Да только в последний раз заснул, да так крепко, что и проспал до утра. Только потому и проснулся, что Марьюшка за стеной уронила самоварную трубу. Солнце уж высоко поднялось и всю комнату мою заливало ярким светом.
Так и не удалось мое предприятие на этот раз. Досадно было мне и стыдно, что не сумел вовремя проснуться. Нет, думаю, надо совсем не ложиться спать, тогда вовремя выйду.
На следующую ночь так и сделал. Когда стихло все в доме, сел я на стул к окну, прислонился к косяку и решил так сидеть до рассвета, а удочку и червей поставил тут же, около.
Сперва, пока окно открыто было, спать не очень хотелось. Но потом окно пришлось закрыть — прохладно сделалось, и вот тогда сильно меня стало клонить ко сну. Не прилечь ли, думаю, на часок? Да нет — нельзя. Опять просплю. Положил голову на руки да так и сидел все время, то засыпая, то просыпаясь, в этой неудобной позе.
Летняя ночь даже и в конце лета недолгая. Заметил я, что светать стало. Пора, думаю, идти! И вдруг так не захотелось! Предрассветный сумрак за окном показался таким неуютным, чужим, даже жутко стало. А кровать такая уютная, теплая... Однако не поддался слабости. Стряхнул с себя сон, приободрился и решил: пора!
Осторожно, осторожно, стараясь, чтобы не скрипнуло, открыл окно. Из огорода пахнуло предутренним холодком. Сначала просунул в окно удочку и сам собрался лезть. Да вдруг вспомнил, что на мне ничего, кроме рубашки, нет. Обо всем подумал, когда собирался, а об одежде и забыл. Пойти за чем-нибудь теплым так и не решился. Разбудишь, думаю, всех! Так и вылез в окно в чем был, даже с непокрытой головой. Не выходя на двор, пролез в знакомую щель из огорода прямо на улицу и зашагал к Соборному мосту. А идти надо через весь город.
Иду по знакомым улицам нашего городка. И днем-то на них немного людей встретишь, а ночью ни живой души нет. Даже ночных сторожей не видно. Только собаки почти из каждой подворотни лаем меня встречают и провожают. А идти не холодно. Вот, думаю, мама напрасно беспокоилась, что я простужусь.
Вышел на площадь перед старым Соборным садом. Совсем светло стало, облака на небе порозовели, и прохладным ветерком откуда-то потянуло. А когда в сад вошел, там еще совсем темно и от дорожек пылью пахнет и тепло идет.
Прошел через сад и по крутому береговому склону спустился к реке. Над ней легкий туман стелется, трава на берегу вся от росы мокрая, и уже совсем чувствительно веет от реки холодом.
Вот Соборный мост, а вот и гонки вдоль берега вытянулись. Только как же я на них попаду? Между берегом и плотами довольно большое расстояние, — не перепрыгнешь. Но вот, кажется, там, подальше немного, край плота прижался вплотную к берегу.
Пошел туда по росистой траве. Легкие ботинки мои и чулки сразу промокли, и ногам стало холодно.
Подошел к намеченному месту — правильно, край плота здесь совсем близко к берегу, и даже доска с него положена на берег. Но, когда я пошел по ней, она погнулась, и средина ее ушла под воду. Ноги у меня совсем стали мокрые. Ничего, думаю, все равно они и раньше мокрые были, а речная вода даже теплой мне показалась.
Перебрался на гонки. Бревна мокрые от росы, скользкие. Перепрыгивая с плота на плот, добрался до средины гонок. Подошел к краю плота, померял удилищем глубину — глубоко! Удилище почти целиком в воду ушло. Уселся тут же на какой-то мокрый обрубок и стал удочку разматывать.
А холодно! Солнышко только-только показалось и сразу же за тучкой скрылось.
Насадил я «кисточку». С непривычки долго с этим провозился. Но ничего, кисточка получилась хорошая, аппетитная. Поплавок поставил по глубине и забросил лесу. Поплавок хорошо встал.
Но уж очень я здорово озяб! Так озяб, что и о леще забыл, а только и думаю, как бы согреться. Скрючился весь от холода, но и это не помогает. На мое счастье, солнышко скоро вышло из-за тучки, и хоть плохо греет утреннее солнышко, но веселее стало.
Так довольно долго сидел я и ежился. Поплавок мой стоит, не шелохнется. А солнышко все выше и выше поднимается и сильнее пригревает.
Согрелся я немножко, и стало меня ко сну клонить. Сижу, держу в руках удочку и дремлю. И даже сны вижу.
Долго ли продолжалось такое полусонное мое состояние, — не помню. Только вдруг как дернет кто-то у меня удилище из рук. Чуть совсем не выдернуло. Очнулся я, смотрю, — поплавка не видно, а леса натянулась и так режет воду по всем направлениям.
