Мы проехали уже больше половины этого пути, когда «Северянин», наконец, обогнал нас. Весь белый, издали такой щеголеватый и блестящий, как новая игрушка, он пробежал мимо нас, высоко взметнул и закачал на волнах нашу лодку и далеко впереди скрылся за мысом.
С досадой я бросил весла и сказал:
— Ну, теперь его не догонишь! А все шаланда проклятая, не провозись мы из-за нее, теперь бы уже в Людце были.
Федя сменил меня на веслах, а я на корму пересел. Скоро мы обогнули мыс.
Длинное прямое речное плёсо открылось вдруг перед нами. Далеко впереди отчетливо был виден Людец: белая церковь, большой сад подле нее и ряды вытянувшихся по берегу домиков. Маленький игрушечный «Северянин» виднелся посредине реки, как раз против Людца. Вот над ним взвился белый клубочек пара, и вскоре долетел до нас знакомый, слегка завывающий свисток. «Северянин» вызывал лодку.
— Попадет ли Петрусь на пароход? — сказал Федя. — Как, по-твоему, Шурик? Попадет?
— А ты так и думаешь, что Петрусь обязательно здесь?
— Думаю. Больше ему негде быть!
Мы бросили весла и принялись глядеть во все глаза на «Северянина». Вот к нему подползла маленькая, чуть заметная лодка, ну, просто как черная точка какая-то. На минутку она слилась с пароходом, а потом снова отделилась и поползла к берегу. Вот и все, что мы сумели разглядеть.
Впрочем, показалось нам, что как будто, когда «Северянин» уже прошел Людец, он еще раз останавливался верстах в двух ниже. Но так или иначе, а вопрос о Петрусе остался нерешенным.
VIЧерез полчаса мы были уже на месте, у высокого людецкого берега, прямо против бутузовского дома. Молодой, свежий, густо разросшийся садик, ярко освещенный вечерним солнцем, спускался по крутому береговому склону до самого «запеска» — неширокой песчаной полосы, протянувшейся внизу вдоль всего берега.
Сверху из зелени тремя небольшими окнами прямо смотрел на реку давно знакомый и милый мне бутузовский дом, всегда такой уютный и гостеприимный.
Мы с Федей вытащили лодку на песок, прикрутили ее цепью к колышку и принялись выгружать наши пожитки.
Знакомый голос послышался вдруг неподалеку:
— А-а-а! Молодчики, голубчики, из города приехали! На собственном судне! Мало им, видно, в Людце лодок-то показалось!
Мы оглянулись. Ну, конечно, это он, Яков Иванович. Только почему же он здесь, в Людце, а не у себя?
Яков Иванович еще не старый, но с большой лысиной на непокрытой голове и сильной проседью в бороде, в линялой розовой ситцевой рубахе и в опорках на босую ногу, шел к нам по запеску с самым добродушным и приветливым видом. Яков Иванович, мой старый знакомец, людецкий крестьянин, был бакенщик. Он, как говорили про него в Людце, «сидел на бакенах» верстах в двух ниже Людца, на другом берегу Сны. Здесь у него стояла «будка» — маленький бревенчатый домик в одно окно. В нем он жил до глубокой осени и за бакенами присматривал.
Каждый раз, как я приезжал в Людец, я бывал у него вместе с Шуркой и другими ребятами, и часто мы проводили возле будки целые дни и даже ночи.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте, — сказал Яков Иванович. — Да, никак, вы с товарами приехали. Поклажи-то у вас больно много. Али торговать в Людце думаете? — и Яков Иванович сам же громко и от души рассмеялся на свою шутку.
Пройдя запесок, мы все трое через маленькую калиточку вошли в бутузовский сад и по крутой дорожке поднялись на высокий берег. Я спросил Якова Ивановича:
— А вы почему же здесь, Яков Иванович, в Людце, а не у себя на бакенах?
