. — Кхм! Все анализы набраны и отправлены. Ждём результатов. Я госпитализировала её в изолятор. Одна только проблемка, Анастасия Евгеньевна. Муж Алексеевой запретил ей есть больничную еду. Она варёная и мясная. Сказал, что сам ей будет носить. Чтобы мы её здесь «падалью не травили». Это я цитирую.
Оксана встала, подошла к стене, уткнулась лбом в так раздражавшую её графику Леонардо да Винчи и стала что-то тихо бубнить себе под нос. Настя некоторое время стояла в растерянности. Когда уж заведующая стала стукаться о картину лбом, она позволила себе поинтересоваться:
— Оксана Анатольевна, у вас всё в порядке? Что вы там шепчете?
Оксана Анатольевна, сделав глубокий вдох, а затем и мощный выдох, обернулась к молодому доктору:
— Мантру, Тыдыбыр. Мантру. Мантру от Викентия Викентьевича Вересаева: «… не нужно ничего принимать к сердцу, нужно стоять выше страданий, отчаяния, ненависти, смотреть на каждого больного, как на невменяемого, от которого ничего не оскорбительно»[30].
— Помогает? — искренне поинтересовалась Тыдыбыр.
Оксана Анатольевна кивнула.
— Надо будет попробовать. Потому что мне очень хочется эту бабу пришлёпнуть.
Судя по результатам полученных анализов и проведённых исследований, «эту бабу» пришлёпывать не было нужды. Поскольку она верным путём шагала в направлении могилы. Как только Инжир принёс и скормил ей первую порцию силоса — её тут же скрутило изжогой, вскоре присоединилась тошнота. И рвота. С кровью. Была выполнена гастродуоденоскопия — обнаружена кровоточащая обширная язва желудка и многочисленные язвы двенадцатиперстной кишки. Прижгли эндоскопически. ВИЧ в крови обнаружен не был, но уровень CD-4-лимфоцитов был ниже плинтуса. При норме от тысячи до двух тысяч клеток на миллилитр крови, у Инны Алексеевой этих таких важных клеток-помощников иммунного ответа было триста на миллилитр. Какого бы ни было происхождение её иммунного дефицита — он у неё был. И очень выраженный. Сперва решили, что у неё, всё-таки, уже СПИД. В развёрнутой клинической стадии. Потому и вирус в крови уже не определяется. Вирус уже упаковался в клетки, замаскировался. Потому и антигенные тесты его не берут. Исследовали с помощью полимеразной цепной реакции — нет вируса. Значит, иммунодефицит. Просто приобретенный иначе.
Святогорский только пророком оказался. Что было не сложно. После того, как оказалось, что несчастная дура Инна Алексеева вот уже пять лет жуёт только сырые овощи, фрукты и траву. Аркадий Петрович даму разговорил. Ни с кем до него она на контакт не шла. А ему — даже фотографию свою показала. Пятилетней давности. Ещё до того, как познакомилась с Инжиром. С фотографии на Святогорского смотрела жизнерадостная кудрявая девица, весом килограммов под шестьдесят аж! («Смотрите, какая я тут толстая и нездоровая!»). Теперь, когда у неё полетели волосы, ногти, и пятки стали, как наждак — теперь-то — да! Теперь она здорова! Хитрый анестезиолог притащил гамбургер и продолжил беседу, поедая оный. Ссылаясь, разумеется, на недостаток времени на поесть. (Это, собственно, было правдой.) Сглатывая слюну, Инна Алексеева предупредила Аркадия Петровича о том, что он умрёт в страшных муках. А затем, взяв слово ничего не говорить её мужу, рассказала, что ей снились прежде кровавые бифштексы; шипящие булькающие, выпускающие пряный дым котлеты по-киевски. Когда она ещё была нездорова. А вот теперь ей вообще ничего не хочется есть. И не снится ничего. Теперь она здорова. И скоро начнёт питаться только праной. Инжир ей всё объяснил. Теперь ей ничего не хочется, потому что её организм совершенно очистился от зловредных токсинов. И потому теперь больше ничего не хочет.