Сразу у меня сон прошел. Вскочил я на ноги, схватил удилище обеими руками и давай кверху тянуть. Не тут-то было! В дугу согнулось удилище, а леса совсем ушла под воду. А рыбы не видно — ходит где-то в глубине и бросается в разные стороны — то под плот уйдет, то вдоль его бросится, то на реку потянет. Да так сильно, что, того и гляди, и меня сдернет за собой с плота в воду.
Уперся я ногами в бревно и стою, изо всех сил стараюсь удержать удилище в руках. А рыба рвет меня в разные стороны, вот-вот сдернет! А я ничего не могу поделать.
Мне даже страшно стало, так дрожь и прошла по всему телу, от затылка до пяток.
Забыл я всякие рыболовные правила и стал самым беспорядочным образом дергать удилищем в разные стороны. И рыба дергает, и я дергаю. Дергаю и приговариваю:
— Да пусти! Да пусти же! — а сам чуть не плачу.
И вот тут и сказалась прочность моей шелковой лесы. И рыба ее оборвать не может, и я не могу. А оба изо всех сил стараемся.
Наконец, удалось мне сделать то, чего никогда рыбаку не следует делать, если, конечно, он желает поймать рыбу, а не отпустить. Бросилась моя рыба прямо от меня в реку. Леса натянулась, а я и удилище вытянул по этому же направлению. И вот тогда я сильно дернул.
Дернул и сразу чувствую — леса ослабла, и все кончилось. Ушла рыба...
В первый момент я истинное облегчение испытал. Вытащил лесу, осмотрел. Леса вся целая, крючок сломился.
Ни минуты мне больше на гонках не захотелось оставаться. Замотал удочку кое-как, выбрался на берег и пошел домой.
И сразу же стал раскаиваться. Тут только я сообразил, что моя мечта поймать большую рыбу была так близка к осуществлению!
Вспомнилось мне все, что я знал о том, что следует делать, когда большая рыба попадется. Эх, думаю, и зачем я так торопился тащить! Надо было дать ей сперва умаяться. Пусть бы она бросалась из стороны в сторону и удилище гнула. Ведь леса и удилище вон какими у меня прочными оказались. Умаялась бы она, тогда бы и можно было ее легонько к плоту подтянуть и на бревна вытащить. Не сумел, думаю, свое счастье взять, когда оно прямо в руки давалось! Да еще испугался чего-то! Стыд какой!
Иду и всячески себя таким образом ругаю.
А уж, должно быть, не рано было. И солнышко высоко, и людей на улицах много попадается. Некоторые с любопытством на меня смотрят — идет маленький мальчишка утром с реки, с удочкой, значит, ночью удил, и сам даже без шапки и в одной рубашонке.
К дому стал подходить, и тут мысли мои другое направление приняли. Как же мне быть? — думаю. Ведь уж поздно! И Марьюшка, и мама, может быть, давно уж встали. Что я маме скажу? И как она отнесется к моему непослушанию? Ведь такого случая со мной еще ни разу не было. Даже остановился я в нерешительности.
Постоял. Да что придумаешь? Ничего не придумал. Надо идти. Будь что будет!
Худшие мои опасения оправдались: не только Марьюшка, но и мама уже на ногах была и ждала меня. Как потом оказалось, Марьюшка рано утром пошла на огород за овощами и увидала, что окно моей комнаты открыто. Заглянула в него, видит, что кровать не смятая стоит, а меня нет, и поняла, в чем дело. Разбудила маму, сказала ей, а сама собралась было бежать на реку за мной, да мама ее отговорила — река велика, куда побежишь!
И устроила же мне мама встречу! Когда я в дом вошел, она в столовой была. Я попытался было незаметно пройти в свою комнату. А она мне:
— Пожалуйте-ка сюда, Александр Иванович!
Я подошел, гляжу на нее исподлобья. Вижу — мама по-настоящему рассердилась. И не кричит на меня, а говорит сдержанно, и глаза у ней не круглые, а только суровые.
— Ты где же это был?
— На реке, — говорю, а сам в сторону отворачиваюсь.
— Так ты, значит, меня не послушался! Да еще обманул меня!
И пошла и пошла! Да так меня распушила, как никогда я еще от нее не слыхал. По ее словам выходило, что я самый последний человек на свете — и обманщик, и притворщик, и фантазер, и глупый недисциплинированный мальчишка, и что ничего из меня хорошего не выйдет и судьба моя будет самая плачевная.
Разревелся я, наконец, слушая все это. Но и слезы не тронули маму. Только, на мое счастье, заметила она, что у меня ноги сырые до колен и велела мне сейчас же раздеться и спать ложиться.
Этому я с готовностью повиновался. Разделся, лег, всхлипнул еще два-три раза, да так с мокрым лицом и уснул.