— Да надо из дому взять кое-чего. И случай вышел подходящий — человечка одного сейчас на «Северянина» вывез. Ну, заодно и переехал на этот берег. Лодку-то оставил против будки, а сам сюда пришел. К закату успею обратно обернуться.
Мы с Федей переглянулись. Вероятно, у нас обоих мелькнула одна и та же мысль. Но расспрашивать Якова Ивановича не пришлось: навстречу нам из дома выбежал Шурка. Все такой же, каким я привык видеть его летом: без шапки, босой, загорелый до черноты. И такой же чистенький и аккуратный, как всегда.
— А где же Мишка? — спросил он, еще не поздоровавшись. — Почему он не приехал?
— Да так, — говорю, — ему нельзя было. Происшествие у них в доме случилось.
— Что еще за происшествие? Скажи толком!..
Я тут же коротенько рассказал Шурке, в чем было дело. Шурка не очень удивился.
— Про Закатаевых, — сказал он, — в городе давно говорят, что они красные...
А Яков Иванович, который с самым серьезным вниманием меня слушал, сказал с убеждением:
— Хорошие, значит, люди, коли у них обыск сделали да арестовали! За народ, значит, стоят, против начальства!
Все четверо мы уселись на скамеечку перед домом. Отсюда была видна река, зеленая даль лугов за ней и зубчатая полоска леса на горизонте. Мы с Федей развьючились, и я еще раз, уже со всеми подробностями, рассказал, что было у Закатаевых. Рассказал и про Петруся все, что мы о нем узнали, и о наших предположениях насчет него. Яков Иванович вдруг спросил меня:
— А каков из себя будет этот самый Петрусь?
— Молодой, — говорю, — невысокий, кудрявый, глаза веселые, все напевает про себя, в кожаной куртке, в сапогах высоких.
— Ну он и есть! Он! Его я и вывез на «Северянина». И, скажи пожалуйста, откуда он только взялся. Я на лавочке сидел возле будки, а как «Северянин» засвистел против Людца, он уж тут как тут. Ровно из-под земли передо мной вырос. Право! «Мне, говорит, на пароход надо, а к перевозу мне уж, говорит, не успеть теперь дойти. Так, мол, не вывезешь ли меня на пароход». А сам он, и верно, точь-в-точь такой, как ты говоришь, — и кудреватый, и в пиджаке кожаном, и веселый, все шутит да усмехается. Ну, я расспросил его кой о чем. «Откуда? — спрашиваю. “Из города, говорит, на пароход в городе опоздал, так пешком пришел, чтобы в Людце на пароход сесть”». Подивился я — из города-то до Людца хоть и вдвое ближе посуху-то, чем по реке, а все же скорее парохода не придешь. Ну, да разговаривать-то нам пришлось недолго. Пароход уж к будке подходил. Повез я его, а он еще пуще веселый стал... Песню запел в лодке-то, право! Про ручейки про какие-то.
— Не эту ли, Яков Иванович? — спросил друг Федя и спел вполголоса: «Бегут ручьи веселые»...
— Эту и есть! Эту самую.
— Ну, значит, Петруся вот и вывезли.
— А что ж, и ладно! — сказал с довольным видом Яков Иванович. — Не думал, не гадал, а доброе дело сделал! Он теперь, приятель-то ваш, в Рынск укатит. А там чугунка. Хоть в Москву поезжай, хоть в Питер. Куда хошь!
Сомнения у меня теперь уже не было — Петрусь благополучно уехал. Только почему же он так запоздал в Людец? Из Лукинского еще вчера ушел вечером, а в Людец только-только к пароходу поспел. А пройти ему надобно было всего каких-нибудь десять-одиннадцать верст? Я только что хотел сказать об этом, как Яков Иванович предупредил меня:
— А он ловок, дружок-то ваш! Право! Он, видно, давно в Людец пришел, да где-то схоронился и на перевоз не пошел. А на перевозе его ждали. Я как вывез его на пароход да переехал на этот берег и иду мимо перевоза, а там какие-то двое из начальства, становой ли с урядником, али другие кто, в тарантас садятся, в город ладят ехать. Перевозчик сказывал, что дожидались они кого-то с парохода, да не дождались. А они, видно, не парохода ждали, а дружка вашего. И, скажи пожалуйста, как он ловко их провел! Право!