Проснулся я уже под вечер. Мама со службы давно возвратилась и пообедала.
Проснулся я уже под вечер. Мама со службы давно возвратилась и пообедала.
Дала она мне поесть, а потом пришла ко мне в комнату, села на диван и говорит:
— Ну-ка, сядь со мной, поговорим!
Сел я, а она обняла меня одной рукой и продолжает:
— Как же ты на это решился? Обмануть меня? Разве я тебя притесняю? Разве я запрещаю тебе делать то, что тебе нравится, если это не во вред тебе? Вот, например, мне очень не нравится это твое безмерное увлечение рыбной ловлей, но ведь я тебе его не запрещаю, хоть каждый раз волнуюсь и беспокоюсь, когда ты на реку уходишь.
Слушал я это, слушал и снова разревелся. А сам думаю: «Зачем она эти жалкие слова говорит! Уж лучше бы она меня еще раз наругала». И говорю сквозь слезы:
— Я сам знаю, что я нехороший! Только не говори ты мне таких слов, обругай лучше или накажи как-нибудь, а так не говори!
В конце концов договорились мы с ней вот до чего: я дал самое крепкое честное слово больше никогда ее не обманывать, а она обещала не вспоминать больше об этом моем обмане. На том и кончили.
А что за рыба мне тогда на крючок попалась, я так и до сих пор не знаю. Во всяком случае это не лещ был. Лещ даже крупный, на крючок попавшись, никогда так не рвется. И когда его наверх тащат, он идет, почти не сопротивляясь. Рыбаки говорят: «как доска».
Надо думать, что это был голавль большой или щука, которая позарилась на мою «кисточку». А может быть, даже и жерех. Кто знает!
Приключение на Ярбе
IСкоро осень наступила. Отдала меня мама в школу, в ту самую, где и Федя учился, в городское училище, только в другой класс. Появились у меня новые интересы, и рыбная ловля стала забываться. А тут и зима пришла.
В конце зимы приехал к нашей Марьюшке из деревни ее отец — этакий ласковый седенький старичок. И весь пушистый — и волосы у него пушистые, и борода пушистая, и усы, и даже брови пушистые. А вокруг глаз — морщинки лучиками.
Конечно, я с ним в разговоры пустился. Привел его в свою комнату, усадил на теплую лежанку и давай расспрашивать: велика ли деревня, есть ли лес, есть ли река...
— Река у нас есть, — говорит. — Конечно, небольшая, даже, можно сказать, вовсе маленькая. Нелаза называется.
— С Ярбу нашу будет? — спрашиваю.
— Да нет, куда, совсем маленькая. Однако омутки в ней есть глубокие. А вот промеж их, ну, просто как ручеек бежит. Курица перебредет.
— В такой реке и рыбы-то не может быть! — говорю ему.
Старичок мой даже обиделся.
— Нет, зачем же, рыба есть. Есть рыба. Всякая — сорожка, пескарики, щука есть. А окуни так во какие водятся! — и откладывает на руке чуть не две четверти.
У меня, что называется, дух занялся, когда я представил себе такого окуня. А дедушка мой заметил это и подливает масла в огонь.
— Ха-а-а-рошие окуни! Вынешь его из воды, а перье-то у него, как огонь, красное и глаза красные, а спинка темная, впрозелень, вроде как лист у тополя...
— Да где же в вашей реке живут такие окуни?
— А вот в омутках-то и живут, где поглубже да покоряжистее. Окунь в корягах любит стоять. Где на дне сучье навалено, или дерево топлое лежит — вот это для него самое разлюбезное место. А то еще вот, где из воды кусты растут на глубоком месте, он промеж их и прячется. А то, бывает, в лопухах стоит...
— А как же вы их ловите?.. На удочку?
— На удочку. В таких местах, пожалуй, кроме как на удочку, и ловить нельзя. И на удочку-то ловить, так сколько крючков в корягах оставишь! А чтобы тут бреднем ловить или какую-нибудь снасть поставить — ни-ни, и думать нельзя — всю изорвешь о коряги.
— А на удочку-то у вас таких окуней как ловят?
— А вот весной, как река в берега войдет, вот мы его и удим на глисту...
— На глисту-у? А что это такое?
— Это — червь такой в земле на огородах — в грядах и между гряд — живет. Большой!.. Толщиной, поди, с мой мизинец будет... — и дедушка показал свой узловатый мизинец. — А длиной-то он с четверть будет, коли не поболе. Выползком его еще зовут. Он глубоко в земле живет, его заступом копать надо[4]. Очень его окунь обожает... Который помельче окунь, так тот берет и на обыкновенного червяка, ну, а крупному, тому глисту подавай!
— А как же вы леску-то в кусты забрасываете? Ведь засадить можно!..