Яков Иванович посидел еще недолго с нами и ушел, сказав, что ему пора возвращаться к себе в будку. А нас Екатерина Васильевна, Шуркина мать, скоро позвала чай пить.
После чаю мы еще долго, пока не зашло солнце и не погасла заря на небе, сидели втроем на той же скамеечке и разговаривали. Сперва говорили о Закатаевых, о Петрусе, о революционерах, а потом о предстоящей завтра поездке на Садки.
Было уже совсем темно, когда мы отправились, наконец, спать на сеновал.
Заснул я не сразу. Лежа с открытыми глазами на свежем пахучем сене, я прислушивался, как где-то внизу, под нами, мирно жует и время от времени шумно вздыхает корова, как иногда во сне о чем-то невнятно бормочут куры, как шуршит кто-то в сене, должно быть, мыши. Я все думал о Петрусе. Как это хорошо, что он не попался, а сейчас едет себе на пароходе в Рынск. Я даже немного позавидовал ему — я бы сам был не прочь поехать на пароходе, да еще в Рынск, где я ни разу не бывал. Да и вообще мне казалось, что все, что с ним случилось, в сущности, очень интересно. Мне тогда и в голову не приходило, что бежать из дому, скрываться и быть на положении преследуемого зверя — совсем уж не так приятно.
Ю. В. Цеханович
Юрий Владиславович Цеханович родился в 1887 году в городе Череповце, Новгородской губернии (ныне Вологодской области). Еще в раннем детстве определилась его склонность к изучению природы и, в частности, речных водоемов. Окружающая обстановка много тому способствовала. «Наш маленький городок, — вспоминал позже Цеханович, — стоял на горе. И почти со всех сторон его окружали реки. Куда мы ни пойдем, бывало, с мамой гулять, обязательно на реку придем, не на ту, так на другую».
Окончив в 1912 году естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета, Юрий Владиславович стал преподавателем естествознания в Череповецкой средней школе. Вначале он работал в женской гимназии, затем в учительской семинарии, преобразованной позднее в педтехникум.
После Октябрьской революции Цеханович все силы и свободное время отдает широкой краеведческой работе. Он заведует Череповецким музеем, возглавляет местное общество краеведения.
В 1925 году Юрий Владиславович переезжает на Урал. Обогащенный долголетним учительским опытом, он поступает преподавателем педагогики в Пермский педтехникум, одновременно заведует учебной частью.
Осенью 1930 года его, как опытного преподавателя-методиста, приглашают в Свердловский педагогический институт. Здесь он заведует кафедрой педагогики.
Прогрессирующее ослабление слуха скоро прерывает его педагогическую работу. В 1932 году Цеханович переходит в редакцию Уральской советской энциклопедии, где и остается до конца ее существования (1934 г.) контрольным редактором и редактором естественно-исторических разделов. Работа в энциклопедии, по личному признанию Цехановича, дала ему возможность основательно ознакомиться с Уралом, его природой и историей.
Он много путешествует по Уралу, кропотливо собирая материал для большой научной работы о речных водоемах и их населении.
Последние полтора года он работал научным работником в Краеведческом музее, подготовляя обширную био-библиографию о писателях Урала для литературного музея имени Мамина-Сибиряка.
В 1937 году Цеханович закончил свой первый капитальный труд «Рыбы Урала и их ужение». Во введении к этой книге автор выражает свое давнее желание: «Мы хотели бы заинтересовать читателя, преимущественно из молодежи, жизнью уральских рыб, показать, как мало мы о них в сущности еще знаем, познакомить его с простейшими способами их ловли, а главное, чему мы особенно были бы рады, побудить к деятельному изучению рыб не только с целями узко любительскими, но и более широкими, краеведческими».
Почти одновременно с этой монографией Цеханович написал первую детскую книжку для самых маленьких читателей «Ур Мурыч Давлюшкин-Топлюшкин-Горелыш».
С этого времени Цеханович целиком отдается детской литературе. В короткий срок он создает две повести: «О маленьких рыбаках и больших рыбах», «Наш аквариум». Весь многообразный опыт биолога-педагога, всю любовь к детям он вкладывает в эти книги.
В последний год жизни Юрий Владиславович напряженно работал над третьей повестью «По воде» — о современниках своей юности. Сломленный тяжелой болезнью, он успел обработать одну из глав, которая под заглавием «Петрусь» была опубликована в детском альманахе «Боевые ребята» №3.
Юрий Владиславович Цеханович умер 1 августа 1941 года.
В данный сборник включены все его произведения, написанные для детей среднего возраста. Они повествуют о детстве мальчика, пытливо вглядывающегося в живую жизнь окружающей его природы. Автобиографичность этих произведений несомненна. Произведения Цехановича — наглядный пример плодотворного содружества талантливого художника и биолога-краеведа. И трудно сказать, где сильнее писатель — в оригинальной ли обрисовке действующих лиц или в динамическом развертывании познавательного материала, подаваемого с глубоким знанием дела. То и другое оставляет незабываемое впечатление.
К. Рождественская.Примечания
1
Сейчас бамбук хорошо растет и у нас в СССР в Закавказье, например, в Батуми, в Сухуми и др.
2
В самое жаркое время дня пескари, как и всякая рыба, берут хуже.
3
Палан, или жерех, или шереспер, крупная рыба, которую очень трудно поймать на удочку.
4
Дедушка был прав. Выползок, или дождевой червь, живет глубоко под землей. Выкапывать его трудно. Его надо искать так: заметить место (на садовых дорожках, в огородах, между гряд и т. п.), где много маленьких земляных кучек около отверстий, ведущих глубоко под землю (таких кучек бывает особенно много после дождя), — это работа выползка; в таких местах его нужно искать ночью с фонарем — он тогда выползает на поверхность земли, и его можно просто собирать.
5
Это не верно. Окуни и большие, и маленькие ловятся с весны все лето и до глубокой осени. Я неправильно понял дедушку и не расспросил его хорошенько.
6
Сарданапал — библейский царь, прославившийся своими завоеваниями. Здесь — в смысле озорник, разбойник.
7
Верес, иначе можжевельник, — небольшое хвойное деревце, чаще кустарник.
8
Иначе чехонь, косарь.
9
Инспектор судоходства.
10
Ужение щуки на живую рыбу, конечно, не мною придумано, а очень распространенный, обыкновенный способ.
11
Брэм. «Жизнь животных» — большое многотомное издание, в котором описывается жизнь животных от самых высших млекопитающих до низших — насекомых и других беспозвоночных.
12
Коллекция сухих растений.
13
Расправить бабочку — значит придать мертвой бабочке при помощи полосок бумаги и булавок правильное положение и засушить так.
14
То есть до 29 июня по старому стилю.
15
Наволок — низменное побережье, пойма, заливные луга.
16
Суводь — обратное или круговое течение в реке.
17
Из канвы «Конгресс».
18
«Определить» насекомое или вообще животное или растение — значит, путем тщательного изучения некоторых его признаков (особенностей строения тела — головы, крыльев, ног и т. д.) узнать его научное (латинское) название. Определить насекомое часто бывает нелегко.
19
Melasoma aeneum.
20
Мочажина — болотце.
21
«Окнами» на болоте называют небольшие участки открытой топи среди сплошного мохового покрова. В таком «окне» легко увязнуть и даже утонуть.