— Да уж умеючи надо делать, осторожно — не забрасывать, а спускать полегоньку, а то как раз засадишь. Зато хорошая это ловля, веселая! Окунь берет верно — сразу поплавок топит. И тут уж зевать не нужно... как пошел поплавок на дно, так и тащи... А то заведет за корягу, запутает леску, и шабаш — и с окунем и с крючком, а то и с леской прощайся. А еще крупные окуни на жерличку попадают...
— Какая еще такая жерличка?
— А это на живца ловят. Живая рыба на крючок насаживается... Жерличку-то больше на щуку ставят, но и окунь крупный берет.
— Так ты расскажи, дедушка, как следует! Как она устроена, жерличка-то эта?
— А вот так... Возьмут рогульку вырежут и привяжут за конец бечевочку, аршин так в восемь, а то и в десять тоненькую, но только крепкую, и намотают ее аккуратненько на рогульку... Дай-ка сюда веревочку, я тебе на пальцах покажу, как она наматывается...
Показал дедушка, как это делается, и рассказывает дальше:
— А на другой конец бечевки привяжут крепко тоненькую проволочку, а на нее уж — крючок большой. Вот и вся жерличка. Снасть немудреная!
— А проволочка зачем?
— Чтобы щука не перекусила, она ведь зубастая.
— А как же ловят жерличкой?
— А вот как. Привяжут ее на сук над водой или кол в берег воткнут и над водой наклонят и к концу его рогульку привяжут, размотают бечевки аршина два, а чтобы больше не разматывалась, на одном из концов рогульки расщеп сделают да в нем и защемят бечевочку. А на крючок живца посадят за губу — рыбку живую — пескарика или сорожку и пустят ее в воду, она и плавает. Щука либо окунь увидит, схватит и попадет на крючок. Выдернет бечевочку из расщепа, бечевка размотана, и догадаешься — а! значит есть, попалась! Вот и вся история!
Долго мы так разговаривали с дедушкой. Рассказал он мне еще, как у них на Нелазе мальчишки пескарей удят, как ловят «курицей» — сетью вроде бредня. Но это меня уже не так интересовало.
Показал я дедушке свои рыболовные сокровища. С интересом их старик рассматривал и одобрил — удилища ему понравились и лески. Особенно пришлись ему по вкусу те мотки тонких бечевок, которые лежат у меня пока без всякого употребления — не знал я, что с ними делать.
— Вот, — говорит, — штука важная, для жерличек-то самая подходящая!
И крепость их попробовал и даже пытался зубами перекусить...
И крючки в моей коллекции нашел подходящие для жерлички. А поплавки не одобрил:
— Уж очень крупные да пестрые, таких рыба будет бояться.
Очень меня взволновал разговор с дедушкой. А когда я лег спать, долго не мог уснуть. Все вспоминал, есть ли у нас на Ярбе такие места, о каких дедушка говорил.
И вдруг вспомнил — есть!
И сейчас же, отчетливо, как наяву, представился мне глубокий тихий заливчик на одном из поворотов Ярбы — растут в нем прямо из воды ивовые кусты, а возле них круглые листья кувшинок плавают, а над ними стрекозки синие и зеленые летают, солнышко светит. Обязательно тут должны быть большие окуни! Весной туда непременно пойду окуней удить и жерлички поставлю! Да с тем и уснул.
На другой день в школе рассказал я Феде обо всем, что услышал от дедушки. Оказалось, что Федя знает, что такое жерлички, у его отца они есть, только он их на Ярбе не ставит, а берет с собой, когда ходит рыбачить на Глухую Сну или на Прорву, и на жерлички попадаются большие щуки. Конечно, я и маме рассказал о том, когда, где и как нужно ловить большого окуня. Со всеми подробностями рассказал и с большим жаром. Выслушала она меня, улыбнулась и говорит:
— Фантазер ты у меня! Ты думаешь, что я так и пущу тебя ранней весной на реку?
Я как с неба упал.
— Да почему же, мамочка, почему?
— А потому, — и глаза у ней уже округлились, — что не в чем тебе туда идти! На реке весной сыро. Везде вода. В чем ты пойдешь — в ботинках да в галошах? Простудишься да заболеешь! Вот будет сухо, тогда иди, сделай милость...
— Но, мамочка, ведь большие окуни только весной[5] ловятся!
Глаза у мамы совсем круглые стали.
— А ты как думаешь, кто мне дороже — большой окунь или мой большой, но глупый сын? — на этот вопрос я ничего не ответил, а решился подсказать:
— А если бы мне, мамочка, сапоги бы высокие...
— Давно ли я тебе новые ботинки купила. У меня денег на это нет.
Это была правда — ботинки мне совсем недавно были куплены... Возражать было нечего.
Видит мама, что я уж очень разгорячился, и говорит уже не так громко: